Тревожный звоночек. Почему теряется навык чтения?
Судя по результатам психолингвистических исследований, читать мы разучиваемся. Трудности с пониманием переносного смысла, неумение вычленять суть и осиливать большие тексты… И еще немало «обескураживающего», по выражению петербургских ученых, вскрылось в ходе исследований. То, что тенденция — общемировая, вряд ли успокаивает. Тем более что по большому счету это не «про чтение», а «про думание». Воодушевляет то, что навык чтения (а стало быть, и думания) можно натренировать.
ФОТО Pexels
В каком смысле?
Понимать прочитанное — навык, который вроде бы сам собой разумеется. Если, конечно, у человека нет неврологических патологий, особенностей развития или специфических сложностей вроде дислексии. Но с умением читать мы все‑таки не рождаемся, напоминает доцент кафедры общей психологии СПбГУ руководитель программы магистратуры «Общая и когнитивная психология» Ольга Щербакова. И, хотя учимся мы читать в довольно раннем возрасте, мозг при этом выполняет весьма сложные операции.
Учителя давно в тревоге: школьникам трудно понимать прочитанное. Бойко прочитал — не факт, что понял стоящее за буквами. Взрослые не сдают технику чтения, однако жизнь постоянно проверяет нас на понимание смысла прочитанного: документа, книги, эсэмэски, записки от начальника и т. д. И, как выясняется, качество чтения у нынешних взрослых заметно расходится с тем, каким оно должно быть «в норме», говорит Ольга Щербакова, обобщая результаты нескольких исследований — они велись на кафедре общей психологии молодыми учеными, аспирантами, магистрами.
«Тревожным звоночком» можно считать результаты работы 2017 года Елизаветы Никифоровой, тогда еще студентки. Она изучала, как люди понимают басни Эзопа. Вроде бы жанр знаком с детства, в школе учимся видеть в баснях и притчах переносный смысл.
Участники исследования читали девять басен. Одни были схожи главной идеей, моралью: допустим, про скупость, глупость, хитрость и т. д. Другие — каким‑нибудь внешним признаком: скажем, в разных баснях действовал один персонаж. Подразумевалось, что читатель легко отфильтрует несущественные признаки и сфокусируется на смысле.
— Результаты нас обескуражили, — признается Ольга Щербакова.
Больше трети испытуемых понимали притчи буквально. То есть, например, «Лисицу и виноград» — как сказку про лису, которая хотела поесть винограду. Так решил бы пятилетний ребенок. Почти две трети могли вычленить смысл басен — но на уровне бытовом, житейском, подобрав какую‑нибудь подходящую пословицу. «Это, скажем так, «не фонтан» для взрослых людей», — комментирует ученая. На высокий уровень обобщения, с использованием понятий, логических конструкций, с выводами смогли выйти только 5,5 %. А задача‑то не бог весть какая сложная, это просто норма для взрослых образованных людей.
Результаты настолько смущали, что их решили перепроверить на большем количестве участников. Но и новые данные, полученные лаборантом-исследователем Лаборатории поведенческой нейродинамики СПбГУ Екатериной Андрющенко, не утешили: всего 14 % людей поняли смысл притч. Почти треть — не справились.
От чего особенно не по себе: читателями выступали люди молодые, от 16 до почти 30 лет. То есть те, кто находится в процессе активной учебы или учился совсем недавно, а теперь, обзаведясь образованием выше среднего, работают. Показатели IQ у всех — норма, а то и выше нормы.
Японцев не заметили
Ну, допустим, притчи для современных молодых — устаревший формат. Басни Эзопа — не то, чем мы ежедневно щеголяем в беседе. Поэтому лаборант-исследователь Варвара Аверьянова решила проверить, как читатели управляются с чем‑то более привычным.
Добровольцев просили прочитать короткий рассказ «Невидимые японские джентльмены» Грэма Грина и вычленить смысл. На него намекает и стилистика текста, и образный ряд, и синтаксис. Результаты не обнадежили. Лишь 7 % выудили главную идею и внятно ее обобщили. И 7 % не поняли текст вообще. Что совсем «удивительно и странно»: в числе испытуемых были и филологи, лингвисты — люди, работающие с текстами.
Бог с ним, с переносным смыслом и прочим «между строк». Лаборант-исследователь Татьяна Исаева на примере обычного текста (похожего, например, на статью из популярной энциклопедии) взялась выяснить: насколько хуже мы его понимаем, если читаем в электронном виде. А не в напечатанном. Исследований на эту тему не так и много, а вот дискуссий — предостаточно, и общее представление такое: в цифровые тексты мы не вчитываемся, просматриваем по диагонали. Есть предположение, что когнитивные операции при этом задействованы немного иные, чем когда читаем с бумаги.
