Эрмитаж делает выбор
Всю эту неделю Эрмитаж празднует день рождения. В благодарность к императрице, положившей начало музею, Дни Эрмитажа начались 6 декабря, накануне Дня святой Екатерины. Главному музею страны исполнилось 240, он вступает в десятилетие, которое приведет к юбилею. Поздравления с круглой датой принимает и директор Эрмитажа, член-корреспондент Российской Академии наук, действительный член Российской академии художеств, профессор Санкт-Петербургского университета, доктор исторических наук Михаил ПИОТРОВСКИИ. Сегодня ему исполняется 60 лет. Корреспондент «Санкт-Петербургских ведомостей» Людмила ЛЕУССКАЯ встретилась с Михаилом Борисовичем, чтобы задать ему несколько вопросов о том, что происходит в эти дни в жизни Эрмитажа и его директора.
— Каким был уходящий год для музея и для вас?
— Казалось, что в прошлом, юбилейном для города, году сделано все, что только возможно. Тем не менее и в 2004-м было много интересного.
Для меня самым замечательным было то, что мы смогли показать «Ослепление Самсона» и «Жертвоприношение Авраама» Рембрандта и «Мадонну Альба» Рафаэля. Это были сложные, давно задуманные международные проекты, которые требовали много усилий и долго не получались. Наконец в этом году все сошлось.
Я убежден, обязательно надо показывать великие шедевры других музеев в Эрмитаже. Ими смогут любоваться те, кто по-настоящему ценит искусство. Музеи — самые демократичные учреждения культуры, куда приходят разные посетители. В их числе есть люди, которые плачут перед картинами. Для них мы показываем Рафаэля и Рембрандта. Тот, кто интересуется современным искусством, смотрит Кабакова в Главном штабе.
Для нас очень важно, что в этом году открылось для посетителей фондохранилище в Старой Деревне. Это сразу изменило ситуацию с доступностью экспонатов. В фондах их много, и теперь значительную часть можно видеть. Это стиль работы музея XXI века.
— Кем ощущает себя директор одного из ведущих музеев мира — чиновником, администратором, хранителем, дирижером, режиссером?
— Всеми вместе. Дирижер может не играть на всех музыкальных инструментах. Директор музея должен уметь выполнять по крайней мере половину функций, которые выполняют его подчиненные.
В Эрмитаже есть старая европейская традиция, я ее отстаиваю, — директором здесь должен быть ученый, человек, у которого есть авторитет и имя. Это обеспечивает ему уважение в коллективе не только потому, что он назначен на эту должность.
Кроме того, ученый дальше видит перспективу. Он имеет представление о том, что нельзя делать в музее ни при каких условиях. Я говорю не о каких-то запрещенных вещах, сейчас не так много запретов сверху, а о внутренних ограничениях. При нынешней системе существования в мире денег, вежливо говоря, виртуальном, а невежливо — лживом, внутренние ощущения очень важны. Иначе ради эффективности можно сотворить с музеями то, что в конечном итоге их погубит.
Надо жить активно, двигаться вперед, но при этом опираться на внутренние тормоза. Их не может быть у человека, который ориентирован на эффективную работу любого учреждения как механизма. Эрмитаж — крупная организация, в то же время уникальная. Между этими понятиями должен быть баланс, который в цифрах не выразить и словами не описать.
— А вы делите успехи и неудачи на собственные и музейные?
— Честно говоря, все поражения мои. Успехи — заслуга если не всего музея, то команды, с которой я работаю. Это дирекция и значительная часть сотрудников, которые умеют думать и готовы отвечать за все, что происходит в музее.
Своей личной заслугой я считаю то, что впервые в Эрмитаже предыдущий директор не ушел, а продолжал работать до конца, и то, что дети теперь приходят в музей бесплатно. Это были мои личные решения. Все остальное решается коллективно.
У нас на разных уровнях сложилась хорошая команда единомышленников. Мы можем обсуждать любые вопросы, спорить, принимать решения, менять их, если такая необходимость возникнет. Одним словом, в музее сложился психологический климат совместной работы, который помогает людям выражать себя. Когда я сюда пришел, он погибал.
— Вы стали директором Эрмитажа 12 лет назад, когда, рушилось все, в том числе и жизнь музеев. В других странах меняются правительства, приоритеты, ситуации. Вчера государство поддерживало культуру, завтра — образование или здравоохранение. Там давно к этому приспособились. Мы до сих пор этот мучительный путь не преодолели. Тем не менее консервативные учреждения культуры — музеи вышли из схватки без потерь и даже выиграли, обретя больше свобод?
— Катаклизмы происходят во всем мире. Разница в том, что у нас это бывает по принципу «головой в холодную воду».
Важно, что музеи не только в Петербурге, но и в провинции выстояли и подтвердили свою роль самого демократичного инструмента сохранения культурного наследия. Они нашли новые интересные формы работы. Речь идет не только об Эрмитаже или Русском музее. Например, Музей политической истории, бывший музей революции, стал одним из лучших в стране.
Быстрее, чем другие учреждения культуры, музеи научились искать и находить формулу сочетания бюджетных, заработанных и спонсорских средств. Проблему содержания культуры решают во всем мире, думают, как сочетать государственное участие, общественные фонды, помощь частных лиц. Схемы до сих пор нет. Наш опыт уже стал мировым достоянием. Он основан на том, что учреждения культуры со времен последних лет советской власти имеют право использовать на собственное развитие деньги, которые зарабатывают. Этого никогда не было, к примеру, во Франции. Теперь, глядя на нас, там разрешили крупным музеям оставлять себе заработанные средства.
