«Россия на перепутье!»
«Я давно перестал быть чьим бы то ни было советником. Сегодня я занимаюсь принципиально другим, а именно — выработкой политической философии дальнейшего развития России». Так говорит о себе президент международного фонда «Экспериментальный творческий центр» и одновременно художественный руководитель московского театра «На досках» Сергей КУРГИНЯН.
Имя этого человека приобрело широкую известность в середине 80-х. Причем разнополярность оценок личности и деятельности С. Кургиняна, что называется, бросалась в глаза. Если тогдашняя официальная пресса считала его глубоким аналитиком, работающим на стыке сразу нескольких общественных наук, то набиравшая силу демпечать приклеила ему ярлык чуть ли не «тайного советника вождей».
Так или иначе, но примечательно одно: очень уж многие политические прогнозы С. Кургиняна попали, что называется, в самую точку. Он, в частности, говорил тогда об опасности развала СССР, о росте преступности, о тенденциях регресса в экономике и т. д.
А что думает Кургинян об итогах минувшего политического года и перспективах на год грядущий?
— Сергей Ервандович, как вы вообще оцениваете состояние нашего общества на рубеже середины 90-х?
— Мне кажется, что российское общество становится во многом холоднее и где-то даже ироничнее. На людей уже не действует прямолинейная, декларативная истеричность, характерная для минувших лет. Меньше стало откровенного политического кликушества. Против этого у многих россиян все же начинает уже вырабатываться определенный иммунитет. И это несомненный плюс.
— Как же расценить те страсти, которые по-прежнему нагнетаются в стране? Тут и прогнозы ближайшего введения чрезвычайного положения во всей России, и отсрочки всех выборов. При этом мы становимся свидетелями самых причудливых политических пертурбаций.
— К сегодняшней ситуации как раз и нужно подойти взвешенно, максимально остужая все эмоции. Мы привыкли всегда кого-то осуждать, рубить сплеча, а уж потом пытаться разбираться, кого и за что осуждаем.
Для того чтобы всерьез определиться, скажем, по чеченской проблеме, занять принципиальную позицию, надо прежде всего понять структуру чеченского народа, надо знать историю, надо понимать суть произошедшего со страной, тогда и только тогда можно определиться всерьез по отношению к тому, что происходит в Чечне. А раз так, позвольте мне небольшое и крайне необходимое теоретическое «отступление».
Мы живем сегодня в период развала и обрушения государственных, социальных структур, в ситуации социального регресса. Имеет место как бы склероз на уровне всей структуры общественной жизни. И вот в этом состоянии, когда время повернуто вспять, на поверхность начинают выходить структуры предыдущих периодов.
Собственно, как выяснилось, те архаические феодальные (и дофеодальные!) структуры никуда и не исчезали. Просто они были в тени, но оказались на поверку исключительно прочными. Теперь их роль возрастает. Речь идет о родоплеменных и кланово-корпоративных элементах, слагающих сегодня регрессивную систему организации нашего бытия и толкающих народы к братоубийственной распре.
Причем особо опасно то, что эти патриархальные, кланово-корпоративные формы действуют именно на фоне регресса, где им диктуется самим процессом роль источников криминальной энергии. Поймите, я не хочу криминализовывать сами родоплеменные, патриархальные формы (в Казахстане таковыми являются знаменитые жузы, в Таджикистане — кланы, в Чечне — тейпы и т. д.). Я очень уважаю традиции всех народов страны. Виновен сам регресс, а он вызван утопическим, на мой взгляд, желанием осуществить трансформацию нашего общества в духе т. н. «модернизации». Творцы этого проекта модернизации пошли неверным путем и вместо прогресса (точнее — развития) вызвали регресс. В строгом смысле слова на большинстве территорий бывшего Союза мы не имеем того, что можно назвать субъектом модернизации, то есть наций. Повторяю, нация — это форма организации жизни народа, свойственная новому, т. е. буржуазному времени, форма, выкованная в борьбе с феодальной (и патриархальной) раздробленностью. И ведь дело не только в окраинах! Всмотримся повнимательнее в российский процесс. Общество тоже превращается в конгломерат крупных кланов и корпораций, зачастую мафиозного или полумафиозного характера. И эти «субъекты» начинают уже в буквальном смысле слова войну всех против всех.
