Черные ноты на белой бумаге. Пианист Петр Андершевский - о том, как рождается звук
Один из лучших современных пианистов Петр АНДЕРШЕВСКИЙ выступил в Концертом зале Мариинского театра с программой из музыки своих любимых композиторов - Баха, Бетховена и Шумана. Музыкант поделился с музыковедом Владимиром ДУДИНЫМ мыслями о том, как рождается звук и почему он играет Баха только на обыкновенном рояле.
© Мариинский театр. Фотограф Валентин БАРАНОВСКИЙ. 2018 г.
- У вас - необыкновенный звук, выделяющий вас среди даже очень хороших пианистов. Как вы шли к своей концепции звука?
- Мне кажется, человек носит этот звук в себе всегда. Музыка - это совместная игра звука и времени, и еще тишины, которая тоже звук. Тишина для меня первична, а звук вторичен. Он меняется с возрастом, с годами, шлифуется, как камень. Но признаюсь, что со временем трудно говорить об этом, потому что ты так к нему привыкаешь, пребывая постоянно с инструментом. У каждого человека есть то, что болит, и есть впечатлительность, стремящаяся избавиться от объекта боли. Избегание того, что болит, и создает звук.
- У вас не бывает двух одинаковых концертов. Где вы ищете вдохновение, чтобы не повторяться?
- Во всяком случае это не то, что можно как-то запланировать. Скажем, я много играл «Вариации на тему Диабелли» Бетховена. И что я могу делать с музыкой, которую играю уже больше двадцати лет? Просто играть наилучшим образом. А если что-то не нравится, понять, почему так происходит. Согласно моему опыту, вдохновение приходит в результате труда, без работы оно и не возникнет.
- Как говорил Чайковский, «вдохновение - гостья, которая не любит посещать ленивых»...
- Я, кстати, тоже страшно ленивый. Именно из-за этого мне приходится много работать. Я ленивый от природы. Я бы лежал, ел, находился в хорошей компании, вел неторопливые беседы, вел бы такую непродуктивную жизнь. Хотя вряд ли был бы в таком случае счастливым. Жизнь полна парадоксов.
- С чего началось ваше увлечение музыкой? Родители предложили?
- Все происходило очень постепенно. Отец немножко подталкивал меня. Он и сам поигрывал дома на рояле, но профессиональным музыкантом не стал. Хотел, чтобы дети занялись музыкой. Возможно, это не самое здоровое начало. Позже оказалось, что я проявляю интерес не только к фортепиано, но и к оркестру. Учеба начиналась как-то мучительно. В Варшаве мы прожили очень недолго, потому что быстро переехали с родителями во Францию, где отец получил работу, и там началась моя настоящая школа.
- У кого вы учились?
- Было немало педагогов, но больше всего я благодарен профессору в Варшаве, приезжавшему туда из Дрездена, - это Амадей Веберзинке. Он много исполнял Баха и Бетховена, но больше - Баха. Этот музыкант меня восхитил и захватил. Позднее я ездил к нему специально заниматься в Дрезден. Это единственный человек, к которому я специально ездил. От его игры исходили какие-то особые эманации, красота, он казался каким-то неземным. Но вообще, знаете, хороший музыкант впитывает информацию отовсюду. Позднее ее нужно уметь в себе как-то переварить...
Честно говоря, я себя чувствую самоучкой. Но иногда жалею, что у меня не было единственного профессора и школы, потому что самоучкой быть трудно. Я все время противопоставлял себя всем, часто бунтовал, не хотел учить.
- Сложно было выстраивать карьеру?
- И до сих пор непросто. Это всегда соединение таланта, работы и, наверное, счастья. С другой стороны, счастье приходит не сразу, его тоже надо заслужить. В становлении музыканта существует очень много моментов, которые невозможно объяснить, перевести на привычный язык. Счастье улыбается каждому, хотя у каждого оно разное. Есть в карьере и момент психологической предрасположенности вне зависимости от исполнительских способностей, от звука, компетентности, знаний. Стресс и волнение, необходимость постоянных путешествий и физической выносливости, перемены часовых поясов - все время эти факторы надо учитывать и как-то выдерживать. Парадокс заключается в том, что чем впечатлительнее особа, тем она труднее все это переносит, а чем стабильнее, тем ей может быть легче. Мне периодически хочется перестать играть. Может быть, я и продолжаю свою карьеру, играю дальше, потому что думаю, что все равно вот-вот закончу.
- На что же вы променяли бы свое музыкантское путешествие?
- Не знаю. Может быть, на садоводство. С каждым разом все труднее учить новую музыку. Хотя в то же время это является огромным счастьем и привилегией - разучивание новых произведений. И когда после череды сомнений что-то все же начинает склеиваться, испытываешь огромное удовлетворение. И эти моменты в моей жизни - самые прекрасные.
- Музыкант держит в памяти гигантское количество нот. Есть у вас секреты памяти?
- Никаких тайн. Во всяком случае мне они неизвестны. Память не проблема. Это все - вопрос синхронизации того, что есть в голове, сердце, а позже к этому подключается и физическая сторона. Как сделать так, чтобы все удалось буквально передать физически - пальцами по клавиатуре? В противном случае никто ничего и не поймет: телепатически, на расстоянии, музыка слушателю не передается. Может, в будущем это и станет возможно. Пока что мы не можем обходиться без инструмента и звука. Но инструмент - всего лишь мебель, материя, которая сопротивляется. Исполнителю приходится сталкиваться с невероятным сопротивлением материала, он вступает в страшную борьбу с материей.
- Вы исполняете музыку Баха на рояле, а как относитесь к «исторически информированному» исполнительству?
- Я учился год на клавесине, очень его люблю, однако предпочитаю исполнять Баха на фортепиано. Не знаю, что такое исторически информированное исполнительство. Для меня музыка не музей, а что-то очень живое. И здесь сходятся разные аспекты. Как и для кого музыкант выходит на сцену? Зачем, с какой целью я должен играть сонату Бетховена в XXI веке в Москве, Петербурге или Париже? Лично для меня не является целью, чтобы на фортепиано, на котором, возможно, играл Бетховен, играть так, как это делал бы он. Мне, если честно, даже неинтересно, как он исполнял свои сочинения. Но меня интересует его музыка и что с ней могу сделать я. Нужно ответить на вопрос, почему гениальность, гуманизм этой музыки нас - меня и слушателей - трогает сегодня.
Ноты - это код. Композитор что-то в себе вынашивал, и единственным способом передать это была запись черных нот на белой бумаге. Но ноты - результат, а не цель, далеко не совершенная запись того, что происходило в его воображении. И я, как на машине времени, должен в своей интерпретации воспользоваться указаниями этих нот и повернуть к тому, что происходило у композитора внутри, понять, что же подвигло его на то, чтобы написать эти ноты.
Материал опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 228 (6581) от 04.12.2019 под заголовком «Черные ноты на белой бумаге».
Комментарии