Самое важное - жизнь

Одна из главных октябрьских петербургских премьер - «Собачье сердце» Михаила Булгакова в постановке Максима Диденко в театре «Приют комедианта». Это один из немногих режиссеров нового поколения, кто успешно скрещивает драму с невербальным театром. На роль профессора Преображенского, ломая все стереотипы, Диденко позвал актера МХТ им. А. П. Чехова Николая ЧИНДЯЙКИНА. Актер рассказал журналистке Елене БОБРОВОЙ, каким зрители увидят гениального профессора.

ФОТО АВТОРА

- Первоначально книга Булгакова называлась «Собачье сердце. Чудовищная история». Для вас, Николай Дмитриевич, она почему чудовищна? Потому что человек берет на себя функцию бога?

- Безусловно, тема миссии бога, которую взял на себя человек, за что и был наказан, - это у Булгакова есть. Но мне кажется, для него она не столь важна, для него это лишь повод, инструмент. Ничего не выдает в тексте, что профессор Преображенский заражен мессианской идеей. Ведь появление Шарикова - не то, что ученый хотел. Это самая настоящая гримаса ситуации. Получается, что Преображенский поневоле посягнул на божественное и готов нести за это ответственность. Если уж говорить о мессианской идее, о богоборчестве, то ее выражают люди, подобные Швондеру. Допустим, Яков Свердлов - малюсенький человечек из нижегородской аптеки, который нацепил на себя кожаную куртку и револьвер. В моем понимании это богоборчество, потому что человек уверен: он-то имеет право! Он-то знает, как сделать меня счастливым. Хочется спросить: «Кто ты такой, чтобы вершить мою судьбу?»

- Обычно образ Преображенского идеализирован - умница-профессор, все знающий и ставящий на место Швондеров... На ваш взгляд, так ли ученый хорош?

- Это мы свои размышления, представления навязываем Булгакову. В Преображенском есть и хорошее, и дурное, как во всяком человеке. Да, мы ждем от него каких-то откровений, ведь он свидетель таких событий. И он все время обещает своему соратнику доктору Борменталю, что, дескать, он, человек наблюдений, опыта, все объяснит. Но этот интеллектуал, гениальный профессор говорит о калошах! О затоптанных коврах. О людях, которые не умеют нормально ходить в туалет. Он говорит о совершенно анекдотических вещах. Прежде всего Филипп Филиппович Преображенский - человек науки, он далек от всего, что происходит в мире, для него главное, чтобы его не трогали и дали возможность заниматься какими-то чудесами, которые сегодня назвали бы «нанотехнологиями».

Конечно, нормального человека шокирует его черный юмор, врачебный. Помните, когда он говорит доктору Борменталю: «Следите внимательно: как только подходящая смерть, тотчас со стола - в питательную жидкость и ко мне». И потом радостно потирает руки: «Ну хорошо, а пока мы подлечим его». А, собственно, для чего подлечим этого несчастного пса? Для того, чтобы потом полосовать хирургическим ножом. Одним словом, он не святой Антоний, он живой человек. В котором много традиции, той консервативности, которая дает возможность многим обществам долгое время находиться в покое. Но, увы, время от времени эта пирамида переворачивается со своего основания... И тогда появляются Швондеры.

- Булгаков депоэтизировал не только революцию, но и мечту создать принципиально «нового человека».

- У него совершенно другой подход к этой теме - без всякой назидательности, умствований, через смех рассказать о главном. Ты хохочешь, читая книжку или смотря спектакль, но при этом осознаешь, что перешагнуть культуру невозможно. Никакая кожаная куртка, никакой револьвер и знание трех томов классиков ничего не дают, если ты, говоря словами того же Преображенского, отстав лет на 200, не совсем уверенно застегиваешь собственные штаны. Возвращаясь к Свердлову и иже с ним - эти люди, которые не совсем уверенно застегивают собственные штаны и «хромают» в элементарных вещах, не способны сделать счастливыми всех остальных. Время идет, казалось бы, они должны извлекать уроки. Но нет. Вот сейчас отметили столетие события, перевернувшего весь мир, а ведь все те же глупости совершаем. И вспоминается все тот же Булгаков, который говорил: «Каждый должен лупить себя по затылку»... Что и говорить, потрясающую книжицу он написал. Такая легкомысленная, а столько дает размышлений! Эта фантасмагоричность текстов меня подкидывает, как подкидная доска. Такие кульбиты совершаешь! Так что было очень интересно работать.

