Человек из Петербурга. Актер Дмитрий Лысенков объявил о переезде в Москву
Сначала пришла хорошая новость. Мы можем видеть Дмитрия Лысенкова, одного из лучших артистов своего поколения, в семейно-приключенческой комедии «Погнали» (на снимке – кадр из фильма) на телеканале «СТС». Потом поступила плохая новость: Дмитрий ЛЫСЕНКОВ уезжает из Петербурга. Начало его разговора с журналистом Еленой БОБРОВОЙ о телевизионном проекте ничего дурного не предвещало.
– Дмитрий, традиционный вопрос: если вывести за скобки коммерческий интерес, чем для вас была интересна работа в сериале «Погнали»?
– То, что вначале режиссером там был Илья Казанков, с которым я учился в одной гимназии. Съемки прервались на полгода, проект завершил другой режиссер (однокурсник Ильи), но я уже оказался в этой команде. К тому же встретиться в работе с Мишей Трухиным снова хотелось. Давно мы с Сережей Епишевым собирались вместе поработать... Потом, признаюсь, привлекла возможность сниматься в Краснодарском крае и Адыгее, очень красивые места, как выяснилось...
– Вы много где бывали в России?
– Снимался в Екатеринбурге, Ельце, Челябинске. А вот с театром много довелось путешествовать по стране – от Калининграда до Красноярска, от Казани до Якутска.
– В сериале вы играете авантюриста. Как заметила недавно «детективщица» Татьяна Устинова, сегодня только криминалом можно увлечь читателя и зрителя. Согласны?
– Для многих это действительно серьезный манок, и грех им не пользоваться. Но лично я никогда не любил детективный жанр. Для меня загадки оказываются либо слишком простыми, либо нарочно так усложненными, что разгадать их в принципе нереально. Мне в эти игры не хочется играть. А вообще самый интересный для меня жанр – публицистика. Когда я понимаю, что речь идет о реальных событиях и людях, меня накрывает намного сильнее.
– Понятно, что происходящее сегодня тоже будет осмыслено в документальной прозе. Но пока мы просто все переживаем так или иначе это странное время – кто впадая в панику, кто, наоборот, не веря в эпидемию. Как вы находите баланс во всем этом?
– Сбалансированно оценить происходящее можно, лишь прислушиваясь к собственному разуму, не отдаваясь на волю тех, кто преувеличивает или преуменьшает опасность. Можно либо пассивно принимать действительность, либо принять меры, которые ты лично считаешь адекватными. Мы уехали на дачу в Карелию.
– Но все же вы эти вынужденные каникулы восприняли как необходимую жертву или как возможность перезагрузки?
– Мой разум предложил отнестись к происходящему как к отдыху. Пусть и к вынужденному. Я понимаю, что коронавирус по многим ударил, но лично мне грех жаловаться...
– Отца семейства и вашего брата в «Погнали» играет Михаил Трухин, который, как и вы, начинал в Театре им. Ленсовета. Но на родной сцене вам ведь не довелось пересечься?
– Нет, не довелось. Но я смотрел те ранние спектакли Бутусова. И очень любил «Войцека», в котором Михаил играл главную роль.
– Да, у питерских театралов Трухин все-таки не мент из «Улиц разбитых фонарей», а тот самый Войцек-брадобрей, из ревности убивший свою возлюбленную. Но и вас, тогда вчерашнего студента, многие впервые увидели и запомнили по Сарафанову, пожилому неудачливому музыканту из вампиловского «Старшего сына». Скучаете по тому времени?
– Почему вы решили, что я скучаю? Вернее, как угадали? На самом деле я не то чтобы скучаю по самому времени, но как все – по молодости, по какому-то студенческому братству. Хотя, как показала работа в «Оптимистической трагедии» в Александринском театре, ощущение братства возможно восстановить. Только теперь уже на почве общности в работе, когда режиссер дает возможность актерам стать соавторами, как это делал Виктор Рыжаков, когда мы репетировали «Оптимистическую трагедию».
– Если вам так важно быть не просто исполнителем, а соавтором, то не думали ли заняться режиссурой?
– Нет. Во-первых, я не тот, кто создает художественные миры. А во-вторых, я не готов брать ответственность за то, что делают другие.
– Пару лет назад вы ушли из театра...
– Меня не устраивали возникшие в Александринском театре условия труда, и я предложил сотрудничество на контрактной основе. Тем более что за 8 лет я сыграл только одну, и то во втором составе, главную роль.
– На вольных хлебах вам нравится больше?
– Так свободнее, конечно. Но, думаю, что в какой-то момент я приду в штат какого-то театра. И дело не в финансовой стабильности, а в том, что только театр дает возможность серьезно заниматься профессией и транслировать зрительному залу важные вещи.
– Но почему надо приходить именно в стационарный театр и становиться заложником вкуса того или иного руководителя. Не думали собрать команду единомышленников и сделать какой-то проект? Для начала попробовать в жанре моноспектакля?