Это, увы, объективный процесс, который не может быть остановлен в условиях распада империи (под империей я имею в виду союз народов, именно народов, а не наций, в поле мощной сверхнациональной идеи). Обращаясь к той же Чечне, можно констатировать, что там мы имеем две равнозначные и одинаково легитимные родоплеменные группировки, между которыми идет феодальная (или патриархальная) война. Нетрудно показать, что логика этой войны неизбежно ведет в существующей ситуации к тому, что их конфликт дестабилизирует рано или поздно весь юг России и далее, как в известном принципе «домино». Ведь наше общество представляет собой сегодня именно некое «домино». Россия столь же неустойчива и уязвима в этом смысле, как и СССР.
— Надо ли понимать, что эта угроза гораздо опаснее «разборок» наверху?
— Думаю, что да. Дело в том, что на внутреннее противостояние в Чечне накладываются различные геополитические и геоэкономические интересы. У нас есть, к примеру, нефтепровод, проходящий через Грозный. Сейчас он фактически разомкнут. И, понятно, в России и в мире многие заинтересованы, чтобы он активно функционировал, являясь частью глобального нефтяного проекта. Но есть и другие силы, которые хотят развернуть трубопроводы на Кавказе в других направлениях.
В любом случае, однако, конфликты вроде чеченского создают волны деструкции и за пределами самой точки конфликта. У нас ведь есть уже идеи Уральской, Дальневосточной и иных республик, кое-где даже напечатаны свои дензнаки. Неспокойно на всем Северном Кавказе, есть проблемы на юге России и т. д. Все это только ждет своего часа. И если мы начинаем несистемно, не разобравшись всерьез, как говорится, «на голой силе», гасить конфликт в Чечне, то следует учитывать в качестве возможных последствий, что деструктивный резонанс может идти и дальше.
— Мрачноватый прогноз. И вряд ли мы с вами найдем сейчас единственно верный способ урегулирования подобных конфликтов. Но попытаемся все же ответить на главный вопрос: каков главный принцип, который должен быть заложен в основу любых действий по прекращению войны?
— Для меня высший императив — государственность. Когда кто-то кричит о недопустимости пролития крови и возводит этот принцип в абсолют, я возражаю: главное — не допустить дальнейшего распада, ибо это будет означать еще большее кровопролитие.
К сожалению, большинство нынешних активных политиков волнует вопрос, кто будет завтра у власти. А я говорю: где будет эта власть? Будет ли завтра Россия? Определимся с этим, тогда можем прогнозировать и будущих властителей.
— Так будет ли Россия хотя бы в следующем году?
— Скажу больше: рано или поздно, только не через год, конечно, будет и новый Союз, то есть государство именно имперского (в лучшем смысле этого слова!) типа. Этот Союз будет, потому что будет Россия. Ибо, если ее не будет, то вообще непонятно, вокруг чего объединяться. Россия выступит снова с идеей наступательно-объединительной, а не судорожно-силовой, и по сути оборонительной («не замай!»). И в поле этой идеи будет новый Союз.
— А как вы оцениваете сегодняшнюю власть?
— Она далеко не так слаба, как это пытаются сегодня некоторые доказать. Иногда эта мнимая слабость носит даже провоцирующий характер. В то же время власть в России разорвана, не целостна, внутренне противоречива.
Противоречия начинаются уже в самой фигуре президента. На мой взгляд, Б. Ельцин выражает волю без представления. Он ведь знает, что должен сделать сегодня. Но у него нет представления о стратегических приоритетах в политике, и, главное, нет политической философии.
