Исполнилось 20 лет проекту «Безнадежные живописцы»
Исполнилось 20 лет проекту «Безнадежные живописцы», придуманному петербургским художником Анатолием ЗАСЛАВСКИМ, и 10 лет его же «Понедельникам в квартире № 16». В этот день недели в мастерской Заславского в старом петербургском доме собираются «без чинов» те, кому интересно рисование. Такая активность помогает его собственному творчеству: выставки с участием Заславского следуют одна за другой. Мы встретились на одной из них, говорили о живописи, о том, можно ли научить и научиться рисовать, и от чего художник испытывает восхищение.
ФОТО Дмитрия СОКОЛОВА
— Анатолий Савельевич, кто такие «Безнадежные живописцы»? Почему они безнадежные?
— Двадцать лет назад в Академии имени Штиглица подошла моя очередь (как выпускника ее предшественника — Мухинского училища) сделать персональную выставку. В то время было популярно мнение, что живопись умирает. Даже в интеллектуальной петербургской среде говорили, что живописцы все высказали в предыдущие эпохи. Современности отвечают новые средства выразительности…
— Вы не согласны с популярным мнением?
— На мой взгляд, живопись как изображение на плоскости, неважно какое — фигуративное или абстрактное, действительно неактуальна. Что‑то изобразить может фотография, кино и т. д. Они могут больше сказать о войне, мире, любви, сексе, о чем угодно. Но цвет как переживание автора, а за ним и зрителя доступен только живописи.
Много лет назад я окончил Мухинское училище как художник-монументалист и до сих пор испытываю восхищение от правильности своего выбора. Студентам училища внимательно и настырно внушали: надо учиться за счет цветовых соотношений создавать на огромной плоскости стены иллюзию пространства. Тогда я понял, что для меня важно переживание цвета. Замечу, что это переживание мало кого волновало, пока живопись воспринималась только как повествование. Но уже, например у Тициана и Сурикова, два цвета, необязательно ярких, вызывающих экстаз, могут так расположиться, что возбуждают нерв глубинного самопознания. Чувствуешь себя в детстве, срабатывает генетическая память, возникают чувства, которые ничем другим не передать и не высказать…
— Вы нашли шестерых единомышленников, «переживающих цвет», и позвали их присоединиться к показу ваших работ?
— И двадцать лет назад, и сейчас мы не были группой с определенным составом, объединенной решением какой‑то общей задачи. Есть то, что я называю «проект», к нему в разное время присоединяются разные художники, которым интересна работа с цветом. Мы не изображаем предмет, а заглядываем внутрь себя. Рисуем не небо, человека или яблоко, а располагаем краски в тональном различии, создавая композиции пятен, линий, ритмов. Название «Безнадежные живописцы» отражает нашу безнадежную любовь к живописи (хотя не всем участникам оно нравится). Борис Борщ много лет пишет, условно говоря, одну водосточную трубу, и его мало волнуют высоколобые дискуссии. А мне интересна «схватка» этого художника с материалом.
— Недавно на юбилейной выставке «Безнадежных» в ДК Крупской я прочитал в книге отзывов короткую рецензию: «Надежные художники!». Можете назвать традиции, на которые опираетесь?
— Мы наследуем традициям ленинградской школы живописи, прежде всего объединениям «Круг художников» и «Арефьевский круг».
— То есть официальной группы 1920‑х годов и ленинградского андеграунда 1960‑х.
— В молодости я дружил с Юрием Жарких, Евгением Рухиным, другими лидерами ленинградского андеграунда. Но не присоединился к ним. Во мне была некоторая неуверенность, что они профессиональные художники. Позже я узнал, что также думал Павел Никонов, один из основателей «сурового стиля», который считал андеграунд талантливой самодеятельностью.
— Вы выбрали «левый ЛОСХ»?
— Вы говорите о «Группе восьми», в которой я участвовал? Она появилась в 1975 году, мы были молодыми членами Ленинградского отделения Союза художников (ЛОСХ), прошедшими прививку русского искусства 1920‑х годов. Стали готовить первую выставку и попали в трагикомическую ситуацию. Сначала нам вежливо порекомендовали добавить в группу русских фамилий. Потом одного из ее обладателей необоснованно обвинили в намерении эмигрировать, затем отклонили все варианты статьи в каталог за восторженные оценки автора в наш адрес, затем рисунок для афиши показался слишком мрачным.
Через шесть лет, в 1981 году, в назначенный день открытия, когда были напечатаны каталоги, расклеены афиши и распространены пригласительные билеты, выставку вместо открытия закрыли. Она состоялась только в 1986 году и прошла малозаметно. Уже было другое время: публика узнавала «стерлиговцев», «Новых диких», «сидлиновцев», группу Арефьева, группу «Эрмитаж»…
— Вернемся в наши дни. Сейчас ваши «Понедельники» — совместное рисование художников — самый, кажется, известный петербургский квартирник.