Удивительно, но между пониманием текста «с бумаги» и «с экрана» не оказалось никаких различий, говорит Ольга Щербакова. Потому что это тот случай, когда «оба хуже»:
— Испытуемые настолько плохо понимают смысл и того текста, и другого, что различие форматов нивелируется. Уровень понимания в принципе низкий, и настолько, что это вызывает уже серьезные опасения. Повторю: интеллектуальный и образовательный статус испытуемых — средний, выше среднего и высокий.
Большинство могли сказать, о чем текст, поверхностно обозначить тему и основные детали. Но с более глубоким считыванием информации (это видно по качеству пересказа) дела обстояли неважно.
Диагностика проблем
Сравнивать нас нынешних с читателями, не засыпавшими при прочтении неспешного Лескова, — некорректно. В XIX веке, безусловно, читали иначе, согласна Ольга Щербакова, но и читатели были другие. Всеобщая грамотность — явление не такое и давнее, и те, кто смаковал книги в XIX веке, были людьми определенными — по своим социальным характеристикам, образовательным и так далее.
Зато сейчас все процессы ускоряются так, что и в течение одного десятилетия ученые замечают существенные перемены. Вот как с этими исследованиями, про качество чтения. Если работы разных лет сошлись примерно в одном — можно говорить о тенденции и делать некоторые выводы.
Первое. Современному читателю («в массе») трудно работать с традиционными культурными кодами. К примеру, басня — жанр с определенной формой подачи информации, с некой стабильной оболочкой, но читатель на ней застревает, стилистические особенности мешают ему прорваться к сути.
К слову, современные молодые с трудом понимают привычный для старших поколений жанр анекдота, говорит Ольга Щербакова. Заход «встретились в баре русский, американец и китаец…» — верный признак анекдота, но юный вполне примет это за начало истории из чьей‑то жизни. А сам анекдот может показаться ему повествованием слишком «кучерявым» и длинноватым: «Пока вы рассказывали, я забыл, с чего там началось‑то».
Второе. Очень сложно удерживать внимание при чтении так называемых лонгдридов. Не романов Толстого, а просто более-менее длинных статей. Внимание рассеивается. Как комментирует Ольга Щербакова, эту сложность она наблюдает у студентов, да они и сами у себя ее наблюдают и переживают: «Я честно стараюсь, но к середине страницы уже думаю о чем‑то другом». А в СПбГУ поступают, мягко говоря, не самые слабые абитуриенты со всей страны. И осиливать им в процессе учебы надо тексты, мягко говоря, большого объема и сложности.
Третье. Непросто выделять значимые признаки и отфильтровывать незначимые. «Диагностируется» это легко: человек вместо емкого объяснения главной идеи начинает пересказывать последовательно цепочку событий.
Четвертое. Трудно с пониманием переносного смысла. Трудно даже с пониманием того, что в тексте есть еще какой‑то дополнительный смысл.
Пятое. Читатель плохо контролирует процесс чтения, плохо управляет своей когнитивной деятельностью. Не решает, как читать текст и для чего. Его будто несет по течению. Поэтому на поверку читатель начинает подменять смысл, заложенный в тексте, чем‑то из своего субъективного опыта. «Такое интеллектуальное поведение обычно свойственно детям пяти — десяти лет».
Сложности с мышлением
Дело не только в чтении, говорит Ольга Щербакова. Проблемы с чтением — это просто заметный маркер. «Скорее всего, у нас сложности с верхними формами мышления, они сильно проседают. У людей нет навыка самостоятельной работы со сложной объемной информацией».
В психологии есть термин «понятийное мышление». Это мышление наиболее логичное, эффективное, оно позволяет нам выявлять сущностные связи и отношения. Верхние формы мышления — самые важные для развития культуры и цивилизации. Они формируются целенаправленно, а не сами собой: это не постоянные зубы, которые к такому‑то возрасту обязательно прорежутся.
Этому надо научить. Вопрос: как же мы учим, что эти благородные навыки теряются?
Представитель другого факультета СПбГУ, факультета социологии, но тоже психолог, зав. лабораторией социальной психологии НИИ комплексных социальных исследований Людмила Ясюкова — нередкий гость-эксперт на YouTube-каналах. «О жутких современных образовательных программах, воспитывающих глупцов», «Школа — конвейер дураков?» — так провокационно анонсируют беседы с ученой эти каналы. Нетрудно догадаться, что Людмила Аполлоновна скептически оценивает устройство современной системы образования. В частности, то, что в старших классах натаскивают на конкретные вопросы к ЕГЭ: происходит загрузка так называемой механической памяти — большие объемы информации без вникания в суть.