– Моноспектакль в принципе можно сделать. Но моноспектакль очень сложно окупается. И потом меня останавливает то, что это такое творчество для себя и очень узкого круга людей. Все-таки большинство зрителей приходят в театр за тем, чтобы наблюдать, не как кто-то произносит текст, а как кто-то другой этот текст слушает и воспринимает. А в жанре моноспектакля этого «другого» нет. Там возможно только общение с залом.
– Как же недавняя мегапопулярность Гришковца?
– Он нашел свою нишу, где говорит о сокровенно-исповедальных вещах, знакомых каждому. Но глупо в эту нишу лезть мне, хотя, конечно, мне тоже есть чем поделиться из прошлого...
– Думаете, будут упрекать во вторичности, мол, «как у Гришковца»?
– Нет, в конце концов можно найти другую искренность. Гришковец играет в наивную искренность, хотя сам уже давно благополучный, сытый, совсем не наивный человек. В этом смысле его исповедальность – салом по маслу.
– Ну хорошо, не лежит душа к одиночеству на сцене. А как насчет того, чтобы найти команду единомышленников?
– Найти можно. А что дальше? Представьте себе: команда решает поставить какую-то пьесу. Но тут же – поскольку это, в общем-то, необязательное мероприятие – каждый обнаруживает массу причин, чтобы отложить проект... Мы пока не выработали внутри самих себя понимание, что раз договорились сделать что-то вместе, то все – делаем и не нарушаем конвенцию. Тратим два-три месяца на постановку, и только на нее. Но тут же возникает вопрос финансов. Какие бы ни были у актера амбиции, многие ли могут позволить себе целых два месяца заниматься самостоятельным проектом, не рассчитывая ни на что, кроме творческого самовыражения? Так что, поскольку в Петербурге, кроме «Приюта комедианта», никто не предложил мне интересной работы, я переезжаю сейчас в Москву.
– Вот это неприятный сюрприз!
– А что делать? Я два года честно сидел здесь, но, естественно, снимался в Москве. В конце концов мне надоело каждый раз оставлять здесь семью, тем более что в столице работу предложили сразу два театра. А в родном Петербурге театральная жизнь увядает на моих глазах. Когда я только начинал, она кипела. Все говорили о Бутусове, Праудине, ставили Галибин, Клим. А сейчас мертвенькая ситуация, и остается лишь надеяться, что в конце концов появятся новые художники, которые реанимируют питерский театр.
– Откуда же они возьмутся?
– Может, из Москвы, может, из глубин России. А может, из питерского подполья, которого мы пока не замечаем. Петербург – это же всегда что-то подпольное: рок-клуб, революция. Кипит-кипит исподволь, а потом – на всю страну.
– Печально, что Питер так легко отпускает талантливых людей.
– Послушайте, я не сжег мосты. Сейчас это вынужденная мера, но я слишком много оставляю в Петербурге. Все-таки здесь я родился, вырос, здесь живут мои близкие...
– Дмитрий, вы говорите о приглашениях в московские театры. И понятно, что об этом говорить можно будет после того, как прояснится ситуация с пандемией. А что у вас с кино?
– Да, как все будет складываться с театром, непонятно. А кинопроцесс потихоньку оттаивает. У меня продолжились съемки в фильме Тимура Бекмамбетова про подвиг Михаила Девятаева (летчик-истребитель, совершивший побег из немецкого концлагеря на угнанном им бомбардировщике. – Прим. ред.).
– Кого вы играете?
– Антагониста Девятаева, очень плохого капо (привилегированный заключенный в концлагерях Третьего рейха, сотрудничавший с нацистской администрацией. – Прим. ред.) К сожалению, из-за пандемии фильм здорово пострадал – ряд иностранных артистов не могут вернуться на съемки в Россию, и поэтому пришлось многое менять на ходу. Это отразилось на моем капо. Но, как бы то ни было, проект сложный и интересный. Я, признаться, историю Девятаева прежде не знал. Бекмамбетов снимает фильм в двух форматах, в том числе в вертикальном, и это выстраивание кадра под вертикальный экран смартфона дается тяжело.
– Сейчас потихоньку стали снимать кино о прежде табуированной теме оккупации. Когда-то ее коснулся Дмитрий Месхиев в «Своих». Сейчас, спустя 16 лет, Игорь Угольников снимает об оккупации Пушкинских Гор, Дмитрий Астрахан – об оккупации Белоруссии. Но все равно многие по-прежнему не хотят касаться этой темы.
– Разумеется, потому что в ней кроется неразрешимое противоречие, когда люди вставали перед необходимостью становиться коллаборационистами, чтобы выжить или спасти свою семью, свою деревню и так далее. И с одной стороны, искусство и должно такими вопросами, не имеющими ответов, заниматься. С другой стороны, говоря о Великой Отечественной войне, я не уверен, сможем ли мы в полной мере погрузиться в ее страшные реалии. Мы слишком от нее далеки и слишком сыты...
Материал опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 127 (6725) от 23.07.2020 под заголовком «Человек из Петербурга».
Комментарии