Очищение болью

Для гостей и зрителей завершившегося XVII международного театрального фестиваля «Радуга» настоящим потрясением стал спектакль «Макбет» в постановке иранского режиссера, поэта и сценографа Резы СЕРВАТИ. С постановщиком спектакля беседовала журналист Татьяна ПОЗНЯК.

ФОТО предоставлено пресс-службой ТЮЗа

– Не только зрители, но и искушенные профессионалы, выходя из зала, признавались, что пришли в восторг от иранской режиссуры, с которой познакомились впервые. Каковы, по-вашему, ее особые черты?

– Для понимания современного иранского театра важно познакомиться с таким понятием, как эстетика уродства. Нынешнее театральное поколение является порождением эпохи страха, войны и стрессов. Мы с детства помним, как наши родители участвовали в уличных протестах, как их преследовали шахские агенты, и этот ген страха поселился в наших умах и телах. Мы видели, как все враждуют со всеми, и это состояние тотальной ненависти стало восприниматься нами как норма. Так же, как после революции 1970-х и долгой ирано-иракской войны привычной картинкой жизни стали для нас изуродованные тела и череда гробов. Поэтому наши понятия о красоте и норме были деформированы. Мы научились любоваться тем, что в другой части света считается уродством. Поэтому на иранской сцене так много деформированных фигур, ненависти и насилия. Театр наравне с кинематографом стал для нас способом выплеснуть из себя накопившееся там уродство. Чтобы остаться в здравом уме, мы научились играть с этими вещами, даже смеяться над ними. Эстетика безобразного стала для нашего поколения своего рода душевной терапией.

– Какие еще течения существуют в иранском театре?

– Как и везде, у нас есть режиссеры-традиционалисты, которые продолжают линию местечково-религиозного театра, восходящего к эстетике траурных мистерий, проходящих в месяц мухаррам, либо ставят игривые народные комедии. Но есть и модернисты, которые ориентируются на западные театральные школы. И основная задача, которую должен решить для себя стремящийся к успеху режиссер, – это соблюсти равновесие: не потерять национальную идентичность и не остаться за бортом мировых достижений театрального искусства.

– Мы пока знаем Иран в основном по сильному кинематографу, который ярко заявляет о себе на фестивалях. Но в самом Иране понятие «фестивальное кино» порой звучит как ругательство, и триумфаторов мировых киносмотров дома обвиняют в художественном конформизме. То, что ваши спектакли хорошо принимают на Западе, не осложняет жизнь на родине?

– Публика нас любит, и на спектаклях всегда аншлаги. Что касается отношения к нам официальных лиц, то оно более сдержанное. За последние 15 лет иранский театр все больше открывается миру, мы ездим на фестивали, завоевываем международные призы. Но от государства поддержки не получаем. Хотя театр в Иране любят больше, чем кино. И этой любви все возрасты покорны. Возможно, дело в том, что наш театр – явление поэтическое, а в Иране все обожают поэзию.

– Иран – исламская республика. Как сочетается у вас всенародная любовь к театру со строгими религиозными установками?

– Иран – шиитская страна, и наши обычаи отличаются от установок суннитского толка. У нас много суеверий и своих святых, каждый год в день поминовения святого имама аль-Хусейна повсеместно устраивают красочные траурные мистерии с участием лошадей, с переодеванием и песнями. Эта уходящая корнями в века традиция оказалась настолько близкой к эстетике театра, что он вполне органично был принят исламом. Конечно, род цензуры в иранском театре все же существует: есть темы, которые мы не имеем права затрагивать. Но если возникает потребность поднять в своей постановке какой-то наболевший политический или социальный вопрос, всегда можно обратиться к классическим текстам. Шекспир или Шиллер позволят сделать актуальное художественное высказывание, не подвергая постановщика опасности. Но процесс либерализации в Иране все же идет, и люди искусства связывают с ним большие надежды.

– В иранских творческих вузах изучают европейские театральные школы, знают Станиславского, Брехта?

– Станиславского в Иране обожают, и три первых тома его трудов являются главными учебными пособиями для будущих актеров и режиссеров. А в моем становлении как приверженца формалистического театра огромную роль сыграл Всеволод Мейерхольд. Для меня Россия всегда была средоточием корневых основ театра. Главные труды Мейерхольда переведены на фарси, у нас хорошо знают и его последователей – Ежи Гротовского, Эуженио Барбы и других. Характерно, что систему Станиславского активно применяют и в иранском кино. Например, режиссер оскароносного фильма «Развод Надера и Семин» Асгар Фархади работал со своими актерами именно по Станиславскому.

– В вашем спектакле «Макбет» вы уверенно пользовались кинематографическими приемами. Нет ли у вас планов сменить поле деятельности, как это сделал ваш знаменитый коллега по литературному цеху Шамс Лангеруди, сыграв недавно в кино?

– Актерство мне совершенно чуждо. Всю жизнь носить приставшую к тебе маску какой-то роли и быть вечно обсуждаемым толпой – не для меня. Но я каждый день снимаю на видео интересные документальные сценки, был соавтором нескольких сценариев. И возможно, что весь мой театральный опыт был только предтечей кинорежиссуры. Я с детства твердо знал, что у меня картиночное мышление: я вижу все сразу и в мельчайших деталях. Кинематограф по сравнению с театром гораздо ближе к реальности и позволяет заглядывать в потаенные уголки характеров и жизней. Я пытался добиться этого в театре – как режиссер и как сценограф. Настало время понять, как я смогу это развернуть на экране. Разумеется, проект будет основан на национальном материале. Кино, которое не прорастает корнями в родную почву, не передает запах глиняных улиц и пряностей – это не настоящее кино. Только прочная связь с родной землей может дать художнику мировое имя.

Выражаем благодарность за помощь в проведении интервью и переводе исполнительному продюсеру Max Theatre Group Юлтан Садыковой.

Эту и другие статьи вы можете обсудить и прокомментировать в нашей группе ВКонтакте

Материал опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 091 (5708) от 25.05.2016.