Андреас Шагер выступил в Мариинском театре

Австрийский тенор Андреас Шагер, входящий в пятерку вагнеровских голосов, так называемых хельдентеноров, за которыми театры стоят в очередь на партии Тристана и Парсифаля, выступил на Новой сцене Мариинского театра в партии Императора в «Женщине без тени» Рихарда Штрауса. За пультом по такому случаю был Валерий Гергиев. Андреас ШАГЕР удивил музыковеда Владимира ДУДИНА, заявив, что Вагнера петь не сложнее, чем оперетту Штрауса.

ФОТО David JERUSALEM предоставлено пресс-службой Мариинского театра

– Как поработали в Мариинском театре?

#INJECT_1#

– Я был здесь неоднократно, несколько раз выходил в «Закате богов» Вагнера. А до этого приезжал в Большой зал Петербургской филармонии петь арии из оперетт, наблюдая, как русская публика обожает оперетту. Мариинский – величайший театр нашего мира. Здесь невооруженным глазом заметен высокий стандарт качества. Культура для русского человека занимает очень высокое место, это чувствуется даже за пределами театра. Это здесь для всех что-то очень важное, жизненно необходимое.

– А, скажем, в Вене разве не так?

– В Вене культура тоже высокое положение занимает. Но, например, в Берлине (где мой дом и где я работаю в Штаатсопере, возглавляемой Даниэлем Баренбоймом, величие которого неоспоримо, он в абсолютном топе) – за пределами театра у вас не возникнет подобного чувства. Вы не почувствуете, что стандарт культуры так же высок, как в Вене или Санкт-Петербурге.

– Прежде чем появиться в операх Штрауса и Вагнера, вы приезжали в Петербург как солист оперетты. Вас по-прежнему продолжают приглашать в оперетту или пришлось ее оставить?

– Я бы хотел петь оперетту и сейчас, но пока просто нет возможности. Ведь, когда ты встаешь на путь Вагнера, берешься петь Зигфрида и Тристана, жизнь приходится менять. «Кольцо нибелунга» – серьезный вызов для любого, даже самого большого, театра, планировать его постановку нужно на три – пять лет вперед. Надо найти дирижера, режиссера, потом начинается самое интересное, когда ищут сопрано на Брунгильду, баса на Вотана и тенора на Зигфрида. И надо быть еще уверенным, что певцы, которых планируют сегодня, смогут через пять лет исполнить эти партии.

Мое расписание заполнено на несколько лет вперед, кроме Зигфрида просят петь и Зигмунда из этой же тетралогии. В расписании не остается места для других ролей. Но я пытаюсь его найти. Вы не поверите, но мне хочется вернуться к Моцарту, и это возможно, потому что в берлинской Штаатсопере у меня есть привилегия исполнить Тамино в «Волшебной флейте», партия очень благотворна для моего голоса. В декабре готовлюсь к Самсону в «Самсоне и Далиле» Сен-Санса также в Берлине, где партнершей будет прекрасная Элина Гаранча. Так я получаю шанс сделать несколько шагов в сторону от Вагнера.

– Вам не кажется, что оперетта находится сегодня в некотором загоне в Европе?

– Да, есть такое. Правда, все зависит от точки зрения. Если смотреть высокомерно из оперного театра, то кажется, что так. Но ведь существуют крупные фестивали в Австрии, как, например, в Мёрбише, где помещается больше двух тысяч зрителей. И когда оказываешься там, понимаешь, что оперетта жива и публика ее обожает.

Даниэль Баренбойм мне однажды сказал, что намерен поставить оперетту, причем речь шла отнюдь не о «Летучей мыши». Я предложил Кальмана или Легара. А взять другого Штрауса – Иоганна с его «Венской кровью» или «Цыганским бароном»? Известно же, что когда Штраус писал «Цыганского барона», то думал, что пишет оперу. Но этого композитора уже не могли воспринимать за рамками оперетты. И в том, как размах этой оперетты похож на оперный, убеждаешься, когда слушаешь партии Саффи, Чипры или Баринкая, большой финал с терцетом или дуэтом. Герой «Цыганского барона» Баринкай – это же в чистом виде партия для хельдентенора!

