Птицей по закулисным коридорам
На экраны вышел фильм мексиканского режиссера Алехандро Гонсалеса Иньяритту «Бердмэн», завоевавший к этому времени два «Золотых глобуса», множество престижных кинонаград и получивший девять номинаций на «Оскар».
Это под силу только Человеку-птице.
Источник фото - kinopoisk.ru
«Бердмэн» – это про актеров. Разумеется, представителям актерского цеха – да и всем людям театра – в этом фильме будет дорого практически все. Но и широкая публика при желании без труда отыщет в работе Иньяритту все положенные общечеловеческие смыслы. Театральная премьера – удачный (если не исчерпывающий) образ более-менее любого жизненного достижения. Получилось или нет – не узнаешь, пока не доиграешь свою роль до конца.
В Нью-Йорке в бродвейском театре Сент-Джеймс идут репетиции спектакля «О чем мы говорим, когда говорим о любви» по рассказу Рэймонда Карвера. Ставит Ригган Томпсон (великолепный Майкл Китон) – он же автор инсценировки, он же – исполнитель главной роли. Это его «момент истины»: актер, сыгравший двадцать с лишним лет назад супергероя по имени Бердмэн (то бишь Человек-птица) в сверхпопулярном голливудском комиксе, теперь пытается доказать миру и самому себе, что он на самом деле – актер, художник, что он все еще может играть, а значит, жизнь его не прошла впустую. Провал для него равносилен смерти: Бродвей – не Невский, там проваливаются один раз. «Идти от себя» в работе над ролью, согласно заветам отечественной театральной школы, Майклу Китону должно было быть довольно просто: он сам в начале 1990-х, как известно, сыграл Бэтмэна. Впрочем, Китон говорит, что на Риггана Томпсона совершенно не похож.
На завтра назначена предпремьера (это когда билеты за полцены и без критиков), а ничего еще не готово, как, впрочем, всегда в театре. Камера изумительного Эммануэля Любецки («Гравитация», «Древо жизни») с неотрывностью преданного помрежа скользит по тесным закулисным коридорам вслед за героем, нервное барабанное соло в ритме тахикардии сопровождает полубезумного от ужаса Риггана.
Дурные предчувствия его не подводят: сценический партнер – идиот и бездарь. Звезда, на которую того меняют, – несомненный профессионал, умница, гений импровизации, включающийся в репетицию с пол-оборота (да еще и знающий текст наизусть). Но обаятельный герой Эдварда Нортона – больное дитя Метода (система Станиславского, доведенная Ли Страсбергом до фанатизма), поэтому на сцене он пьет настоящий джин, «чтобы лучше вжиться в роль», и на глазах у публики идет вразнос. Впрочем, вразнос он идет по любому поводу, да и вообще «по жизни» – редкий гад.
Премьера грядет вместе с катастрофой, на сцене – хаос, в семейной жизни – многолетний кошмар с парочкой новоприбывших ужасов, унижения следуют одно за другим: в один из моментов дверь за Ригганом захлопывается, и на глазах у толпы он вынужден бежать по улице в одних трусах, чтобы успеть к своей
реплике. И, погибая от стыда, дает пару автографов. Пережить все это нормальный человек не может. Может только Человек-птица. Мало того что герой Китона то и дело разговаривает с до поры «невидимым» Бердмэном и, используя свою суперсилу, двигает предметы (разнося гримерку в клочья), но в конце концов он начинает летать. В его «творческих планах» один пункт: не сдохнуть. Жизнь загоняет Риггана на крышу, а оттуда только два пути: либо вниз, либо вверх. И он взлетает.
Иньяритту, верный заветам «магического реализма», неохотно проводит границу между реальностью и фантазией: в видениях героя город за его спиной горит в огне, вертолеты падают, над небоскребом вопит жуткий птеродактиль – но злобный критик за стойкой бара еще страшнее. Барабанное соло бьется в ритме сердца, но мы видим и самого барабанщика, репетирующего за кулисами. Следующий по пятам за Ригганом крылатый и глумливый Бердмэн убеждает его бросить всю эту театральную ерунду и вновь стать супергероем, то есть собой, – поэтому главным в жизни Риггана оказывается «парадокс Нины Заречной»: «Я – чайка! Нет, не то. Я – актриса!».
Почему все это так важно? Почему Ригган готов всем рискнуть, но предпочесть неуязвимости дорогостоящего голливудского поденщика неверное счастье беззащитного театрального актера? Он ведь недаром пытается поставить «О чем мы говорим, когда говорим о любви». Актер – это тот, кому необходима вся любовь мира. Он ею питается, ею живет, с нею работает (как с чистой энергией – если умеет, конечно), он ее – опять же, если умеет, – возвращает обратно миру. Этот вид профессиональной деформации парадоксальным образом делает бесконечно восприимчивых, почти призрачных существ, одержимых своими ролями (Эдвард Нортон превосходно сыграл эту зыбкую опасную субстанцию), особенно человечными. «Хотеть, чтобы тебя любили» – что может быть проще и понятнее?
Перед этой глубинной потребностью отступают все грехи мира. Проходя по улице, Ригган слышит созвучный своему отчаянию монолог шекспировского Макбета – про жизнь, которая лишь «тень, комедиант, паясничавший полчаса на сцене и тут же позабытый», – его, басисто грохоча в гулкой подворотне, читает пьяный бомж. И тут же, завидев зрителя, простодушно и робко кидается к нему: «Я не очень переборщил? Я просто хотел показать весь диапазон...». Это все жалко, конечно. Но трогательно нестерпимо.
Премьера состоится. Однако «творческие планы» героя Майкла Китона некоторым образом переменятся. И он научится летать сам, не превращаясь в Бердмэна. «Там он лежит с короной. Там я его забыл.// – Неужто он был вороной? – Птицей, птицей он был» (И. Бродский).
Пережить то, что выпало на долю героя, нормальный человек не может.
Эту и другие статьи вы можете обсудить и прокомментировать в нашей группе ВКонтакте
Материал опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 018 (5391) от 04.02.2015.
Комментарии