Музыкальный экспромт в невесомости. Как сегодня джаз присутствует в нашей жизни?
Сто лет назад на российскую сцену ворвался джаз — 1 октября 1922 года в Москве состоялся первый джазовый концерт. И до сих пор самые популярные джазовые музыканты продолжают удивлять публику своими новациями. Один из них — пианист Станислав ЧИГАДАЕВ, импровизатор, виртуоз, лидер собственного биг-бенда и джазового трио, отмеченного губернаторской грамотой за выдающийся вклад в музыкальную жизнь Петербурга, лауреат престижных международных конкурсов, автор единственного в своем роде сольного проекта «Невесомость». Журналист Светлана МАЗУР расспросила его о том, как сегодня джаз присутствует в нашей жизни.
ФОТО Александра ДРОЗДОВА
— Стас, ваш проект «Невесомость» на Новой сцене Александринского театра поразил многих. Вы можете объяснить читателям, которые там не присутствовали, что это было?
— Это синтез музыки, света и графики, который происходит на глазах у зрителей. Публика проходит волшебный путь вместе с музыкантом и digital-художником и попадает в особое измерение — в невесомость. Если говорить технически, я нажимаю клавиши рояля, микрофон считывает частоту и громкость каждого звука, и на экране появляется уникальное изображение — то есть, если можно так сказать, сиюминутный портрет каждой ноты, мелодии, темы.
— Это значит, что вы создали дуэт с искусственным интеллектом? И у него есть художественные способности?
— Мы создали проект с командой digital-художников во главе с Екатериной Ивановой. А они умеют обращаться с искусственным интеллектом. Мне хотелось сделать что‑то особенное, и я нашел единомышленников. На сцене я один, но за мной команда, без которой не случилось бы этого волшебства, когда идея и творческое вдохновение обретают визуальное воплощение и становятся практически осязаемыми.
— Проект уникален или были прецеденты?
— Пока аналогов я не видел. И что интересно — неповторим и каждый концерт этого проекта. Кстати, это не джаз. В первом отделении я играю любимых мною Шопена и Бетховена. А во втором уже импровизирую, причем вместе со зрителями. Я с удовольствием общаюсь с публикой, прошу написать свои музыкальные пожелания, а потом импровизирую на предложенные темы. Это может быть и «Свадебный марш» Мендельсона (было такое, у пары была свадьба, и они попросили импровизацию на это произведение), и «Раммштайн», а кто‑то нарисовал просто каракули — и я играл что‑то похожее на них. Размываю границы стилей, форм и гравитации. У рояля 88 нот, и ты можешь с ними делать все, что угодно. У тебя полная свобода. Импровизация происходит спонтанно, это экспромт, это твои мысли в реальном времени, твои технические возможности, вкусы, характер, жизненный опыт, знания. И публика на все это реагирует. Мысль рождается сначала где‑то во мне, не знаю, где именно, это внутреннее ощущение, а потом она формируется в музыку и как‑то находит отклик у людей.
— А если неожиданные мысли зазвучат сразу в нескольких головах? Вот как на концертах вашего биг-бенда могут импровизировать семнадцать человек?
— В том‑то все и дело, что обычно джаз биг-бенда — это девяносто процентов игры по нотам и десять процентов импровизации, а у нас каждый музыкант может творить и вытворять в соло то, что хочет. Саксофонист может дать знак: я остаюсь один. И мы бросаем его, отключаются барабаны, фортепиано, контрабас — остается один саксофон. А вообще абсолютный слух помогает моментально реагировать на неожиданные музыкальные фразы коллег и вступать с ними в диалог: соглашаться, спорить, дополнять. На ходу меняется форма, появляются новые гармонии, другие ритмические рисунки. Вот эту свободу и непредсказуемость и ценит публика.
Я люблю импровизацию сравнивать с приготовлением еды. Представьте, что у вас неограниченное количество продуктов и вы можете приготовить любое блюдо. Здесь фишка в том, что вы должны знать, как приготовить это блюдо, иметь эти ингредиенты и нужное оборудование.
— А под каким соусом вы подавали этим летом во дворе торгового центра мировые саундтреки?
