Наше присутствие в мире
Сегодня с 250-летием Эрмитаж поздравляют музеи России. В день святого Георгия в Георгиевском зале Зимнего дворца, по традиции, зазвучит музыка военного оркестра и состоится вынос знамен. Наша газета завершает специальный проект «Эрмитажное время». В его последнем, пятом, выпуске слово предоставлено Михаилу Борисовичу Пиотровскому, который в этот день отмечает и свой юбилей – семидесятилетие. «Санкт-Петербургские ведомости» поздравляют директора Эрмитажа, который является и обозревателем нашей газеты, постоянным ведущим рубрики «Взгляд из Эрмитажа». С Михаилом ПИОТРОВСКИМ встретилась Людмила ЛЕУССКАЯ.
Фото Руслана ШАМУКОВА/ТАСС
– Михаил Борисович, двадцать два года вы руководите Эрмитажем. Два с лишним десятилетия в истории такого музея отрезок небольшой. Можете назвать самые яркие события и трудные решения, которые пришлось принимать?
– Событий было много. В первую очередь – создание нового музейного пространства, открытие Главного штаба. Сейчас иногда пишут: слишком дорого обошлась его реставрация. Это не то место, о реставрации которого можно говорить дорого или дешево она обошлась. Много возникало неожиданностей, требовавших денежных вложений и новых технических решений: мониторинги, закачивание бетона... Можно вспомнить ситуацию, когда оказалось, что почвенные воды сильнее, чем предполагалось, их много. Пришлось тратить большие усилия для того, чтобы их преодолеть, находить для этого инженерные способы. Шла борьба со стихией.
Одно из самых трудных решений пришлось принимать, когда вдруг оказалось, что стеклянная крыша в Главном штабе «вылезает» выше допустимого уровня. Казалось бы, все можно просчитать на компьютерах. Ничего подобного. Много раз высота крыши просчитывалась на компьютерах и моделях. Оказалось, выпирает. Немного, но я это видел, и потребовал, чтобы все было сделано заново. Трудное решение. За ним были не только моя воля, но и необходимость всех убедить, добиться правильного решения.
Музейная работа, особенно создание новых пространств, постоянно требует неординарных решений. Еще Борис Борисович говорил, что с Главным штабом ничего не сделать. И мой предшественник Виталий Александрович Суслов так же считал. И я, случалось, думал: отдадим Главный штаб, нам он не под силу, пусть кто хочет за него берется. Но решили продолжать работу и справились.
Трудным было решение сохранить эрмитажные экспедиции, пусть один человек, но должен ехать. Теперь на примере Крыма видим, что поступили правильно. Многое в стране и мире меняется, а наши экспедиции работают.
Очень непростым было решение прекратить реставрацию «Данаи». Процесс мог длиться вечно. Члены первой экспертной комиссии ушли в мир иной.
Новая комиссия приняла решение работы завершить, картину выставлять. Критики было много, «добрых» слов наслушались достаточно. Урок, который я с тех пор твердо усвоил: чем лучше делаешь, тем громче крик. Надо разделять, чьи слова стоит брать в расчет, чьи – нет.
Труднейшим было решение продолжить строительство фондохранилища, когда финансирование практически прекратилось.
Выставки, которые мы делали, – тоже события. Эпохальная «Николай и Александра» прошла по миру. В ней мы нащупали правильную тональность рассказа о российской истории, правильное ее ощущение.
Выставка, посвященная 300-летию российской гвардии, положила начало созданию музея русской гвардии. Мы бьемся за то, чтобы он был создан внутри Эрмитажа. Бьемся, чтобы получить для него здание Гвардейского корпуса, часть которого уже продана, туда въехали магазины.
Событием стало открытие постоянной экспозиции Центральной Азии, как и одновременное открытие мощных выставок православного и исламского искусства в 2000 году. Потоками шли люди, которые обычно не ходят на выставки. Шли, чтобы увидеть свою культуру и памятники.
События – создание центров Эрмитажа в других городах и странах. Даже Эрмитаж в Лас-Вегасе открыли, и он выполнил свою функцию, цивилизовал Лас-Вегас.
– Что может вас удивить или растрогать?
– Потрясающее лично для меня событие произошло недавно в Нью-Йорке, где проходила встреча музейных директоров. Я пришел в «Метрополитен» на выставку «От Ассирии до Иберии», посвященную древним культурам Средиземноморья. Хожу по залам и вдруг вижу зал Урарту. Там вещи, которые раскопал мой папа, – знаменитые щиты, шлемы, оружие. А дальше в витрине фигурка урартского бога войны, которую раскопала мама, когда работала в той же экспедиции. Она нашла эту фигурку за день-два до начала войны в 1941 году. Эти вещи приехали из музея Армении. Ереван, раскопки – то, из чего рождалась моя жизнь и чем я причастен к Эрмитажу. Все это неожиданно предстало предо мной. Радостные, сентиментальные моменты тоже бывают.
