«Дураки будут и при коммунизме»

О степени популярности артиста эстрады нужно судить не только по газетным публикациям и частоте появления на телеэкране. Сходите на его концерт, а потом оглянитесь вокруг, посмотрите на лица людей — и все сразу станет ясно. После концерта Евгения Вагановича Петросяна лица радостные, просветленные. И это неудивительно — ведь за два с половиной часа своей программы он создает такое удивительное праздничное настроение, такую добрую и веселую атмосферу, в которой многие из нас, очевидно, давно не бывали. Феномен Петросяна — умение казаться и знакомым, и новым одновременно, редкостный дар постоянного обновления актерского образа и стилистики при сохранении чего-то бесконечно притягательного, чем восхищались зрители и десять, и двадцать, и тридцать лет назад... И моя беседа с ним — о сатире старой и новой...

— Как вам кажется, какое сейчас место занимает сатира в нашей жизни?

— Сатира как таковая утратила ту важную роль, которую она играла в начале перестройки. Ведь мы с Михаилом Николаевичем Задорновым, который является моим воспитанником и, как я шучу, пожизненным автором, мы с эстрады просто открывали первыми недозволенные, запретные темы. Предвосхищали многое... Сатира и юмор — они не только преувеличивают, они еще способны предвидеть многое, и то, над чем вчера еще смеялись, сегодня может стать реальной действительностью. Конечно, сейчас общество уже не нуждается в сатире в той степени, как раньше. Газеты режут правду-матку, телевидение не отстает от них. Критический настрой в нашем обществе сейчас очень силен. Но в трудное время именно юмор должен выйти на первый план, потому что он выполняет нравственную функцию.

— Я уже запутался: где сатира, где юмор...

— Сатира — это степень вашего отрицания чего-то, степень вашей борьбы в служении какой-то идее. А юмор — это метод парадоксального мышления. Вы можете с его помощью ровным счетом ничего не отрицать, а просто посмеиваться; выстраивать комическую ситуацию без борьбы с чем-то. Юмор разряжает обстановку, он дарит человеку в трудную минуту улыбку, радость. А когда есть радость, появляется надежда. Раз человек будет смеяться над самим собой и над больными проблемами — пусть даже сквозь слезы, — ничего страшного. Как говорится: «Ты поплачь, оно и легче станет». Меня интересует сейчас не социальный аспект, который так разработан прессой, политиками, меня интересует нравственный аспект.

— Сегодня сложнее собрать зал?

— Гораздо сложнее. Наверное, раз в двадцать.

— Вы чувствуете, что на вас приходит особая аудитория, как бы «ваш» контингент?

— Могу сказать без лишней скромности, что на моих концертах весь бывший Советский Союз бывает, особенно в Москве, вне зависимости от возраста, профессии, национальности, социального положения. Пойдите на концерт — и вы всех увидите. Я всегда старался и стараюсь быть понятным всем...

— И не считаете это за недостаток?

— Напротив, я считаю это своей задачей. В идеале я должен быть понятен и академику, и дворнику, но при этом быть еще и интересным для одного, и для другого. Сделать чисто элитарный номер для меня не составляет труда. Но мне это не нужно.

— Для вас зритель — ученик, поклонник?..

— Прежде всего партнер. Я и книгу написал — «Хочу в артисты», она скоро выйдет — затем, что моему партнеру нужно объяснить особенности этого жанра — ведь о нем практически еще ничего не сказано в отличие от оперы, рока...

— Бывает так, что вы жалеете о чем-то, что было произнесено со сцены давно...

— Вы хотите сказать, что я когда-то хвалил советскую власть и мне сейчас должно быть стыдно? Нет, я всегда был честен. Я был честным советским человеком, мы верили в коммунизм — особенно во времена хрущевской оттепели. А потом, когда начали закручивать гайки, стала ломаться моя вера в это. В те же годы я сам, без посторонней помощи, пришел к Богу. Не могу сказать, что я был диссидентом, но... Зощенко говорил: «Такое впечатление, что меня перевязали веревками и заставляют делать физзарядку». У меня было такое ощущение.

— Вы много бывали за границей. Где смеха больше?

— У нас в России вообще всегда была замечательная школа комического, многонациональная, интереснейшая. Как ни парадоксально, хоть и перевязанные веревками, мы все равно наращивали мускулы. У нас было гораздо больше художественных приемов, чем у тех же американских артистов, у которых в репертуаре практически только две темы — секс и критика правительства.

— То есть там планка мастерства и вкуса ниже...

— Там другая планка выше. Вот я был на юбилее Боба Хоупа — знаменитого американского комика. И целый вечер плакал. Знаете почему? Во-первых, когда слышу остроумное, по-настоящему талантливое слово, я плачу. А во-вторых, это были слезы от теплоты. Представляете? Радость охватила всю страну. Америка радовалась в этот вечер, все живые президенты его поздравляли, великие актеры... Мы пока что не умеем так радоваться, не очень умеем говорить «спасибо»...

— А не получится так, что лет через пять-десять в арсенале наших сатириков тоже будут две темы — секс и... опять секс?

— Думаю, что нет. Помню, в начале семидесятых, когда уже затянули гайки, в Центральном Доме работников искусств вдруг объявили лекцию Михалкова о сатире. Весь сатирический бомонд пришел. А он начал с этакого рабфаковского вопроса: «Будут ли нужны сатирики при коммунизме?». И в результате долгих умозаключений пришел к выводу, что все-таки будут нужны, потому как дураки будут и при коммунизме — а раз так, над ними придется кому-то смеяться.

— В жизни вы веселый, а наша беседа получилась в некотором роде даже с научным уклоном. Не расскажете ли что-нибудь смешное?

— Моим учителем был Леонид Осипович Утесов. Он любил придумывать разные замечательные истории, и про себя в том числе. Вот одна из них. Однажды Утесов зашел в трамвай, а там плакала женщина. У нее украли кошелек с деньгами. Утесов ее пожалел, дал ей денег, женщина сразу успокоилась, обрадовалась и начала его благодарить, А потом спросила: «Может, вы еще и кошелек вернете?»...

Беседу вел М. БОЛОТОВСКИЙ

Материал был опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 90 (767) от 14.05.1994 года.