Любовь. Деньги. Голод

«Трилогия моей семьи» режиссера Люка Персеваля, поставленная в театре «Талия» из Гамбурга по мотивам романов Эмиля Золя («Западня», «Нана», «Жерминаль», «Человек-зверь» и «Деньги»), произвела фурор на XXVII международном фестивале «Балтийский дом». Фестиваль завершается завтра.

ФОТО предоставлено организаторами фестиваля

Театральная Россия познакомилась с Люком Персевалем, одним из ведущих европейских режиссеров, в 2005 году, когда на фестивале «Балтийский дом» показали его мюнхенского «Отелло». Свой первый российский спектакль - «Макбет» - Персеваль также поставил в «Балтийском доме». За десятилетие петербургский зритель мог увидеть несколько работ режиссера: и до того, как он стал главным режиссером гамбургского театра «Талия», и после. «Вишневый сад», привезенный в Петербург пять лет назад, врезался в память как одно из самых точных воплощений пьесы Чехова, от показанных позже «Братьев Карамазовых» осталось ощущение непреодоленной литературности. Но в любом случае Персеваль из тех режиссеров, чей единственный спектакль может «сделать фестиваль».

В афише XXVII «Балтийского дома» у «Трилогии моей семьи» были очень сильные конкуренты: «Имитация жизни» Корнеля Мундруцо, «Магадан» Юрия Погребничко и «Ближний город» Кирилла Серебренникова. Но можно смело предположить, что кульминацией программы стала именно трилогия Персеваля: марафон из трех спектаклей - «Любовь», «Деньги» и «Голод», поставленных с промежутком в год (первая часть выпущена в 2015-м, третья - месяц назад) и образующих грандиозное сценическое полотно.

Проводив в прошлое чеховскую Раневскую с ее предсмертными видениями прожитой жизни и развернув страсти семьи Карамазовых, Персеваль всмотрелся в историю французского семейства Ругон-Маккаров. Отец натурализма Золя выписал ее с дотошностью социолога и естествоиспытателя, исследующего генетику, но с оглядкой на античность, когда в циклах мифов и трагедий рассматривалась трагедия «проклятого рода». Три спектакля в Петербурге сыграли в один день с полудня до позднего вечера, причем на поклоны актеры вышли только в конце третьей части, то есть трилогия демонстрировалась как единая постановка. Ее цельность обеспечила и сценография Аннет Курц - одна на весь «марафон» установка, но в каждой части по-разному освоенная: деревянный планшет резко вздыблен волной, застывшим «валом», задавая оппозицию «верх - низ».

И в то же время каждый из спектаклей вполне самодостаточен, более того - они открыты разными ключами и по-разному интонированы. Мне лично больше всего понравилась первая часть - «Любовь». Возможно, сказывается, что актеры играют этот спектакль уже два года, то есть он более ими «обжит». Но важно, что именно здесь не было ощущения иллюстративности. Сюжетные линии разных романов режиссер монтирует с кружевной тонкостью, сложно меняя, как в кино, планы: от дальнего - к крупному. Сцены наплывают друг на друга легко и поэтично, все персонажи в основном находятся на глазах зрителя.

Трилогия не ведает щемящей нежности чеховских спектаклей Персеваля, его отношение к героям Золя сухо и беспристрастно. Но только в «Любви» возможен удивительный момент: Габриэла Мария Шмайде, играющая Жервезу, в самом начале сценического пути своей героини подсаживается к музыканту, играющему на электрогитаре у первого ряда зрителей, и напевает под грустную мелодию, напоминающую модернизированную балладу. В этом - предчувствие судьбы, и это редкий для спектакля «крупный план» и момент лирического выдоха.

Во второй части - «Деньги» - взята более приземленная оптика. Сценография дополнена лестницей, обозначающей попытки забраться на социальные вершины. Отношения между персонажами словно проявлены рентгеном, оголены и принимают заостренное пластическое выражение. Спектакль в целом заявлен как «эпический театр»: перед зрителем возникают не события, выхваченные из реальности, а рассказ о них, функция рассказчика переходит от одного актера к другому. Во второй части внимание сосредоточено на дочери Жервезы Нана, которая добивается социального благополучия женскими чарами. Тут брехтовская рациональность театра из Гамбурга позволяет сбросить покровы французского флера. И тем самым добиться исключительной ясности смысла.

Третья часть, «Голод», - самая социальная, обращенная к «униженным и оскорбленным». Здесь звучит протест против социальной несправедливости и чувствуется движение в сторону театра трагической формы. Действие набирает мощь локомотива, сорвавшегося с рельсов. Ода Тормайер читает монолог о женщинах, которые, не в силах совладать с накопившимся унижением, глумились над телом покойного лавочника. Актриса выглядит эринией, богиней мести, достигает силы героинь древнегреческих трагедий.

Впечатление от этой трилогии - как набранный в легкие горный воздух, который еще предстоит выдохнуть. Она не предполагает немедленного осмысления. Нужно думать. Скажем только, что в наше время, которое, казалось бы, не выносит больших и связных историй, мы увидели спектакль-роман с очень сложной структурой, смелый и в то же время деликатный по отношению к литературному источнику. Не пресловутая «деконструкция смыслов» - но мастерская режиссерская конструкция. Грандиозные актерские работы. И если вдруг потомки обвинят театр нашего десятилетия в мелкотемье и отсутствии масштаба, у нас есть в запасе мощный контраргумент - трилогия Персеваля по произведениям Золя.