— Однако президент — еще не вся власть...
— Безусловно. И тут мы подходим к главному. Я считаю, что сейчас в России наблюдаем исчерпанность некой целой парадигмы предшествующего периода. До сих пор мы шли модернизационным путем, т. е. перестраивались. Что теперь? Модернизация провалилась?
Модернизация — это ведь не просто изменение, скажем, структуры производства. Это целая философия, если хотите — философская школа. До 1985 года мы существовали в совершенно иной системе координат. У нас была своя модель, явно альтернативная классической западной. Я не сравниваю сейчас достоинства и недостатки этих моделей, но суть в том, что наша система, школа была альтернативной: мы не модернизировались, а развивались — в других основаниях и следуя другим целям.
Теперь вроде бы говорим: у нас те же цели, что и у них — материальное изобилие и т. п.! Мы модернизируемся! Мы входим в мировую цивилизацию! Но давайте подумаем о главном. Входим мы куда и на каких основаниях?
Нынешняя стадия развития западной, да и всей мировой, как ее называют, мир-экономической системы — финансовая. Мы что, всерьез хотим туда войти с банками, активы которых в 10 — 12 тысяч раз меньше, чем у «Чейз Манхэттен бэнк»? Тут можно войти только так, как пища входит в желудок. И так же — по любым другим позициям.
Мне кажется, что Россия по-прежнему полна альтернативистских ожиданий. Альтернативизм близок мессианству, но отнюдь ему не тождествен так же, как модернизация и развитие тоже — отнюдь не тождество. Развиваться ускоренно и в альтернативистском ключе Россия может, и все народы бывшего СССР объединятся с ней на этом пути. А модернизироваться в условиях нынешнего системного кризиса и необходимости ускоренного строительства государства... Тут нужна уже какая-то немыслимая, свирепая диктатура — даже не Пиночет. Вряд ли это вообще возможно.
— Получается, по-вашему, что неизбежно возвращение к прежним имперским принципам?
— Да, это был бы крутой поворот. И надо, чтобы при этом водитель не потерял управления, а машина не пошла бы, что называется, «юзом». Может, это нынешний водитель? Не знаю... Вряд ли. Хотя чисто теоретически, зная эксцентричный характер нашего президента... Чем черт не шутит! Вероятность такого исхода не превышает 1 — 2 процентов.
— Ну а итоги будапештского саммита с неожиданными формулировками Б. Ельцина вроде «холодного мира» — не означают ли они хотя бы попытку подобного поворота?
— Разумеется, так. Но тут и противоречие. Ты пытаешься рычать, изображать из себя великана, а тебе доказывают, что на самом деле ты карлик. Была альтернатива — было величие. А если станем, как все, и еще с запозданием на два века? Что тогда? Как тогда оправдать это понятие «великая держава»? Не знаю... Нам нечем, буквально нечем козырять в модернизационной игре.
— Последний вопрос традиционно российский: что же делать? Получается, полная безысходность, катастрофа...
— Ну до катастрофы нам еще далеко: транспорт ходит по улицам, телефоны работают, мы сидим в довольно уютном офисе, горит свет. А если бы была катастрофа, то был бы просто горячий кипяток без сахара и ничего больше.
Нам нужна теория развития, теория прорыва. И такие наработки уже есть. Главное сейчас — интеллектуальная работа, формирование элиты общества, что мы и стараемся делать в нашем клубе «Содержательное единство». Мы никому не навязываем свои идеи, но люди приходят и слушают. Кто-то записывает наши доклады на магнитофон, кто-то задает вопросы. Многие еще вчера слушали с ненавистью, а теперь — с настороженностью и вниманием. Главное — лишь бы слушали и слышали.
Взял интервью А. РАБКОВСКИЙ
Материал был опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 251 (928) от 31.12.1994 года.
Комментарии