Без гнева и пристрастия
Этот период называют «эпохой застоя». Советский Союз казался незыблемым. Но основы империи уже расшатались, и ее крушение, похоронившее под обломками множество прежних ценностей, было предрешено. Эта обреченность ощущается в изобразительном искусстве семидесятых: главный и единственный признанный официально стиль - соцреализм - начал меняться, и даже в работах официальных художников заметны поиски нового пластического языка. А произведения «неофициальных» художников вдруг прорывались к широкой публике - вспомним выставки в ДК им. Газа и «Невский», ставшие сенсацией.
На вернисаже под мелодии семидесятых годов танцевали не только зрители, но, похоже, и скульптуры. ФОТО Игоря ЛЮБИМОВА
ЦВЗ «Манеж» власти «подарили» художникам в 1977 году. На первой выставке как раз представляли современное искусство Ленинграда. Выставка «Сопричастность. Ленинградское искусство 1970-х годов», открывшаяся в «Манеже» к сорокалетию со дня его основания, представляет 400 работ 150 художников из различных петербургских музеев, галерей и собраний частных коллекционеров. Но она созвучна той, сорокалетней давности, выставке только названием.
Тогда ведь и вообразить было невозможно, что в официальной экспозиции могут соседствовать работы мэтров соцреализма, обласканных властями, и картины нонконформистов, этой властью отверженных: Михаила Аникушина и Константина Симуна, Андрея Мыльникова и Александра Арефьева, Бориса Угарова и Глеба Богомолова.
Многие искусствоведы и художники, встреченные мною на вернисаже, упрекали организаторов в отсутствии концепции и конфликта, сетовали, что возникает благостная картина, не соответствующая действительности, что не передана драма времени. Надо было, мол, как-то отделить одних - увенчанных почетными званиями и правительственными наградами, имеющих право на участие в официальных выставках и получение госзаказов - от тех, кто существовал за пределами этой системы, вдали от «кормушки».
Именно так, помнится, было сделано на выставке «Время перемен. Советское искусство 1960 - 1980-х годов», прошедшей в 2006 году в Корпусе Бенуа Русского музея.
Но уже на той выставке стало ясно, что оба мощных течения, которые, казалось, существовали в параллельных мирах, лишь две стороны одной медали. Сейчас пришло время спокойного, взвешенного взгляда на историю отечественного искусства, без примитивного противопоставления «советский» - «антисоветский».
Бродя по нынешней манежной выставке, я увидела женщину, которая смотрела на картину Андрея Мыльникова «Прощание»: мать в черном платке провожает сына на фронт.
- Посмотри только на лицо матери, - сказала она своему спутнику. - А сын! Фигура вроде вполне реалистически изображена, но в ней чудится что-то призрачное. Словно он уже не совсем принадлежит земле. Он не вернется с войны!
Полотно написано в 1975 году. Сцена преподнесена художником почти как библейский сюжет: пьета, оплакивание всех, кто погиб на войне. Так вот: имеет ли для меня и для зрителей, которые придут на выставку, значение, что Андрей Мыльников был представителем официального искусства, народным художником СССР, Героем Социалистического Труда?
Близкое соседство гипсовой модели знаменитого скульптурного портрета Галины Улановой работы Михаила Аникушина и абстрактной скульптуры Константина Симуна тоже ничуть не смущает, оно лишь демонстрирует разнообразие методов, с помощью которых художник может выражать свое видение мира.
Нет пропасти и между искусством фигуративным и абстрактным в живописи. И мистические, спиритуальные работы абстракциониста Евгения Михнова-Войтенко (на выставке есть несколько его полотен), которого иногда называют «советским Джексоном Поллоком», так же точно выражают время, как работы реалистические. Прав был Василий Кандинский, сравнивший приход беспредметной живописи на смену реалистической с... появлением Нового Завета Христа, который не только не разрушал Ветхий Завет Моисея, но возник на его основе, углубляя и развивая его.
И все же не всегда получается судить о работах художников только по высшему счету, без учета обстоятельств их судеб. Потому что конфликт с официальным искусством у них был глубже, не только в выборе изобразительного стиля, но и в восприятии действительности.
Как, например, в случае с творчеством мастеров «Арефьевского круга», которые сами себя причисляли к Ордену нищенствующих (непродающихся) живописцев. И это была не просто игра в рыцарей или монахов. Они и правда сознательно отреклись от всех земных благ. Ради того, чтобы быть свободными в своем творчестве, они жили почти как бомжи, даже не в бедности - в нищете.
Александр Арефьев, Владимир Шагин, Рихард Васми, Шолом Шварц, Валентин Громов - все родились в начале тридцатых в Ленинграде, каждого, так или иначе, коснулись и сталинские репрессии, и блокада. И после войны судьбы складывались тяжело: кому-то выпало испытание тюрьмой, кому-то - психушкой, и все существовали в пограничном, маргинальном пространстве, за пределами социума.
Жили только искусством, не обращая внимания на быт. На «третий этаж» Эрмитажа, где в середине 1950-х годов выставили картины французских импрессионистов и постимпрессионистов, художники ходили, как в церковь. Все они писали Ленинград - на выставке много городских пейзажей. Образ города у них словно мерцает, ускользая от четкого определения, он и светел, и почти непереносимо мрачен.
Если говорить про образ Ленинграда в искусстве семидесятых, нельзя обойтись без фотографии - на выставке в изобилии представлены снимки той поры. Есть фотографии репортажные, есть жанровые, в которых запечатлены приметы времени: новенькие «хрущевки», дома-корабли, куда люди переезжали из коммуналок в центре. А есть снимки, где времени нет, как работы Бориса Смелова, еще при жизни ставшего легендой петербургской фотографии. Несколько лет назад на открытии его персональной (посмертной) выставки в Эрмитаже говорили, что созданный им образ Петербурга - это самое выразительное высказывание, которое было сделано о нашем городе в конце прошлого века, по своему значению равное поэзии Бродского.
Запечатленный Смеловым город часто безлюден. Но уж если люди присутствуют, то это чаще всего дети, старушки или собачники - то есть «праздношатающиеся», не чуждые свободному, богемному образу жизни, сладостному ничегонеделанью.
Не пропустите один из его снимков - портрет «Бестужевка». Хрупкая старушка, «божий одуванчик», в шляпке, белой блузке, заколотой у ворота брошью-камеей. У самого Смелова была бабушка, когда-то окончившая Бестужевские курсы, возможно, это и она есть. Но сквозь снимок конкретной женщины проступают черты великого города той эпохи, которая канула в Лету в 1917 году. Эпоха исчезла, а люди (далеко не все, конечно) остались. И я, например, еще помню таких старушек с их прямой спиной, изысканно правильной речью, шляпками, перчатками и камеями. Сейчас и они ушли. Вернее, исчезли из реальности, переместившись в мифологическое пространство города, который сам Смелов никогда не называл «Ленинградом» и уж тем более «Питером».
Комментарии