— Не преувеличивайте. Живописцев в моем понимании не так много, как, впрочем, и почитателей живописи. Приходят художники, молодые, старые, обученные, совершенно не обученные, иногда случайные желающие порисовать. Обычно мы пишем две модели в позах, литературно обоснованных, — Адам и Ева, Пигмалион и Галатея. А бывает, сочетаем несочетаемое: игру в шахматы обнаженной и одетой моделей. Иногда они сражаются с таким азартом, что напрочь забывают про два десятка художников. После сеанса расставляем работы, и это главный момент, который меня восхищает, — получается все категорически разное.
— Что восхищает?
— Мы приходим в одно место, пишем одну натуру, во время работы поглядываем друг на друга боковым зрением с удовлетворением, иногда — недоумением, должны как‑то взаимопроникаться, взаимовлиять и превратиться в конце концов в одну аморфную массу. Но у всех получается по‑разному, хотя никто не хочет специально выделяться.
Впрочем моя основная роль — быть оратором, таким старшим товарищем, неглупым и чутким. В основном выказываю восхищение, хотя многим кажется, что я лгу, прикидываюсь добреньким, разрушаю способность развиваться в ответ на критику.
— А почему не критикуете «по понедельникам»?
— Во-первых, все они не мои ученики, которые должны выполнить заданный мной урок. А если человек, иногда осознанно, иногда спонтанно, что‑то такое сотворил, то я обычно искренне прихожу в восторг и этот восторг озвучиваю.
Во-вторых, шедевр — это не общепризнанное событие, как многие думают. Вот решили, что картина гениальна, потому что создана великим мастером. Картины Леонардо утрачены для восприятия — между ними и зрителем стоит объем восхищения, который не позволяет увидеть эту картину адекватно. А здесь появляется случайная девочка или мальчик, что‑то нарисовали… Я испытываю импульс шедевральности. Из них может ничего и не вырасти, но мое свежее чувство и есть шедевр.
— Можно ли научиться живописи?
— Можно научиться рисовать в академическом смысле: строить композицию на плоскости, создавать сочетания цветов по теплохолодности и т. д. Но я не могу научить тончайшей вибрации цветов, которая может возбудить интимные переживания зрителя. Этому нельзя научить, но именно вибрации — главное в живописи.
Другое дело, что всему, что я назвал выше, надо учиться, чтобы прийти к той точке, которая позволит художнику открыть в себе энергию глубинного переживания. Кстати, именно стремление к этой точке позволяет мне с недоверием относиться к похвалам: откуда говорящий знает о моей энергии, о том подлинном, что таю в себе?
— Тем не менее похвалю ваш автопортрет 2022 года, недавно представленный на выставке этого жанра.
— Поводом для его создания стала покупка очков. Лицо получилось серьезным. Любопытно, что многие мои поклонницы от меня отвернулись, этот автопортрет для них «отторгательный».
— Почему, как вы думаете?
— Не знаю, но придется другие рисовать.
— Мнение зрителя для вас важно?
— Очень важно и очень вредно. Художник — явление зыбкое. Надо много работать, чтобы не оглядываться на мнения, находиться в подлинном контакте с реальностью.
— Рабочий день художника Заславского начинается в восемь утра?
— Работаю безо всякой системы, сейчас пытаюсь закончить картину на красном бархате «Ангел мира на Ординарной улице». Начал ее с изображения автобусной остановки, где часто хожу, и вдруг на картину «залетел» Ангел.
— Как появилась ваша серия рассказов о картинах «Внезапности»?
— У меня была знакомая — литературный редактор. По ее просьбе я рисовал для газетных публикаций петербургские пейзажи. Тогда у меня возникла ироническая теория: если человек не намерен в данный момент жениться и не голодный, то он внезапно попадает в гармоническое пространство, которое становится картиной. Вне зависимости от его внутренних желаний. Стал объяснять людям, из чего получается картина: как будто смотрю на этот мир, который распластывается передо мной, глазами коровы. Дамам особенно нравились мои простые пояснения. Эти рассказы, конечно, шутка, но ведь никто не в состоянии понять, из чего получается картина.
— На недавней выставке «Безнадежных», проводя экскурсию, вы заметили, что художник должен быть чутким к двум вещам: обожать жизнь и чувствовать материал.
— Настоящий живописец появляется тогда, когда в нем соединяются две любви — к объекту и к материалу, с помощью которого появляется изображение. Когда Пушкин пишет про осеннюю природу, то он любит природу и слова, которыми пользуется для ее описания. Скажу больше — слова он любит сильнее. Точно так же поэт не видит возлюбленную «безъязыково», а сразу — в облеченной словами высказанности. Так и художник. Когда он полностью принимает жизнь, а она — одна и единственная, принимает краски, когда они сливаются в одно целое, тогда появляется живопись.
Материал опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 103 (7432) от 08.06.2023 под заголовком «Переживание цвета».
Комментарии