Людмила Петрушевская: «Записывайте мысль. Второй раз не пришлют...»
Великолепная Людмила Стефановна в этом году отметила 80-летие, наверняка неоднократно (одних интервью и творческих вечеров сколько), порой под чечетку (просто пошла в студию и стала брать уроки). Свои неподражаемые шляпы она называет сценическим образом, а ее «творческая лаборатория» и вовсе не укладывается ни в какие традиционные представления: пишет стоя, порой разминаясь на тренажере-степпере. В Петербурге Петрушевская устроила 13 октября «кабаре одного автора» - это, как она говорит, «возможность соединить песни, смешные стихи, мои собственноручные мультфильмы, иногда несколько па чечетки, в один спектакль».
ФОТО Валерия ШАРИФУЛИНА/ТАСС
- Людмила Стефановна, вы к встрече со зрителями/читателями готовитесь специально или «как бог на душу положит»? И бывало ли, когда вопрос из публики заставал врасплох?
- Я не готовлюсь очень уж специально к своим кабаре. Повторю репертуар накануне, соберу тексты (я не помню своих текстов, я должна иметь перед собою пюпитр с папкой, где все мои песенки). Это отличает меня от поэтов и певцов, которые профессионально все знают наизусть. А я не профи. И не могу я все помнить, у меня столько текстов, три собрания сочинений...
И еще одно: на своих концертах я не отвечаю на вопросы. У меня другой жанр, кабаре. Мои песенки и смешные стихи не надо разбавлять беседами с залом. Это ведь театр, там у актеров нет контакта с залом. Отвечают на вопросы лекторы и писатели, а я исполнитель. А один вопросец, заданный вопреки и почти на крике, поверг меня в изумление и помнится до сих пор: «Расскажите о целине!».
- Когда советуют «почитать Петрушевскую», приговаривают: «Потрясающе. Но, господи, как же страшно». Рассказывать, писать страшное, травмирующее - это еще могло бы показаться терапией, но почему мы и слушаем, читаем травмирующее, будто в жизни этого мало?
- Недавно я перечитывала свой первый том собрания сочинений и была поражена. У меня каждый ранний рассказ - трагедия. Даже несколько слез уронила. Но тогда вопросы: почему моя первая книга, «Бессмертная любовь», 30 тысяч тираж, - разлетелась за несколько дней? Почему люди ее до сих пор приносят мне на подпись, хранят? Почему мой первый рассказ «Такая девочка» был напечатан только через 20 лет, и то с трудом? Но он все эти годы ходил в самиздате.
Может быть, потому, что эти рассказы - правда, что касаемо сюжетов. Но рассказ - не сюжет. Это текст. И вдруг этот текст начинал звучать своей первой фразой и заставлял меня его записывать сразу, срочно, как только он мне являлся. И тогда вообще было впечатление, что эти тексты мне посылают от первого слова и до финала. Как это бывает со стихами (я ведь потом стала писать стихи, выпустила несколько книг, и этот опыт повторился: стихи приходят строка за строкой, как насильно, как будто их диктуют).
Я получала как бы клубок с верхней ниткой и должна была его размотать, слово за словом. Кстати говоря, исследователь поэзии Елена Невзглядова первая, и очень давно, написала, что мои рассказы - это стихи. Потом, когда я начала писать поэму «Карамзин. Деревенский дневник», это был верлибр, я поняла: мои ранние рассказы - это и были поэмы верлибром. Только если их записывать отдельными строчками, как поэзию, то каждый рассказ растянется на полкниги.
Что же касается самой записи текстов - я всегда должна была иметь при себе ручку и тетрадку. Я всегда говорила об этом своим студентам: «Записывайте мысль, второй раз не пришлют».
Однажды - я ехала с работы в метро, у меня ничего не нашлось, и я горестно шла в толпе домой с постепенно тающим рассказом. Это была огромная потеря. Я, конечно, записала его назавтра, но это был не тот вскрик. История самоубийства мужа на глазах жены, пришедшей за теплыми детскими вещами. А муж болел, была зима, у него кончились продукты, телефон отключили за неуплату. Ничего не оставалось в холодильнике, на полу валялись пустые пакеты от крупы, он лежал отощавший, но жена специально его не замечала, рылась в шкафу и не подумала сказать ему хоть слово. Спросить просто, как человек себя чувствует. И он, ослабевший от температуры и голода горемыка, поглощенный своей страшной обидой, просто изо всех сил отодрал заклеенную оконную раму, встал на подоконник - жена не обернулась на треск, копалась в вещах - и прыгнул из окна... И какие были похороны. И как кричала жена.
Сейчас пишу, вспоминаю и плачу. И каждый рассказ был правдой. Мне люди как будто специально несли эти страшные бытовые (не криминальные) истории. И вдруг, совершенно неожиданно, одна история овеществлялась, и рассказ начинал звучать во мне от первого до последнего слова.
Я была тогда одна из немногих, кто писал трагические вещи. Или, если говорить честно, из тех, кому это вообще приходило в голову делать. При советской власти надежд на напечатание не было. Мой первый рассказ ждал своего часа 20 лет. Хотя он ходил по стране из рук в руки, существовал же самиздат.
И помог мне секретарь Союза писателей Ильин. Он был бывший сотрудник КГБ, просидевший 8 лет в подвале на Лубянке в ожидании расстрела и освобожденный после смерти жуткого вождя.