– Фамилия вам помогает в работе?
– В разных ситуациях по-разному. Я люблю рассказывать, как Илья Павлович Петрушевский на экзамене в Университете сказал: «Вы сын Бориса Борисовича, чтобы получить пять, вам надо ответить на шесть». На восточном факультете на экзаменах меня гоняли так, как никого другого. В Петербурге всегда было ясно, что я отвечаю за фамилию. В институт Востоковедения после Университета меня на три года приняли на самую маленькую зарплату, которую никому не платили. Воспитывали из-за фамилии, я благодарен за дружеское, но довольно жесткое воспитание.
Конечно, мне повезло, что у меня такие родители. Повезло, что я рос в Эрмитаже, учился на восточном факультете, работал в институте Востоковедения. Это часть того, что дала мне фамилия. Не могу сказать, что она часто открывала двери. В советское время мне и думать было нельзя, чтобы работать в Эрмитаже. Директором я никогда бы не стал именно из-за фамилии. И стал им, несмотря на фамилию, но уже в постсоветское время. Она не мешала осуществлять возможности, которые у меня были, не мешала выбору. Как видите, все непросто.
Я воспитан так, что за фамилию надо отвечать. Главное, чтобы человек не мешал фамилии. Любой может чем-то гордиться. Возможно, со стороны я выгляжу гордым, но я все время ощущаю, что все мы ничто по сравнению с предыдущим поколением, которое многое пережило и с необыкновенной силой несло свет и науку. И еще, все мы «букашки» перед Эрмитажем. Скромности нас учили. Но это не скромность, а смирение гордыни. Возможно, не всегда получается, но я стараюсь.
– Эрмитаж – глобальный музей. Как вы относитесь к глобализации, в частности музейной?
– Глобализация – естественный процесс. Он шел всегда, и раньше люди знали друг о друге. Вспомните Великий шелковый путь. Тогда на преодоление расстояний несколько месяцев уходило, теперь несколько часов.
Глобализацию не любят, потому что она многое из привычного нарушает. В этом процессе должна присутствовать культурная составляющая, она очищает. Как в Интернете сайты, связанные с искусством, отвлекают людей от «мусора». Почитал музейный сайт, на другое времени не останется.
Наличие активной музейной деятельности в глобальном мире очень важно. Музей не «Макдоналдс», он не навязывает что-то свое, а рассказывает о разнообразии мира, предлагает свою интерпретацию. Понимание разнообразия мира устраняет недостатки глобализации.
Не каждый музей должен быть глобальным. Но есть те, кому это предназначено. Эрмитаж такой, никуда от этого не деться. Он
создавался, чтобы показать России, что такое Европа, европейский глобальный взгляд на мир, из которого вырос русский глобальный взгляд. Сначала смотрели на картины европейских художников, Петр заставлял смотреть на скульптуру. Картины Рембрандта стали частью нашей культуры, здесь их оценили раньше, чем в Голландии. То же самое с Матиссом...
Постепенно мы стали частью глобального развития мира, потом активным ее объектом, теперь субъектом. Полагаю, миссия огромная. Эрмитаж – часть мировой и русской культуры. Важная часть, которую мы должны беречь и защищать при всех ситуациях.
– Эрмитаж расширяется. Не трудно управлять такими территориями?
– Для глобального управления существуют разные способы. Наша система динамичная. При ней нужно не управлять, а координировать процесс. Все наши центры и выставки делают и оплачивают другие люди. Но мы создали схему, при которой наши решения основополагающие. Мы управляем содержанием, всем остальным постольку, поскольку это должно соответствовать нашим целям. Не управляем коммерцией в наших центрах. Тот, кто там работает, знает, где и как найти деньги. У нас свои заботы. Мы создали динамичную систему, это получилось.
Главное – присутствие Эрмитажа в мире: выставки, участие в реставрационных и научных конференциях, доклады... Все это надо, чтобы как можно больше людей знали, что такое Эрмитаж.
– Как музей переживает очередной, на сей раз политический, кризис?
– Есть опыт. Было время, когда Россия объявила всем: теперь мы страна демократическая, вот только денег у нас нет. Все с удовольствием старались помочь, давали деньги. Но как только начинаем объяснять, что мы, мягко говоря, не хуже других, ситуация меняется. Допустим, приезжают британские специалисты и начинают мне рассказывать, как управлять музеем. Я говорю: извините, без вас разберусь. У меня папа здесь 26 лет работал директором и я почти столько же.
