«Когда мы начнем читать мысли друг друга, наступит конец мира!» — считает режиссер Дмитрий Светозаров

Но Дмитрий Светозаров, автор картин «Арифметика убийства», «Псы», «Прорыв» и других, на недавней церемонии получил награду как лучший режиссер сериала, а его «По имени Барон...» был назван лучшим сериалом. Наш корреспондент Евгений КОГАН встретился с Дмитрием СВЕТОЗАРОВЫМ, чтобы узнать, каково кинорежиссеру работать на телевидении.

— Я глубоко убежден, что российский кинематограф как процесс сегодня не существует. А телевизионное кино — ежевечерний факт. Ничего плохого не хочу говорить про своих коллег, но я не вижу высоких достижений, которые позволяли бы тем моим коллегам, что работают для большого экрана, свысока смотреть на тех, кто посвятил себя телевидению.

— Но почему лично вы избрали для себя телевидение?

— Мои киношные замыслы практически не могут быть реализованы. Существуют несколько способов снять кино. Первый — должен быть очевидно коммерческий проект, и людям, вложившим деньги, он должен принести гарантированную прибыль. Таких замыслов у меня нет, да, собственно, никогда и не было. Второй — помощь благотворительных некоммерческих фондов, безумных людей, которые не очень хорошо разбираются в тонкостях кинорынка. Для меня этот путь исключен — мои представления о достоинстве мужчины и художника исключают попрошайничество. Третий способ прост, но для меня совершенно невозможен, — получение денег из бюджета. Всем известны принципы, которыми руководствуется государство, распределяя средства, отпущенные на кино: круг получающих деньги крайне узок, и крайне далеки они от кинематографического народа... Я в кино почти двадцать пять лет, и никто не может обвинить меня в том, что я когда-либо принадлежал к стае. Я всегда был абсолютно независимым. Поэтому у меня нет входа в круг людей, от которых зависит поступление бюджетных средств. Но я не чувствую себя изгоем, хотя работа на телевидении во многом близка каторжному труду галерного гребца. Все, что я снимаю для телевидения, я снимаю как кино.

— «По имени Барон...» и задумывался как кинопроект.

— Да, и в течение семи лет организация, которая называлась Госкино, подтверждая свои обязательства по поводу финансирования сценария, названного лучшим российским сценарием 1993 года, меня и драматурга Геннадия Островского водила за нос. Потом появился Гусинский, и замысел получил второе рождение как телевизионный проект. Я снимал кино, и «Барон» стал для меня фильмом, телевизионным романом, рассказанным в двенадцати главах...

— Несколько лет назад вам удалось снять «Четырнадцать цветов радуги»...

— Энергия замысла во мне была такова, что удалось за двадцать семь дней снять кино как крик, как стон, на одном дыхании. Фильм снят практически бесплатно, но он принес мне огромное творческое удовлетворение и одновременно окончательно сделал меня изгоем российского кинематографа — после него за мной закрепилось звание, как кто-то написал, «самого патологического режиссера российского кино».

— Ваши фильмы действительно очень жестоки.

— Любая культура существует в системе табу. Есть табу, которые я безусловно признаю как человек, воспитанный на русской литературе. Но есть те, которые не признаю. Заветный мой замысел, который никогда не воплотится, заключается в фантастическом сюжете о том, что люди начинают читать мысли друг друга. Это станет концом мира, потому что самый святой из нас настолько грешен в помыслах!..

На чем держится европейская цивилизация? То, что внутри тебя, — табу, ночные кошмары, тайные желания. Если это начинает выходить наружу, рушится система навязанных сформулированных ценностей.

Я не способен воплотить этот замысел в жизнь из-за глубоко сидящих во мне нравственных запретов. Но в том, что я делаю, степень свободы, наверное, чуть больше, чем у других режиссеров. А если измерять количество крови, проливаемой в среднем американском фильме и в любой из моих картин, я проиграю с большим счетом.

— У вас кровь больше похожа на настоящую.

— Да, в американском кино вас не оставляет ощущение игры. Игра становится все более условной, и американский кинематограф как искусство гибнет, превращаясь в аттракцион. В моих фильмах, наверное, существует некая степень внутренней правды. Зритель, как бы он ни был наивен, все равно понимает, что перед ним — актер, что ему показывают трюк, пусть достоверный. Но степень эмоционального доверия, подчинения экрану в моих фильмах такова, что ощущение взаправдашнего насилия и ужаса не покидает...

Сейчас спорят о запрете насилия на экране — я не вмешиваюсь, но в этих спорах столько ханжества! Постоянные крики о том, что западная культура губит исконную нравственность русского народа, и рядом — российское новостное или совершенно бесконтрольное вечернее телевидение, и ничего более жестокого в мире увидеть невозможно.

