Переступить черту

На Новой сцене Александринского театра состоялась премьера «Бани» Маяковского в постановке Николая Рощина, который недавно стал главным режиссером театра. Петербургский зритель знает Рощина как автора спектаклей «Старая женщина высиживает», «Ворон» (Александринский театр), «Носороги» (ТЮЗ, в соавторстве с Андреем Калининым). Театроведу Евгению АВРАМЕНКО режиссер Николай РОЩИН рассказал о том, как работается ему, привыкшему к условиям маленького лабораторного театра, на большой академической сцене.

ФОТО предоставлено пресс-службой театра

- Главным режиссером вы стали осенью. Еще не прошло достаточно времени, чтобы можно было говорить об изменениях в художественной программе. Но они предполагаются? Вы хотите что-то изменить?

- У Валерия Фокина в Александринском театре всегда существовала четкая художественная идеология. Она прежде всего выражается не в названиях, а в максимально высоких критериях подхода к делу. Максимализм в театре всегда был мне по душе. Именно поэтому я и задержался здесь. Но говорить о том, что меня назначили главным режиссером, который придет и будет что-то радикально менять, предлагая новое художественное видение театра, не приходится. Я пришел туда, где меня главные вещи устраивают, и мне хочется их всячески поддерживать и развивать.

Сейчас основная задача - преобразование Новой сцены в более открытую структуру для начинающих постановщиков. Возможность начальной профессиональной практики для режиссеров, сценографов, композиторов, медиахудожников - это сейчас всеобщая театральная проблема. Категорически не хватает мест, где эти полные энергии и фантазий молодые люди могли бы, с одной стороны, развернуться как следует, с другой - попасть в жесткие реалии государственного театра с его механизмами взаимодействий между разными службами. Остро не хватает не только постановщиков, но и ассистентов, помощников режиссеров, технологов, машинистов... Постановки усложняются и технически, и организационно, а людей, способных это воплощать и, главное, долгое время держать спектакли в форме, все меньше. И тут мы сталкиваемся с выбором: искать, переманивать специалистов со стороны или же пытаться создать условия для их подготовки. Лично я уверен, что второй вариант плодотворнее, хотя он более долгий и затратный.

- Такой большой государственный театр, как Александринский, - всегда в некотором роде завод. Это вызывает у вас какое-то сопротивление? Вы ведь долго работали по принципу театра-лаборатории, нацеленного прежде всего на процесс и эксперимент.

- Сейчас уже привык. Здесь другие правила игры, другая специфика. Работая по приглашению Валерия Фокина в московском Центре имени Мейерхольда, а затем будучи руководителем своего коллектива «А.Р.Т.О.», я действительно привык к лабораторной работе. Потом «А.Р.Т.О.» стал госучреждением, бюджетной организацией, где я был худруком и директором в одном лице. С нас со всех сторон требовали планы и отчеты, выполнения госзадания, упрекали, что мы все делаем неправильно. Я брал на себя ответственность и отвечал, что того-то и того мы не будем выполнять, поскольку это противоречит художественным принципам театра-лаборатории. И нас лет десять никто не трогал.

В нормальных гостеатрах процесс поставлен иначе. Все должно быть сделано заранее; все время на повестке дня - конкурсы, тендеры... Госзадания, отчеты... Репетиции подчиняются заводской структуре. Люди из отделов, не имеющих отношения к творческой работе, начинают считать себя более важными. Они опираются на законы и правила, но не проявляют инициативы в поиске выхода, который устроил бы всех. Легче формально следовать инструкции, избегая любой ответственности...

Режиссеру, сценографу со всех сторон могут сказать: это невозможно, это нельзя, этого не будет. Но творчество не должно подстраиваться под работу административно-хозяйственной части. Это относится и к отношениям театра с чиновниками. Художники бывают виноваты в том, что начинают прогибаться, не позволяя себе вместе отстаивать интересы профессии.

Когда я был в Александринке приглашенным режиссером, возникали конфликты, а сейчас, когда я главный режиссер, тем более: я не могу не вмешиваться в структуру работы театра.

- Говорят, Валерий Фокин - авторитарный руководитель. Насколько он открыт несогласию, спору?

- Открыт, но мне с ним спорить не о чем, поскольку мы практически одинаково смотрим на то, как должен существовать академический театр. Критерии у нас одинаково завышенные. В том числе поэтому я, наверное, и приглашен в его коллектив. Возникают сложности, не все возможно решить сразу, но это естественно. Главное - не бросать сложные вещи на самотек, «дожимать» ситуацию. Иначе такие сложные вопросы превращают госучреждения культуры в помойки и в творческом, и в хозяйственном смыслах. Как говорил Немирович-Данченко, театр - это непрерывная цепь компромиссов. Но есть всему свой предел.