— В моей аранжировке звучат известные кинохиты итальянских композиторов Эннио Морриконе, Нино Рота. Этот проект родился примерно год назад, теперь мы решили вынести его под открытое небо Петербурга — все‑таки лето, надо этим пользоваться! Прекрасно прошел концерт во дворе 7 августа, повторили мы его 2 сентября. Оркестр, хор и ритм-секция, а все сицилийские тарантеллы исполняются на мандолине. Я пытаюсь посмотреть каким‑то другим взглядом на всем известные мелодии, привнести в них что‑то новое, необычное. Вот сейчас делал аранжировку «Алюминиевых огурцов» Виктора Цоя для симфонического оркестра. Интересная была задача, потому что там четыре аккорда. Сидел и думал, что же с ними сотворить такое органичное.
— Ваши аранжировки классиков особенно поражают смелостью и новизной. А у вас есть на этот счет табу?
— Я из нашей петербургской Консерватории выпустился, из аспирантуры, поэтому, наверное, только наличие хорошего вкуса меня и ограничивает. Я не приемлю очень попсовый прямой бит, безвкусную аранжировку, которая не имеет культурной ценности. Это такие жвачки — пожевал немножко, но глотать не стоит. Хотя на самом‑то деле я все могу понять, но не принять, не все играю, не все выношу на суд зрителей. В машине слушаю все, кроме джаза, потому что он требует внимания или расслабленности, а ты за рулем.
— Судя по шлему, на интервью вы прикатили на мотоцикле. И в жизни предпочитаете крутые и рисковые импровизации?
— Я на далекие расстояния не езжу, в мороз тоже, и руль у меня с подогревом. Я тот мотоциклист, который стоит на светофоре за машинами. И вообще я, скорее, человек, любящий стабильность и расчет. Готовлюсь к концертам за несколько месяцев, расписание знаю за год, все спланировано, систематизировано. Но одновременно я очень увлекающийся и горячий, могу потерять контроль над собой, поэтому не играю в футбол и азартные игры. Так что спонтанность — только на сцене.
— Если человек играет или просто слушает джаз или классику — это как‑то влияет на его жизнь?
— Ему интереснее живется, у него красок и впечатлений намного больше, он касается разных культур, ментальностей. Но, к сожалению, не у всех есть потребность в глубоком искусстве: классику слушают шесть процентов, джаз — восемь.
— Неплохо бы увеличить эти проценты. Может, что‑то подправить? Не в консерватории, как говорил Жванецкий, а в обычной средней школе. Вы ведь преподаете в Педагогическом университете имени Герцена. Что думаете о главной задаче школьного учителя музыки?
— Он должен показать ученикам весь спектр музыки, объяснить, какая она бывает, и научить ее слушать. Дать прикоснуться к ней в раннем возрасте, дать вкусить — ничего более.
— Вам повезло — вы родились в музыкальной семье, папа баянист, мама пианистка. А если в раннем возрасте не получилось ничего такого вкусить и теперь концерты классики и джаза кажутся скучными?
— Это отношение мы и пытаемся поменять своей «Невесомостью». Я очень хотел бы расширить этот проект, сделать его, например, совместно с Эрмитажем, можно в Главном штабе. Объединить с изобразительным искусством. Скажем, импрессионист Моне — в музыке может быть Дебюсси… А генеративная графика поможет объединить художников и композиторов единой идеей, добавить философии (генеративная графика — это подход, при котором человек делегирует часть процессов компьютерным технологиям или платформам. — Прим. ред.). В жизни человека, как в любом музыкальном произведении, есть начало, развитие и конец, и в то же время все бесконечно, все есть круг, а ты есть космос… Звучит пафосно, но я чувствую в себе силы сделать это. Но для этого нужна поддержка финансовая, грант, например. А красный рояль в Главном штабе будет красиво смотреться…
— Что лично вам дает синтез классики и джаза?
— Классика дает возможность подумать о вечном, а джаз — поговорить о том, что тебя волнует здесь и сейчас.
Материал опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 167 (7250) от 08.09.2022 под заголовком «Музыкальный экспромт в невесомости».
Комментарии