Нам эта автономия, доставшаяся от советской власти, помогла не только выстоять, но и выйти на другой уровень развития.
— Похоже, эту автономию у вас скоро отнимут. Это вполне в наших отечественных традициях. Что музеи могут противопоставить посягательствам на их независимость?
— В годы, когда мы были брошены на произвол судьбы, наша свобода никого не интересовала. Но, как только выяснилось, что из этой свободы можно получить деньги, нам тут же стали говорить: отдайте, это принадлежит государству.
Раньше в законодательстве о культуре было записано, что деньги, заработанные учреждениями культуры, не могут быть основанием для уменьшения государственных субсидий. Теперь эта строка в проектах новых законов вычеркнута. Учреждения культуры либо полностью должны перейти на государственное обеспечение и все, что получают, отдавать в казну, или уйти «на вольные хлеба», зарабатывать, банкротиться... Это проекты законов, против которых очень эмоционально протестуют театральные деятели.
Но тенденция для всех одна. Плохая она или хорошая, с ней ничего не поделаешь, в ней надо искать нишу для учреждений культуры. В новых условиях необходимо найти решения, которые помогут сохранить культуру, культурное наследие и их облагораживающую функцию. У нас очень мало осталось того, что облагораживает человека в окружающем его мире.
Союз музеев России направил пакет предложений во все инстанции, которые занимаются разработкой проектов новых законов. Мы будем обсуждать их и на Совете по культуре при президенте. Идет активный поиск решений, позволяющих в рамках законов, которые предлагают выбор между закабалением и слишком полной свободой, найти место для интересов музеев. Предложения составлены с учетом нашего опыта.
— Как-то давно в разговоре вы сказали, что не всякие деньги музей может принять. Вы и сегодня придерживаетесь этой точки зрения?
— Это тонкий вопрос. Все зависит от того, кто его решает и как. Всегда надо думать, хороша ли для музея ассоциация с тем или иным человеком или корпорацией. Допустим, достаточно ли чисто и прозрачно его имя для Эрмитажа. Или не будет ли участие корпорации в выставке выглядеть слишком рекламным. С такими деньгами надо поступать осторожно, знать их происхождение и предполагать, как их привлечение скажется на репутации музея. Это тонкий баланс и большая ответственность за принятие решения. Она ложится прежде всего на директора.
Нам часто говорят, вы считаете себя консервативным музеем, а сами делаете, что хотите: то выставку Кабакова, то картинки на мобильном телефоне... Все это мы обсуждаем коллективно и решаем, что можно или нельзя делать в каждом конкретном случае. Например, мы никогда не сдаем выставочные помещения за деньги. Предложения поступают, но в Эрмитаже этого делать нельзя.
— Но вещи из частных собраний вы показываете, тем самым рекламируя имя владельца?
— Мы показываем вещи, которые важно показать. Они интересны посетителям. Картины Рубенса, принадлежащие Логвиненко, рядом с нашим Рубенсом на тот же сюжет дают возможность зрителям сравнивать, дискутировать. Дискуссия привела к тому, что мы поменяли этикетки у своих картин, подписав, где Рубенс, а где его школа. Кроме того, есть частные коллекции, которые так хороши, что их нельзя не показать. Опять же, надо взвешивать риск и прислушиваться к собственным ощущениям.
— В Эрмитаже всегда многолюдно. Тем не менее вы все время что-то придумываете. Дни Эрмитажа — яркий пример. Целая неделя новых выставок, показов, встреч... Другому музею хватило бы на полгода. Зачем столько хлопот?
— Я считаю, что в культуре, как в спорте, каждый день надо доказывать, что ты самый лучший. У Эрмитажа есть традиции, репутация, но все это надо постоянно подтверждать.
Есть и еще одно важное обстоятельство. В Эрмитаж приходит много посетителей, но есть категории людей, которых мы хотим привлечь еще больше: дети, молодежь, представители разных культур... Много сфер, где нам хотелось бы иметь голос и находить свою аудиторию. Поэтому мы делаем так много самых разных выставок.
— На ваш взгляд, культура нуждается в защите?
— Я думаю, она нуждается не в защите, а в наступлении. Ее надо поддерживать активным вторжением в жизнь. Я не раз повторял, что политика Эрмитажа агрессивна. Мы навязываем свои вкусы, показываем то, что считаем нужным, шумим... Простой пример. Интернет — страшная помойка, как его облагородить? Надо вводить туда материалы, которые будут нравиться людям, привлекать их внимание.
— Мы вступили в XXI век. Время идет быстро. Как вы представляете своего преемника?
— Думаю, он должен быть ученым, человеком, свободно чувствующим себя в разных странах и цивилизациях. Мне хотелось бы, чтобы он был человеком открытым, потому что Эрмитаж — музей, символизирующий открытость русской культуры.
Я никогда не предполагал стать директором Эрмитажа.
Когда получил предложение, долго не думал, понимая, что отказаться нельзя. Было внутреннее ощущение, что справлюсь. Видел, как это делается. Хотя я и мой отец Борис Пиотровский — совершенно разные люди. При нем здесь было все по-другому.
Эрмитажем всегда руководили люди разного темперамента, разной манеры управлять: Орбели, Артамонов, Тройницкий, мой отец. То же самое было и в XIX веке. Эрмитаж — великий музей, который живет сам по себе. По сравнению с ним мы все «букашки». Он отторгает тех, кто ему не подходит, а если человек соответствует — удерживает. Выбор делает Эрмитаж.
Материал был опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 236 (3346) от 9.12.2004 года.
Комментарии