— Вы мечтаете о цензуре?

— Не о цензуре, о разумных и законных правилах, сформулированных обществом, а не прихотью чиновников и владельцев канала. Такие правила существуют во всем мире и ни у кого не вызывают протеста... Знаете, существует интересная версия сексуальной революции в Европе. В течение веков общество существовало в условиях жесточайших нравственных запретов, которые привели к бешеному, нерегулируемому выбросу веками сдавливаемой энергетики. Восемьдесят лет коммунизма, наверное, тоже отложили отпечаток на психике. Общество, выпущенное из концлагеря, окончательно сорвалось с цепи, и оно меня пугает...

— После «Танцора» — сериала, который вы заканчиваете, — вас снова назовут патологическим режиссером?

— После «Танцора», который находится в стадии чистового монтажа и озвучивания, я, надеюсь, буду работать над новым проектом — «Однокашниками», очень интересными в своем замысле. Последние сорок лет истории нашей страны, рассказанные через историю любви трех разных мужчин к одной женщине...

Что касается «Танцора», его тема обозначена автором экранизируемого романа Владимиром Тучковым как виртуальный детектив. Это история людей, для которых реальность за экраном компьютерного монитора переплелась с жизнью. Безусловно, будет криминальная составляющая, довольно мощная детективная интрига. Но и смешного, ироничного тоже будет много.

Работая над фильмом, я увлекся новым для себя материалом, формальными задачами изображения, монтажа, построения кадра. А потом столкнулся с политикой «Первого канала». У меня прекрасные отношения и с Эрнстом, и с генеральным продюсером Максимовым, но я попал в сети жестких ограничений. Они существуют как внутренняя политика канала, которая в корне расходится с моими представлениями о том, как нужно снимать это кино.

Сейчас мне кажется, что после бесконечных поправок фильм все меньше становится моим, но все больше — средним продуктом канала. Фильм теряет индивидуальный почерк. Это не вина руководителей канала, но идеализм, свойственный мне. Тем не менее, думаю, «Танцор» вызовет интерес зрителей, потому что в нем — новая для телевидения тема. Там много свежих актерских работ и музыка «Машины времени», до сих пор служащая гарантом высокого рейтинга...

— Скажите, а нельзя обойтись без пресловутой криминальной составляющей? Хотелось бы о любви что-нибудь...

— «Отелло», например, да? Я не настаиваю на том, что современное искусство невозможно без криминальной составляющей. Если под ней подразумевать нечто более глубокое, чем полицейскую историю, — например, человеческую жизнь на грани смерти, насилие как непременное условие существования, как величайшую философскую проблему на уровне Достоевского, — я готов утверждать, что вы не найдете в мировой классике ни одной книги, которая бы не была по сути своей криминальной историей... «Барон» и тем более «Четырнадцать цветов радуги» — трагедии, где речь идет о человеческих страстях, судьбах на пике напряжения. В силу темперамента мне чужда чистая лирика...

У меня есть замысел о любви. О том, что любовь женщины выше морали. А в основе — документальный сюжет о женщине, которая полюбила немецкого офицера во время оккупации, а после того как была им брошена, полюбила русского солдатика без ноги. И в равной степени любила и того, и другого. Но это только повод для сюжета...

— Недавно вы закончили картину о своем отце...

— Российское телевидение готовит к 300-летию Петербурга цикл передач, в числе которых будут фильмы под условным названием «Лики «Ленфильма». Это портреты выдающихся ленфильмовских режиссеров разных эпох. Один из фильмов посвящен жизни и творчеству моего отца Иосифа Хейфица. Я благодарен продюсерам за то, что они позволили мне не просто снять этот фильм, но сделать его как фильм сына об отце. Я старался рассказать о тех событиях жизни отца, которые вследствие его личной скромности никогда бы не стали известными широкой публике. Фильм называется «Неизвестный Хейфиц» — история замыслов, которые не были осуществлены, и история картин, считающихся классическими, но судьба которых сложилась драматически.

— Во время работы вы узнали что-то новое об отце, что-то поняли, чего не понимали раньше?

— Когда стоит задача формулировать факты, систематизировать их, приходишь к неким выводам, не сформулированным ранее в силу ненадобности. Знаете, я позволил себе процитировать очень интимные дневниковые записи отца, рассказать о трагических, последних днях его жизни. О том, как стоически он выносил тотальное одиночество — не только человеческое, но и духовное. Ушла его эпоха, ушли его друзья. Ушло то, что составляло существо его жизни. Он остался абсолютно один в новой, не всегда для него понятной и близкой жизни. И я говорил об этом, иногда сдерживая слезы, потому что только с высоты опыта прошедших со дня его смерти лет я понял глубину и драматизм этой последней главы его жизни...

Материал был опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 39 (2909) от 28.02.2003 года.