- Николай Дмитриевич, вы же понимали, что вас будут сравнивать с Евстигнеевым в телефильме. Вас это тревожило?

- Конечно, хочешь не хочешь, а будут сравнивать. Потому что фильм Владимира Бортко не то что культовый, а суперкультовый. Но я к этой ситуации отношусь нормально. Так что не задумываясь согласился на эту роль. Тем более что предложил мне ее Максим Диденко, с которым мне уже доводилось работать - в московском театре «Практика» я играю в его спектакле «Чапаев и Пустота». Кстати, нас с Максимом еще кое-что связывает. Когда я с ним только познакомился, выяснил, что он из Омска, где я работал 15 лет. Слово за слово, я ему рассказал про свою подругу, удивительную женщину, которая занималась самодеятельностью и создала театр-студию. Несколько лет назад ее не стало, но театр жив и носит ее имя - театр имени Любови Ермолаевой. И оказалось, что это бабушка Максима! «Молодой человек, у вас уже играю!» - воскликнул я.

А если говорить о «Собачьем сердце», то, зная Максима, я понимал, что его спектакль по определению не будет похожим ни на фильм Бортко, ни на какие-то другие театральные инсценировки булгаковского романа. Знаете, меня не очень занимают концептуальные вещи, но все же в театре мне интересно «как». «Что» тоже интересно, но не так.

- Как бы вы определили жанр спектакля?

- Я вообще не умею этим заниматься. Что это? Драма, фантасмагория, гротеск? Я бы сказал так: это повесть «Собачье сердце» Булгакова, рассказанная группой театральных людей, объединенных определенным юмором и пониманием природы театра. Вот и все. А если упрощенно, то это комедия, в которой психологический театр сочетается с пластическим. Ведь режиссура Максима Диденко произросла из пластического театра Derevo Антона Адасинского.

Мне довелось работать с Ежи Гротовским, этим театральным магом (знаменитый польский режиссер, теоретик театра. - Прим. ред.). И вот теперь, в Петербурге, впервые за много-много лет какие-то наработки, знания, полученные мною на тренингах Гротовского, в первооснове которых лежит опыт йоги, потребовались. Конечно, я с восторгом в это окунулся.

- Вы известны не только драматическими ролями, но и тем, что поете...

- Да, я даже в мюзикле пел! Откройте Интернет, и я оттуда вам напою что-нибудь с оркестром. Я действительно много пою, но не составляю из этого биографию. Это удовольствие, не более того.

- Но помимо этого пишете и стихи.

- Да, иногда что-то пишется. Сейчас гораздо меньше. Поскольку я не поэт, то не красуюсь этим. Но льщу себя надеждой, что поэзию знаю очень хорошо. И знаю, что такое поэзия. Читаю концерты в двух отделениях. Последнее название - «То, чем жив». Там в первом отделении читаю Пушкина, Блока, Маяковского, Есенина. Во втором - современников...

- Но мне хотелось узнать, дает ли работа в театре толчок к поэтическому творчеству? Те же «Собачье сердце» или «Старший сын» Вампилова, который вы сейчас выпустили в Театре наций в Москве?

- Как бы это помягче сказать... Когда-то, когда был юношей и занимался театральной самодеятельностью, тогда, да, изливался стихами. Для меня много лет самым главным был театр. Но в последнее время все острее чувствую, что самое важное - это сама жизнь. Вот мы с вами про пирамиду говорили. Так и здесь: энтузиазм сужается, сужается и в какой-то момент переходит в профессионализм. Я это говорю не со знаком минус. Просто констатирую факт: я уже так много лет занимаюсь театром, что романтики уже давно никакой нет. Есть момент работы, мучительное осознание: до премьеры осталось всего ничего, а еще надо столько сделать!

Я много снимался в детективах, и у меня появилось немало друзей-следователей. Они мне рассказали, как на самом деле проходит их работа - ни один следователь не занимается одним делом, как это показывают в кино. У него этих дел по 15 - 20 штук бывает! Но если снимать правду, то это будет никому не интересно: работа следователя - неимоверно тяжелый отупляющий труд. А те картинки, которые мы так любим смотреть, - это всего лишь рассказ. То же и театр - да, творчество, да, Булгаков, Вампилов, да, Гришковец (весенняя премьера Николая Чиндяйкина - спектакль «Весы» в МХТ им. Чехова. - Прим. ред.). Но за этим - ночи в поезде, параллельно репетиции там и здесь. Так что не до песен мне... Но несмотря ни на что я очень доволен, что случилась эта работа.