Лилия Шитенбург

Культура 09 апреля 2015

Смерть и дева

На экраны вышел фильм Сергея Мокрицкого «Битва за Севастополь» – о судьбе легендарной женщины-снайпера Людмилы Павличенко. Военно-патриотическая драма, которая начала сниматься в те далекие времена, когда «русско-украинским» мог быть проект, а не конфликт.

Во время поездки по Америке Людмила Павличенко выступила с речью: «Джентльмены! Мне двадцать пять лет. На фронте я уже успела уничтожить триста девять фашистских захватчиков. Не кажется ли вам, джентльмены, что вы слишком долго прячетесь за моей спиной?».

Пафосное название, данное нашими прокатчиками этой ленте, сути происходящего не соответствует и вовсе его не исчерпывает. Фильм Мокрицкого не батальное полотно и тем более не ходульная эпопея старого советского образца (в духе озеровского «Освобождения»). Это классический байопик в лучшем из возможных вариантов: когда биография персонажа вырастает в символ иной, высшей реальности, куда более грандиозной и могущественной, нежели отдельная частная жизнь. Украинцы выпустили фильм под названием «Незламна» («Несокрушимая»). Их выстрел оказался точнее: это фильм о том, что сокрушить, судя по всему, невозможно.

При кажущейся внешней отрывочности повествование в «Битве...» выстроено безупречно. Фильм начинается с приезда в Москву в 1957 году первой леди США Элеонор Рузвельт (Джоан Блэкэм). Эта достойная дама мягко убеждает сопровождающего, что ей совершенно необходимо отложить встречу с Хрущевым, чтобы повидать некую «мисс Павличенко». Все дальнейшее – ответ на вопрос «почему».

Действие строится как короткие «американские» реплики (эпизоды, где Людмила Павличенко, после тяжелого ранения комиссованная вчистую, в 1942 году в составе советской делегации убеждала Америку открыть второй фронт) – и ответные военные и предвоенные сцены. Причем «вопросы» обычно конкретны и просты, а вот «ответы», показанные в сценах-воспоминаниях, поэтичны и ассоциативны. Судьба Людмилы Павличенко в фильме не «роман воспитания», а нечто, что почти невозможно до конца объяснить «чужим», внешнему миру. Это желание диалога и одновременная невозможность диалога создают драматическое напряжение, в рассказе старой леди о странной русской девочке чувствуется тайна и недосказанность.

Героиня замечательной Юлии Пересильд в предвоенных сценах – строгая девушка, комсомольская богиня, ясноглазая, тихая, серьезная и такая настороженно-суровая, словно прицеливаться она начала задолго до того, как впервые взяла в руки снайперскую винтовку. Так оно и есть. Режиссер сумел вспомнить и воплотить, казалось бы, давно утраченное: неотразимое целомудрие идеальной советской юности. Ту жертвенную чистоту, которая чуть позже легла в основу особого культа пионеров-героев и молодогвардейцев. У Людмилы Павличенко на то особые причины – ее отец, офицер НКВД, сдержан с дочерью до жестокости, он всю жизнь воевал и воспитывал девочку соответствующим образом. Теперь ее черед воевать всю жизнь. Студентка-первокурсница идет с друзьями в стрелковый тир.

На дворе страшный 1937 год, но фильм Мокрицкого начисто лишен идеологических акцентов (при этом и в лакировке действительности его упрекнуть невозможно). Портреты Сталина – необходимый элемент интерьера, не более. Все выспренние патетические тирады отданы человеку из органов, захребетником прикрепленному к Павличенко уже в Америке, – он несомненный хам, подонок, но самое главное, что он совершенно никому не интересен, включая бесстрашную и стоически спокойную героиню. Ее мир устроен не по приказу партии. Снайперский дар не нуждается в дополнительных мотивациях: ни в лозунгах о любви к Родине, ни в героических устремлениях, ни в жажде приключений или милитаристской кровожадности, ни в желании защитить близких. Он самодостаточен – как эта женщина с винтовкой. Когда начинается война, она просто идет на войну.