Мы построили, на мой взгляд, правильную схему для всех, кому хочется нам помочь. Эрмитаж – мировой музей, нет ничего зазорного в том, чтобы все, чье наследие здесь находится, помогали музею и, грубо говоря, оплачивали его содержание и изучение. Схема действует, но когда переходишь от состояния бедного и несчастного к тому, что и сам неплохой, не всем это нравится. Приезжают журналисты, пишут: какой музей, все сыплется, рушится, темно, мало публики... Через некоторое время другие журналисты, видя то же самое, пишут: величайший музей, который дает урок, как надо развиваться. Он самый продвинутый технологически и при этом самый консервативный.
Конечно, не всем приятно появление наших центров в мире. Были попытки нас поставить на место. Но это трудно, потому что мы уверены в себе и крепко стоим на ногах. Нормальные люди и музеи ставить нас на место не собирались и не собираются. Эрмитаж всегда пользовался уважением. Мы только подтвердили уважение. Как и России в целом, сначала хотелось, чтобы нас любили. А надо, чтобы уважали.
Мы занимаем позиции правильные, исходя из того, что культура выше политики. Наши проблемы, как и наши мосты, важнее.
Что касается санкций, мы их видим давно. Несколько лет назад суд в Вашингтоне принял решение, которое противоречит суверенитету России. На основании этого решения на территории США могут быть аресты имущества, принадлежащего нашей стране. Не в первый раз музеи и государство потребовали гарантий возврата вещей, выезжающих на выставки в Америку. Учреждения культуры, музеи в свое время изменили систему международного права, получив в некоторых странах систему гарантий от арестов в случае судебных исков.
Это опыт. И сейчас вместе с коллегами мы найдем способы, как оградить культуру от политических влияний. Никакой суд не может арестовать выставку, если она куда-то приехала и ей дали гарантии. Это важная часть международного права. У культуры свои права. Они отличны от прав человека и прав собственности.
Мы находим способы, как обойти ограничения. Наши выставки в Америку не ездят, но Эрмитаж открывает выставку американских художников-прикладников. Наши американские друзья собрали самое лучшее и подарили Эрмитажу коллекцию американского прикладного послевоенного искусства. На выставку Френсиса Бэкона приехала картина из США, в фойе Эрмитажного театра выставлялась картина Билла Виолы.
Мы везем вещи из Израиля. Он стал ближе к России, чем был раньше. Как арабист, я знаю, как непросто организовать, чтобы выставки из Израиля к нам приходили.
Будем использовать все способы сохранения культурных связей. Учитывая, что обстановка сложная, находим всякие варианты.
Идет война. Это не война двух режимов. Двух идеологий больше нет, экономика общая. Есть война внутри глобальной системы мира. Все воюют со всеми, не надо думать, что мир набросился только на нас. Культура должна смягчать обострения. В эпоху холодной войны этот мост работал. Он сохранял причастность людей к одному миру, они слушали музыку, читали книги, смотрели фильмы, ходили на выставки. Понимали, что живут в одном мире. Надо использовать опыт, в том числе советский.
– Бюджет у Эрмитажа большой?
– Он стал большим, особенно в последние два года, потому что идут большие стройки.
Раньше мои американские коллеги шутили: ты самый эффективный директор в мире, потому что держишь музей с таким бюджетом, с которым в американскую ассоциацию директоров музеев не принимают. Бюджет был примерно миллион долларов. Сейчас в сто раз больше. Это один из критериев оценки работы музея. Было время, когда нам никто ничего не давал. Мы сами зарабатывали, потом появились деньги зарубежных спонсоров. Глядя на спонсоров, деньги стало давать государство. Глядя на государство, появились русские спонсоры и меценаты.
У Эрмитажа три источника дохода – собственные средства, которые мы хорошо умеем зарабатывать, спонсоры и государство. Эти источники требуют правильного экономического подхода. Каждая неделя начинается с подробного финансового отчета: какие деньги поступили, какие ушли, сколько посетителей пришли, сколько заработали... Доноры нас научили правильно отчитываться. И государство видит, что мы делаем. Эрмитаж отчитывается за каждую копейку. Копеек много, но получается здание Главного штаба, лучшее в мире открытое фондохранилище, залы Нового Эрмитажа, Запасной дом.
Сейчас много спорят о критериях успеха. Критерий, когда от одного миллиона бюджет вырастает до ста. Или когда вместо миллиона посетителей в музее стало три, и четыре на сайте... Больше в музее не надо, лучше увеличить число людей на сайте.
Бюджет приличный, конечно, денег всегда не хватает. Но бывает, как в прошлом году, когда мы скрепя сердце сдавали неизрасходованные деньги государству. Качество выполненных работ было плохим, мы не хотели за это платить.
Основной добытчик денег – директор, а как их тратить, решаем сообща. У нас отреставрированы почти все залы, созданы новые музейные пространства, правильная выставочная политика, выходят книги, проходят конференции. У Эрмитажа высокая репутация в мире, о которой мы заботимся.
