Швейка жалко

В Александринском театре состоялась премьера спектакля Валерия Фокина «Швейк. Возвращение».

Швейк - Степан Балакшин и Лукаш - Андрей Матюков. ФОТО Владимира Постнова

На сей раз соавтором художественного руководителя театра стала драматург Татьяна Рахманова. Имя же праотца великого героя чешской литературы скромно значится под строкой, где указано: по мотивам романа Ярослава Гашека...

В конце спектакля поручик Лукаш (Андрей Матюков) обращается к зрителю, наугад выбранному в полутьме зала и назначенному вместо Швейка летописцем событий, современниками которых мы являемся: «Напишите правду!». Несмотря на всю серьезность финала, пафоса в этом призыве, пожалуй, столько же, сколько иронии. Правды мы не ждали даже от Швейка, вооруженного справкой из сумасшедшего дома. Летопись его менее всего тяготела к истине, более - к басням. Красноречие знаменитого торговца собаками и завсегдатая трактира «У чаши» было легендарным, но правду он умело маскировал параболами и гиперболами.

Спектакль Валерия Фокина мне показался настроенным на другую волну: он действительно режет правду-матку. Иной раз даже слишком прямо и откровенно, срывая все покровы, включая последние штаны. И если иные более робкие режиссеры выдвигают на авансцену одного раздетого догола персонажа (см. «Барабаны в ночи» Юрия Бутусова), то в «Швейке» под изумленные охи дам трусы спадают с пятнадцати молодцев, призываемых в австро-венгерскую армию. Что ж, академический театр берет и числом, и умением. Чуть позже солдаты, уже натренировавшись, проворно оголяют зад, седлая бруствер с целью оправиться. Правда режется и с использованием ненормативной лексики. Особенно лихо это получается у Янины Лакобы (ее персонаж Мама-граната - актуальная вариация на темы мамаши Кураж).

Вроде бы ничего нового и неожиданного. Современный постдраматический театр уже по уши окунул нас в эти, как выражается заокеанский политик, «вонючие дыры». В Александринке мы еще не то видели и не то слышали. Привыкли, смирились, терпеливо закрываем глаза и уши на малоэстетичные вещи. Что «царапает» в данном контексте?.. То, что мухи отдельно, а котлеты (то есть шпикачки и шкварки) - отдельно. Мухи как раз по делу. Семен Пастух создал весьма выразительную сценографию с обобщенными портретами императора и героев. Совсем непохожего на себя Франца-Иосифа очень живописно обсиживают мухи (как это и сказано у Гашека). Франца-Иосифа не жалко. Кто сто лет спустя помнит его в лицо (да и по имени)?! Но образ создан. И понятно, что этим мухам еще будет чем поживиться на полях сражений XX и XXI веков. А на мужественных, словно из камня высеченных, профилях героев, обрамляющих, как знамена на параде или на кладбище, планшет сцены, возникнут проекции сцен героизма и терроризма, знакомые по телевизионному жанру «смерть в прямом эфире». И гроб, который одновременно и кормушка для солдат, тоже убедительная и яркая метафора...

Антивоенный пафос спектакля очевиден. Зрители его всецело разделяют. И понимают режиссерские обобщения, когда песня о Щорсе вдруг наполняется ритмами гопака, а гимн Гайдна перекликается с тирольскими мотивами и баюкающими нотами песен Соловьева-Седого и Блантера.

В стороне остается разве что Швейк.

Как-то он не монтируется с мрачным пацифизмом постановки. Сюда бы лучше вписался Войцек Георга Бюхнера. А Швейк на то и народный герой, чтобы не быть прямолинейным и однозначным, ибо вобрал в себя мудрость, хитрость, придурковатость, юмор и бессмертие. Достаточно лишить его хоть одной из присущих ему черт, как он перестает быть Швейком. И все его уникальные свойства вместе с неповторимым пражским колоритом летят в тартарары. Персонаж же превращается в сувенирную фигурку, имеющую некоторое сходство со Швейком, нарисованным Йозефом Ладой. Обаяния артиста Степана Балакшина хватает на несколько первых сцен (так же, как и комического дара Петра Семака, изображающего Генерала), а потом векторы действия и героя расходятся в разных направлениях (как в песне поется: «Дан приказ ему на Запад, ей в другую сторону...»). Наверное, поэтому авторам спектакля пришлось избавиться от Швейка, оборвав его жизненный путь вовсе не вражьей пулей.