Война у нее в наследстве, для войны она и рождена. Маленькая, хрупкая, замечательно хорошенькая девушка лучше всех стреляет, лучше всех камуфлируется, превосходно преодолевает полосу препятствий и вообще, кажется, не испытывает никаких неудобств армейского быта, глядя перед собой все так же серьезно и ясно – хоть сквозь прицел, хоть так. Ее напарник и возлюбленный сформулирует парадоксальное: «Война – это не только смерть. Это такая жизнь». Исчерпывающее определение. Остается лишь уточнить: война и есть – их жизнь. Героиня не почуствовала особого перехода от мирной жизни к войне, потому что его и не было. Реальность, в которой она родилась, – это не мир, это отрезок между двумя войнами. Да и нет там, в той щедрой и лучезарной стране, откуда она ушла на фронт, никакого такого особого, специальным образом устроенного прочного «мира». (Налаженный быт в фильме потешен и забавен – это быт анекдотического семейства одесских евреев. Незадачливый жених-доктор, благовоспитанный еврейский мальчик, поведет Людмилу в оперу. Опера – это так ненужно.) Есть довоенная жизнь, послевоенная и война. Война честнее и точнее всего. Снайпер это понимает.

Любовь – продолжение войны иными средствами. Мужчины с тайным восхищением смотрят на женщину с ружьем, в их любовании присутствует особый интимный «товарищеский» оттенок (эротический подтекст фильма режиссером выстроен тонко и последовательно: едва различимый трепет есть уже в самой первой встрече женщины, винтовки и инструктора). Людмила несравненна в этой смертельной любовной игре: она флиртует, вручая возлюбленному жетоны убитых немецких солдат, игриво ранит фашиста то в ногу, то в спину и кокетничает, намереваясь сразить троих одним выстрелом.

Ее брачное ложе – пол в землянке, где «бьется в тесной печурке огонь», ее свадебный наряд – фата из засохших цветов и бинтов, ее Рождество – серия прицельных выстрелов (режиссер дает исключительно точный комментарий к популярному пацифистскому сюжету). Ее семейная жизнь – дуэт двух снайперов, до комизма уютно лежащих рядом в засаде под снежным покровом. И все это не выглядит ущербным, отталкивающим или недостойным, это всего лишь особый, не лишенный вкуса, исполненный особой печальной красоты жизненный уклад.

Характерны главные любовные сцены фильма: один возлюбленный (Олег Васильков) откапывает героиню из-под земли после артобстрела, другого (Евгений Цыганов) она вытаскивает на себе: пробег влюбленных по полю среди цветов и взрывов – трагическая пародия на романтический штамп. А третий – тот самый доктор, который в оперу звал (Никита Тарасов), – отдает ей свой пропуск из осажденного Севастополя.

Любовь существует не вопреки войне, не благодаря ей, а всего лишь во время войны. И время это бесконечно, оно не делится на периоды и не заканчивается с победой – именно это, единое и неделимое время войны (крепче иных уз объединяющее Россию и Украину) позволяет без стилевого шока ввести в ткань фильма компьютерные (кажущиеся игрушечными) сцены воздушных боев и закадровые песни: «Кукушку» Виктора Цоя в исполнении Полины Гагариной и «Обiйми мене» «Океана Эльзи». Это не «осовременивание» событий Великой Отечественной. Это просто точная синхронизация с большим историческим временем. Знаки универсальной войны, давно уже ставшей – или всегда бывшей – национальной идеей.

Пацифизм в фильме прорастает исподволь, взращивается бережно и прячется надежно. Любимые мужчины героини гибнут один за другим, Людмила контужена, ранена, истерзана, едва держится на ногах. Но пока жива – должна исполнять долг, назначенный ей откуда ни возьми набежавшим начальством. «Жизнь-в-войне» была бы возможна, если бы не смерть и НКВД. Теперь Людмила Павличенко работает «символом». Она до конца сохранит нежную сосредоточенную суровость девы-воина, но что-то в ее взгляде на жизнь неуловимо изменится.

В фильме много говорят о детях (кто, как и от кого способен рожать на этом вечном поле брани – серьезная проблема), а в кадре детей трое. Каждый из них – отражение героини в разные периоды, этапы ее «прощания с оружием». Воинственная мрачная кроха с косичками, декламирующая в госпитале симоновское «Если дорог тебе твой дом». Измученное, испуганное, больное, замотанное в тряпки дитя в оставляемом войсками Севастополе. И, наконец, в финале, после войны – ее долгожданный сын, мальчик в красном галстуке. Он сидит рядом с седой матерью, и миссис Рузвельт в театральной ложе и с подозрительным наслаждением слушает увертюру к «Травиате».

Вот и выходит, что нельзя нам без оперы. Никак нельзя.

Материал опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 062 (5435) от 09.04.2015.