И - отдельным образом - он читал и ценил мои рассказы. К нему же по должности весь самотек стекался, ему все доносили. У меня было огромное личное дело. Однажды одна сотрудница отдела культуры ЦК пришла на сдачу моего спектакля в Ленком («Три девушки в голубом» были запрещены почти 4 года) и сказала, что у нее папки жалоб на меня, а на мой вопрос, кто их пишет, со смехом ответила: «Коллеги по труду».
И вот Ильин, у которого, как видно, собрались мои рукописи, спросил меня (я пришла к нему хлопотать насчет квартиры, трое детей, две комнаты, я ночами работала в ванной) - он спросил, издается ли первая книга? Нет. А есть ли где-то надежда? Я отвечала, что моя однокурсница Нина Буденная работает в издательстве, но у них планы на много лет вперед уже составлены. Через месяц Ильин меня вызвал и сказал (понятно было, что смущается от своего вранья), что неожиданно издательству дали дополнительную квоту. И «несите Буденной книгу».
Книга вышла. Его секретарь позвонила мне потом и сказала: «Ильин ждет». Я шла с трудом. У меня же в семье и сидели, и были расстреляны трое. И я написала на первой страничке «Крестному отцу этой книги». Она называлась «Бессмертная любовь». Он посмеялся. Но был тронут.
Благодарна ему всю жизнь.
При советской власти литература должна была восхвалять политику партии и ее руководителей в понятной для них форме... И никаких бытовых кошмаров! А сейчас в любой бульварной газете можно прочесть нечто еще более страшное. И ТВ этому посвящает - годами - целые циклы передач. Но все это не человеческие беды, а жестокие преступления против человечности.
В аду не беда, а ад кромешный.
И у меня сейчас идет другая полоса жизни. Меньше рассказов, а почему-то написалась сначала детективная повесть, «Странствия по поводу смерти», а потом и детективный роман, «Нас украли. История преступлений». И вышла книга смешных стихов, «Про нашу прикольную жизнь». Шесть книг за год было опубликовано, по два, по три тиража.
- Однажды, устав от запретов, написали письмо генсеку Черненко. А, извините, не было попыток не «в верха» писать, а в своих пьесах что-нибудь «перекроить»?
- Что касается поправок к тексту, что в прозе, что в пьесах, я никогда этого не разрешала. Один раз немец, составитель словаря советских писателей, Казак, сказал мне: «Когда будете писать, вспомните меня и измените все концы ваших рассказов на положительные». Ну и я ему что ответила: «Когда я пишу, я не то что вас, я и себя не помню».
- Ваши пьесы ставят и за рубежом - удивляла ли трактовка иностранных режиссеров или восприятие иностранной публики?
- Бывали замечательные спектакли, в тогдашней ФРГ и в Финляндии, «Три девушки в голубом». В Болгарии великолепное «Чинзано». А наше «Чинзано», спектакль, поставленный Романом Козаком, объездил 25 стран...
В Париже очень хорошая, неожиданная была постановка в двух актах - «Любовь» и «Брачная ночь, или 37 мая», второй акт «Любви».
В Германии шел детский спектакль «Два окошка» просто великолепный, он получил главную театральную премию года. И был поставлен значительный и трагический «Московский хор».
В Швеции отличный был моноспектакль на одну актрису по повести «Время ночь». Люди плакали. Везде только одно имеет значение - талант, переводческий, режиссерский и актерский.
- Вы как-то сказали: за ХХ век в России столько выбито умных, честных, смелых людей... И в то же время, что у нас умная и замечательная молодежь. Откуда у нас, у «осины», родятся «апельсины»?
- Что касается нашей прекрасной, умной, развитой молодежи, то я думаю так: вне зависимости от обстоятельств число гениев на Россию останется неизменным.
В каком кошмаре жили в ХХ веке великие наши деятели при усатом вожде («Тараканище» Чуковского недаром был под негласным запретом) - физики, художники и поэты, биологи, композиторы, филологи, писатели, математики. Да и священники, инженеры, военные, врачи - вся интеллигенция. Сколько их погибло! Но они успели оставить после себя науку и искусство.
Великий двадцатый век.
- Вы помогаете дому инвалидов, бывшему детдому, и когда рассказываете о нем, у вас на глазах слезы. А бывает, когда вы по этому «поводу» не огорчаетесь, а, наоборот, радуетесь?
- Иногда к концерту добавляется моя небольшая выставка, я пишу пастели, работаю в технике фюмажа и продаю свои работы в благотворительных целях, я помогаю сиротам-инвалидам городка Порхов.
Мы с друзьями помогаем - и мои зрители, читатели и слушатели тоже - сиротам-инвалидам частного (!) благотворительного общества «Росток». Там, в городке Порхове, воспитываются больше ста ребят, которым грозила тяжелая участь - попасть до конца жизни в психиатрический инвалидный дом, в ПНИ. А наши больные ребята - они живут на свободе, окруженные заботой педагогов и кураторов, занимаются народными ремеслами, учатся, сами ведут хозяйство, у многих из них свои квартиры.
Их уже 18 лет воспитывает и содержит на свои деньги Алексей Михайлюк, замечательный человек и теперь уже наш общий друг. Вот привезу в Петербург свои картинки на концерт, что люди купят и мне заплатят - то я и пошлю в Росток. Не я, а мои читатели и зрители-слушатели помогают нищим инвалидам вот уже шестой год.
Кланяюсь им.
Материал опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 191 (6300) от 15.10.2018.
Комментарии