Каждая копейка бюджета выбита кулаками, вырвана зубами. Когда Эрмитаж получал покровительство президента, журналисты меня спросили: зачем вам покровительство, ведь это не деньги. Я тогда сказал, получим покровительство, деньги я вырву зубами. Только в «боях» можно доказать, что они нужны.
– Многие музеи мира зарабатывают сами. Лувр и Орсе из-за сокращения финансирования перешли на работу без выходных. Там считают, что не билеты, а сопутствующие услуги дают существенный доход. Как вы относитесь к такому способу заработка?
– Нам нельзя переводить Эрмитаж на работу без выходных. Для музея такой режим – катастрофа. В выходной от посетителей день ведется громадная работа – перемещаются вещи, идет уборка. При потоке посетителей все это невозможно.
Европейский университет скоро опубликует исследование – роль Эрмитажа в экономике города и страны. Там есть сравнения. Лувр, где посетителей больше, чем у нас, зарабатывает примерно столько же. Сопоставимые суммы получает город. Музей дает рабочие места, деньги из бюджета остаются в Петербурге, прибыль от потока туристов... У музеев Нью-Йорка и Парижа такая же экономическая роль.
Зарабатывать музей может на косвенных услугах. Многие изменили график: работают дольше, но открываются позже. С утра приглашают тех, кто заплатит дороже, чтобы не идти по музею с толпой. И у нас в выходные дни есть специальные экскурсии, когда небольшое число людей ходят в пустом музее.
Надо все просчитывать. Мы стараемся держать число посетителей, не опасное для музея, удлиняем часы работы, создаем разные формы посещения, в том числе через абонементы, лекционные программы.
– Эрмитаж взял под крыло современное искусство. Проведение «Манифесты» тому подтверждение. Каким образом вы будете собирать коллекцию и по какому принципу? Рассчитывать на финансирование со стороны Минкульта не приходится.
– С современным искусством все непросто. Скажем так, мы готовимся его собирать. Это один из вопросов, который недавно обсуждался на Международном консультативном совете Эрмитажа. Договорились, что надо активно показывать современное искусство и не спешить собирать. Будем заказывать вещи, не кидаясь на аукционы. Государство тоже будет давать деньги. Сегодня оно не любит современное искусство, но деньги на центр современного искусства дает.
Коллекция уже собирается из даров художников. Гордость нашего собрания – коллекция Кабакова. Это суперсовременное искусство. «Красный вагон» стоит в одном ряду с «Черным квадратом» Малевича, «Танцем» Матисса. У нас есть подаренная Эрмитажу коллекция Пригова. Мы ее выставляем в отдельном зале. Наша концепция – делать как можно больше выставок.
Все приходит с опытом. В 1990-е годы не было денег на покупки. Теперь покупаем, как многие другие музеи. Судьба умеет распоряжаться. К хорошим вещам идут хорошие вещи, к деньгам деньги.
– Ваша коллега Марина Лошак, директор ГМИИ им. Пушкина, как-то сказала, что для директора музея, даже если он в этой должности недолго, важно создать команду и обеспечить преемственность в музее. Что вы по этому поводу думаете?
– В Эрмитаже есть команда. Она создавалась в течение двух с лишним десятилетий. Я никого не приводил с собой и никого не выгонял из Эрмитажа. В музее нормальное соотношение людей опытных и молодых. Самое важное – передача коллекций. У нас на каждую коллекцию есть преемник, как и на должность каждого руководителя. Старая советская система номенклатуры существует. Известно, кто кого заменит.
Вообще-то у меня подписан контракт еще на несколько лет, и уходить я никуда не собираюсь. Иногда шучу: не каждый директор мирового музея с этим справится. Это может сделать директор «Метрополитен», прежний директор Лувра и любой из моих заместителей.
В Эрмитаже единоначалие в том смысле, что у нас нет такого совета попечителей, который заставляет делать то, что они хотят. Есть государство, министерство, с которым мы работаем и советуемся. Все, что нужно для плавной преемственности.
Команда создана. Считается, хороший директор тот, в отсутствие которого дела идут не хуже, чем при нем. Это неправда. Но в Эрмитаже у каждого руководителя большая зона ответственности.
Я спокоен за судьбу того, что удалось создать. Хотя многое носит личный отпечаток. Уверен, кабинет моего преемника будет иным. Своим кабинетом я горжусь. Он выглядит как сложная инсталляция, где каждая вещь рассказывает обо мне, а я знаю, где и что лежит. Как и многие проекты очень личные.
– У вас в кабинете стоит портрет вашего отца и предшественника Бориса Борисовича Пиотровского. Он вам помогает?
– Я сижу в кабинете Бориса Борисовича. Уверен, глядя на то, что я делаю, он сказал бы: все неправильно. Но в целом я поступаю так, как поступил бы он, работая в наше время.
Материал опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 231 (5357) от 09.12.2014.
Комментарии