Фокин сам по себе антипод академического болота. Вспомните, как он взорвал обстановку, придя в Александринский театр, как все закипело: реконструкция, европейские мэтры, приглашенные сюда ставить, новый театральный комплекс, художественный и технический уровень постановок... Сейчас периодически складывается у меня ощущение, что жизнь театра как-то устоялась. И еще в самом городе есть инертность...

- Для вас, москвича, Петербург - болотистое пространство?

- Ощущение это все время усиливается... (Cмеется.) Сначала казалось: подумаешь, 700 километров разделяют две столицы. А это разные миры. Сейчас я по театральному человеку сразу могу понять, откуда он. В Москве, конечно, хватает проблем; там бардак страшный, особенно что касается управления культурой. Но там все решается по-итальянски: люди открыто и горячо спорят. Характер же большинства петербургских театральных людей уклончив, как будто все находятся в режиме пережидания конфликта, а не его обострения с целью разрешения.

Но все это ничто по сравнению с тем, что мне очень нравится в Александринском театре: здесь мощная труппа, площадки, постановочные и организационные возможности.

- По образованию вы актер. И хотя с этим родом деятельности давно завязали, кинозритель увидел вас в фильме «Ученик» Кирилла Серебренникова. Вы вновь почувствовали тягу к актерству?

- Только в работе с Серебренниковым. А к тому, чтобы сниматься в потоке фильмов и сериалов или выходить на сцену, никакой тяги нет. Мне всегда нравилась актерская профессия. Но, когда ты начинаешь свой путь в рутинных условиях, появляясь перед зрителем в ужасных спектаклях, желание играть на сцене быстро пропадает.

- Что же вы такое ужасное играли, когда начинали как актер?

- Не то что ужасное, а скучное академическое барахло. Когда ты в театре дошел до определенной черты, понял, что он для тебя стал болотом и нет возможностей никак влиять на ситуацию, есть два пути. Либо перестать относиться к этому серьезно, либо уходить.

- В «Ученике» вы играете отца Всеволода, преподавателя основ православия. Что интересно: когда читаешь ваши интервью и статьи о вас, вы кажетесь таким ультрасовременным, экспериментирующим, радикальным. И совсем другое впечатление, когда видишь ваши фото: патриархального вида человек с окладистой бородой... Похожий на батюшку.

- (Смеется.) Думаю, Серебренников меня и пригласил в первую очередь из-за внешности. У меня раньше волосы были длинные, и я в самом деле мог быть похож на батюшку, да. К тому же Кирилл увидел, что я играть не совсем разучился. И вообще известно, что режиссер, оказавшись на месте актера, лучше понимает, чего от него хотят.

- А у вас не возникло желания попробовать себя в кинорежиссуре?

- Про кино мы думаем давно. Говоря «мы», я имею в виду постановочную команду, которая сложилась за все эти годы. Работаем. Скоро будет фильм, надеюсь.

- Говорить о замысле, конечно, рано. Скажите хотя бы, о чем будете снимать?

- Есть у меня идея, с которой я живу со студенчества и не вижу хороших воплощений этого романа. (Пауза.) Ну ладно, вам признаюсь: это «Преступление и наказание». Я очень хорошо знаю его, поскольку в студенческую бытность играл в дипломном спектакле по этому роману.

- А кого вы играли?

- М-м... Сейчас в это сложно поверить. Раскольникова. В то время я был страшно худой, как подросток.

Сценарий «Раскольников» практически придуман. Я хочу снять фильм дешевый, но радикальный, без исторических декораций и костюмов, но и не современную бытовуху. Фильм без дорогих технологий, но довольно масштабный. Многие не понимают, как это возможно, но в моей голове это укладывается.

Для меня это самый глубокий, но и близкий к реальной жизни роман Достоевского, там бездонная пропасть, хотя написано вроде бы очень просто. Но вся суть вопроса, не отвлеченного метафизического, а реального, человеческого, молодого, яростного, там максимально раскрыта. Принимать или не принимать, подстраиваться под систему или нет, переступать ли черту; и если ты ее переступаешь, как справиться с этим, а если не переступаешь, как жить потом?.. Вот и мне сейчас близки эти противоречия.

Эту и другие статьи вы можете обсудить и прокомментировать в нашей группе ВКонтакте

Материал опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 024 (5886) от 09.02.2017.