Сцена из спектакля «Пустота» Тверского театра юного зрителя. ФОТО предоставлено пресс-службой Александринского театра

13 марта на Новой сцене Александринского театра уже в восьмой раз вручат Санкт-Петербургскую театральную премию для молодых «Прорыв». О том, как отбирались спектакли, чем отличается нынешний «Прорыв» от предыдущих, появилось ли что-то кардинально новое в театре и можно ли выразить дух времени, оставаясь в рамках традиций, рассказал обозревателю газеты Зинаиде АРСЕНЬЕВОЙ театральный критик ответственный секретарь премии Андрей ПРОНИН.

– Как обычно происходит отбор спектаклей, на что организаторы премии обращают особое внимание?

– Если говорить об основной конкурсной программе, она формируется голосованием нашего номинационного совета. Его решения я очень уважаю, но втайне не всегда бываю полностью согласен с получившимся результатом. Хотя понятно, что объективность в искусстве – вещь недостижимая: все мы находимся в плену неких стереотипов, что-то переоцениваем, что-то недооцениваем. Поэтому на месте тех, кто не попал в номинации, я бы не печалился, а тех, кто попал, не почивал бы на лаврах. Но премии нужны, особенно молодым: они стимулируют и самих творцов, и публику. Занятия театром сегодня в России (да и не только в ней) не приносят большого дохода, многие наши номинанты занимаются искусством из чистого энтузиазма. Пусть получат хотя бы минуту славы!

Что же касается офф-программы, то ее я в этом году действительно отбирал на собственный вкус, стремясь показать петербуржцам молодых режиссеров, прежде не ставивших спектакли в нашем городе. На днях показали три спектакля: «3/10 заповеди. Не лги. Не прелюбодействуй. Не убий» Андреаса Мерца-Райкова из Перми, «Пустота» Талгата Баталова из Твери и «Вий» Александра Баркара, поставленный им в московском Театре на Таганке. По жанру это рок-н-драма, спектакль музыкальный, а главную роль в нем играет восходящая звезда Филипп Котов.

– Чем отличается нынешний «Прорыв» от, скажем, прошлогоднего?

– В этом году среди наших номинантов больше театров федерального подчинения (Александринка, БДТ) и негосударственных коллективов. Городские и областные театры кроме «Мастерской» Григория Козлова и Центра Сергея Курехина не представлены. Пока не хочу делать из этого каких-то выводов, быть может, это просто совпадение. У нас номинированы на премию два заметных режиссера – Борис Павлович и Дмитрий Егоров, которые в следующем году уже перешагнут возрастной рубеж (35 лет. – Прим. ред.) и не смогут больше номинироваться. Режиссерские поколения меняются – на смену вчерашней молодой театральной элите идет новая. Пока что она проявляет себя не очень ярко, и в списке номинантов больше «старичков». Это внушает тревогу.

– На какие спектакли, на каких режиссеров и актеров вы советуете обратить особое внимание и почему?

– Я не имею права оказывать номинантам предпочтения, поэтому приглашаю зрителей на все спектакли. Но «Язык птиц» Бориса Павловича все же стоит особняком. Это инклюзивный театр, спектакль, в котором наравне с профессиональными актерами участвуют исполнители без актерских дипломов – люди с особенностями ментального развития: аутисты и люди с синдромом Дауна. Борис сделал высокохудожественный спектакль, назвать который «социальным проектом» язык не поворачивается – это искусство.

– Какие тенденции прослеживаются в театре в целом, появилось ли что-нибудь кардинально новое?

– Именно развитие социального театра, инклюзивных проектов – главное украшение прошедшего петербургского сезона, в целом, на мой взгляд, малоудачного. Кардинально новое, надеюсь, зреет, и, кажется, зреет там, где задумываются о более активном вовлечении зрителя в процесс спектакля, об освоении новых пространств, о коллективных проектах без привычного режиссерского диктата. В нашем списке таких новаций вы не найдете: пока не дозрели.

– Можно ли назвать современным любой спектакль, который ставится в наше время, или, как в современном изобразительном искусстве, к таковым можно отнести лишь эксперименты, новые формы? Может ли режиссер выразить дух времени, оставаясь в рамках традиций?

– Мне кажется, что понятие contemporary art давно уже вышло за рамки того или иного вида искусства. Скорее, я говорил бы о том, что какие-то спектакли, какие-то театральные события могут рассматриваться и как события в мире современного искусства. Что, разумеется, вовсе не отменяет многообразия возможных подходов к театру: тут ведь даже консерватором можно быть очень по-разному, настолько богата и сложна история театра.

Для меня современный театр – разный. К примеру, в спектакле Александра Артемова «Молодость жива» есть элемент театра абсурда, элемент мистификации: зрители вместе с актерами сидят вокруг костра и слушают странную страшную историю. В уже упомянутом «Языке птиц» участвуют непрофессиональные артисты с ментальным альтернативным развитием. В «Поле» Дмитрия Волкострелова сцены из пьесы разыгрываются не в прямой последовательности, а согласно указанию генератора случайных чисел.

У всех трех казусов есть свои традиции: они не взяты с потолка, и эти режиссеры – далеко не первые из тех, кто экспериментирует в подобных направлениях. Остается еще восемь спектаклей, выдвинутых в тех или иных номинациях, и они вполне традиционны по театральному языку. Что, разумеется, не отменяет каких-то свежих подходов и неожиданных решений в каждом конкретном случае.

Эту и другие статьи вы можете обсудить и прокомментировать в наших группах ВКонтакте и Facebook