«Царская невеста»: новая версия масштабной трагедии

Последней оперной премьерой сезона в Мариинском театре, показанной на его Новой сцене, стала «Царская невеста» Римского-Корсакова.

Мариинский театр/Фотограф Наташа Разина, 2018 г.

Этим летом сразу три культурные институции кинулись ставить эту популярную в России оперу. Произведение о недетских страстях Александр Петров поставил даже в «Зазеркалье», а вскоре «Царская невеста» выйдет на улицу в общедоступном народном проекте «Опера - всем». Новая версия шедевра Николая Андреевича появилась в Мариинском театре в постановке драматического режиссера Александра Кузина. Не так давно он многообещающе заявил о себе, удачно вписав оперу «Не только любовь» Щедрина в сложное пространство Концертного зала Мариинского театра.

В своем обращении к опусу Римского-Корсакова режиссер во многом положился на художника-постановщика Александра Орлова и художника по костюмам Ирину Чередникову. Этот их совместный труд сильно озадачил, оставив много вопросов разного толка.

Речь идет о реальном эпизоде из российской истории - выборе невест Иваном Грозным. Музыка «Царской невесты» при любом качестве постановки и уровне исполнения сохраняет свои художественные свойства. Серия вопросов, с которыми уходишь после спектакля, как с тяжелой сумой, связана с тем, как можно эту оперу сегодня поставить. Как не перегнуть палку, желая актуализировать происходящее, но и не превратить спектакль в душный «музей»?

Постановка режиссера Александра Кузина дала ответ: неизбежен музей исторических костюмов на фоне лаконичного дизайна сцены. Постановщики «Царской» создали неуютное пустынное пространство объемом во всю сцену для того, чтобы, как значится в простенькой программке-раскладушке, зритель острее «почувствовал масштаб трагедии». Здесь есть белые стены с арочными дверями, возможно, собора, сочетающиеся с панелями, выполненными в фактуре темного, словно закоптившегося от многовековой грязи деревянного терема. Эти контрасты, возможно, символизировали светлый мир устремлений ввысь и темный - звериных страстей, а заодно и опричнины.

Все началось многообещающе: мелкие человеческие фигурки Марфы вдалеке и в позе восхождения и Григория Грязного в крайнем левом углу - как паука, подстерегающего мушку. Оба одеты в одежды, созданные художником словно по каталогу исторического костюма эпохи Ивана Грозного.

Но уже первая массовая сцена - опричников, собирающихся отдохнуть, попариться в баньке, да с девицами позабавиться, дала понять, что будет повторение давно пройденного и, казалось, забытого. На сцену высыпали сенные девки в «хохломских» сарафанах и гигантских кокошниках. Первым делом они напомнили сцену из «Жизни за царя» Глинки, поставленную здесь Дмитрием Черняковым - с толстым слоем пародии-сатиры на официоз, убивающий все живое. Режиссер новой «Царской» делал все серьезно, без тени иронии и отстранения, отчего становилось душно и безнадежно.

В опубликованном в буклете интервью Александр Кузин сравнивает эти русские страсти с шекспировскими. Но почему же солисты действовали как картонные марионетки, неумело размахивали ручонками и метались по сцене, как загнанные в клетку мышки? Если на этот спектакль будут приходить подростки, они увидят, как скучна, глупа и бессодержательна «эта опера».

В некоторых мизансценах режиссер намекал на свои более выразительные намерения, но быстро словно одергивал себя и возвращался в русло отжившей театральной традиции. Больше всего ему удалась, пожалуй, сцена диалога-схватки Малюты Скуратова с возлюбленным Марфы Иваном Лыковым, только что вернувшимся из дальних странствий. Михаил Петренко - Малюта показал, на что способна «танковая» сила, когда, угрожая очистить Русь-матушку от инакомыслящих, надвигался на прогрессиста Лыкова (Сергей Семишкур), одетого в сказочно белый костюм Ивана-царевича.

Этот спектакль в целом стал бенефисом двух мужских партий - Григория Грязного и - неожиданно - Малюты Скуратова, который обычно все же остается на втором плане. Но бас Михаила Петренко как-то даже по-вагнеровски размахнулся здесь и вокально, и особенно актерски. Для Владислава Сулимского роль Грязного стала своеобразным продолжением его фирменного Макбета - с тем же мраком в душе, страхом, болью, надрывом.

А вот у исполнительниц двух главных женских партий баланса между игрой и пением, к сожалению, не обнаружилось. Екатерина Сергеева в роли Любаши, за которую меломаны так любят эту оперу, не наполняла партию до краев вокально ни на верхах, ни в низком регистре, будто лишь чуть-чуть отпивала от чарки с роскошным напитком. Возможно, сказался изнуряющий график работы на фестивале «Звезды белых ночей»: на следующий день певица, не успев отдохнуть, пела уже Леля в «Снегурочке», и пела намного сочнее.

Виолетта Лукьяненко компенсировала игрой слабоватый вокал, местами переходящий на какое-то полуэстрадное напевание (было плохо слышно даже в середине партера). Но и в игре было многовато жеманничанья. Оркестр же под управлением маэстро Валерия Гергиева в этот раз поразил чрезмерной непредсказуемостью, взрывчатостью темпов, их подчас нарочитой неровностью, взбалмошностью ритмов. Создавалось впечатление, что дирижер всеми силами пытался пробить режиссерские условности, замкнувшие шедевр Римского-Корсакова словно в саркофаг.

Материал был опубликован в газете под № 117 (6226) от 03.07.2018 под заголовком «Раскладушка» все объяснит».