Я на протяжении десяти лет много пел оперетту, прежде чем полностью переключился на оперу, на Вагнера. Так вот должен заметить, что жизнь опереточного тенора намного сложнее. Приходилось переезжать на автобусе из города в город во время турне, давать иногда пару спектаклей в день. Никогда не забуду, как на протяжении двадцати дней я пел «Цыганского барона»... Но однажды мне предложили спеть вагнеровского Зигфрида. Я никогда не задумывался о Вагнере, он не стоял в моих планах. Но взял в руки партитуру, полистал, посчитал страницы, решил, что по тесситуре вполне подходит. Она не больше, чем партия Баринкая, и решил освоить.

– Как легко и просто вы развенчиваете миф о сложном Вагнере, который на самом деле не сложнее оперетты...

– Это на самом деле так, если по-настоящему петь оперетту. К тому же надо помнить, что артисту в оперетте надо и петь, и говорить, и играть, и нередко танцевать. В свое время меня вдруг озарило, что история с Зигфридом из «Песни о нибелунгах» очень похожа на оперетту. Ведь кто такой Зигфрид? Тинейджер лет 16 – 17, не живущий дома, скитающийся где-то. Это история о парне, которому море по колено. Вот он видит Брунгильду, смело перешагивает через огненное кольцо и добивается ее. Чем не сюжет для оперетты?

– Скорее, даже для мюзикла. Для оперетты и для Вагнера нужен сильный, крепкий голос. У вас это больше от природы или работа педагога?

– Прежде всего голос – это дар небес. У меня никогда не было постоянного педагога. Я начал поздно заниматься музыкой, мне было года 22 – 23, это поздно для профессионального музыканта. Например, моя жена-скрипачка начала лет в пять играть на скрипке. Мои родители фермеры, я рос в сельской местности в окружении домашних животных. Если вспоминать Зигфрида или Парсифаля, то это все так к ним близко. Поэтому можно считать, что я постепенно готовился к Вагнеру в деревне.

На эту тему есть смешная история. У нас была небольшая молочная ферма, где новорожденным телятам давали забавные клички, например, Фрейя или Фрика. Много лет спустя, когда в мои руки попали клавиры опер Вагнера, где этими именами названы богини, я вдруг вспомнил, откуда они мне знакомы: да это же наши коровы!

– Ваша история о том, что на многие вещи надо смотреть проще.

– Да, конечно, не стоит слишком заклиниваться на той или иной «большой идее». Если продолжить историю образования, то вся моя учеба заключалась в практике. У меня был свой путь. Я поставил перед собой задачу достичь крепкого голоса. Никаких книг на эту тему я не читал, но думал об этом постоянно. Поначалу пел легким лирическим голосом арии Россини. Дальнейшее могу назвать эволюцией. Я впитывал многое у коллег, продолжаю учиться у них и по сию пору, часто обсуждаю с ними вопросы вокала в гримерках, в репетиционных. И как же здорово бывает обнаружить свежую идею, связанную не только с техникой пения, но и с содержанием музыки. Словом, пение – это прежде всего мыслительный процесс: сначала надо много думать, чтобы потом спеть.

Мой путь заключается в открытости, восприимчивости и обучении везде, где только можно. Взять немного у того, немного у другого, все перемешать – вот мой рецепт. Но я ни в коем случае не отрицаю образование, которое, бесспорно, чрезвычайно важно для профессионального становления. Очень важно получить правильное влияние. Но надо всегда помнить, что наш инструмент – это наше тело. Поэтому главное условие для успешного развития – хорошее самочувствие, знание своих возможностей.

– А научить петь уже могли бы?

– Ко мне все время кто-нибудь приходит и спрашивает, не даю ли я уроки пения. Уроков не даю, но могу выслушать и дать совет. Будьте открыты всему, не закрывайтесь, не думайте, что единственный ваш путь правильный, относитесь к себе критичнее и иногда прислушивайтесь к публике: если ей нравится как вы поете, значит, вы на правильном пути. Если нет, стоит задуматься: что-то идет не так.

Материал опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 196 (7033) от 19.10.2021 под заголовком «Зигфриду море по колено».