Многие зарубежные авторы давно грешат на тотальную цифровизацию. Николас Карр (вообще‑то не ученый, а писатель и журналист) вышел в финалисты Пулитцеровской премии за книгу The Shallows: What the Internet Is Doing to Our Brains («Пустышка: что Интернет делает с нашими мозгами», она не переведена). Карр пишет, что сейчас информация конкурирует за читателя, и в силу этой конкуренции авторы текстов упрощают их для более простого употребления. Многие тексты в Сети — будто и не тексты, а материалы из учебников и пособий: главная идея выделена жирным, все структурировано. Не читатель вычленяет главное, он получает все на блюдечке.
— Когда человек привык работать с текстами упрощенными, заманивающими и вдруг сталкивается с необходимостью прочесть текст, где этих «костылей» нет, ему очень тяжело, — констатирует Ольга Щербакова.
О другом явлении пишет психолог Джин М. Твендж в своей книге «Поколение cелфи» (она переведена): общая инфантильность миллениалов — поколения, рожденного в 1980 – 2000‑х. Ольга Щербакова выделяет в первую очередь то, что для миллениалов изначально создается среда упрощенная, развлекающая, завлекающая. У них, «цифровых аборигенов», с детства срощенных с гаджетами, и когнитивная деятельность формируется внутри цифровой среды. Прежние поколения, получив «скучный» текст с важной информацией, выжимали бы из него все соки. Нынешние не торопятся исследовать то, что кажется скучным.
С картинками
Тексты, снабженные инфографикой, схемами, картинками, — благое дело: помогают быстрее и нагляднее раскрыть суть. Но не они ли тоже виноваты в нынешних сложностях с чтением?
В своей работе инженер-исследователь Екатерина Блинова установила: для понимания часто неважно, в каком виде представлена информация — в картиночном или в классическом вербальном. Важно содержание. Более того: если текст сложный, люди не жалуют картинки — те их отвлекают, сбивают.
Популярные когда‑то анекдоты оттеснены мемами, обычно в виде картинок. Мем очень ситуативен, недолгоиграющ, привязан к конкретному событию и… с когнитивной точки зрения проще, чем формат анекдота. Конечно, бывают мемы многослойные, с отсылками к тому и сему, с культурным бэкграундом и т. д. Но тогда с ними происходит та же петрушка, что с текстами: большинство потребителей схватывают первый слой, а всю полноту смысла считывают немногие.
Юмор — штука сложная, он как раз из области «понятийного мышления», поясняет Ольга Щербакова (она специализируется на исследованиях юмористического). Умение понимать смешное — самый верхний «кусочек» интеллекта. Он и формируется довольно поздно, а может и вовсе не сформироваться. По чувству юмора можно даже некоторые надвигающиеся ментальные хвори диагностировать. Например, если блестящий остряк вдруг утратил свой талант, это может быть признаком начавшегося патологического процесса.
Ученые констатируют: юмор становится, скажем так, понемудренее. Правда, сложно сказать, что первично: то ли наш интеллект стал «попроще» и потому юмор делается более плоским, то ли, наоборот, новые жанры и формы юмора «формируют» господствующие формы мышления.
Что делать
Есть международное исследование PIRLS — оно сопоставляет то, как читают школьники четвертого года обучения. Проводится с 2001 года раз в пять лет. При первом «замере» российские школьники были только на 16‑м месте. Возможно, на том поколении сказались постперестроечные хаотические реформы в образовании, да и родителям было не до домашнего чтения. Но в 2006‑м Россия была уже на первом месте. Потом — на втором, а по последним опубликованным результатам (за 2016 год, следующие появятся в конце 2022‑го), наши четвероклассники — опять лучшие в чтении. Возможно, «разучиваемся» мы потом, по мере приближения к ОГЭ и ЕГЭ.
Но есть выход. Чтение — когнитивный навык, а любой навык поддается тренировке, напоминает Ольга Щербакова. Если сложно читать длинные тексты — «ешьте слона по частям»: тренируйтесь на текстах не очень больших, но тех, которые вам читать хотя бы не очень легко. Заведите привычку: даже если кажется, что из текста все поняли, — проговорите понятое. А лучше запишите: скажем, три основные идеи текста.
Практика писания — сама по себе улучшает когнитивные навыки, не случайно во многих зарубежных университетах курс по академическому письму — обязателен хоть для филологов, хоть для математиков, хоть для ветеринаров: учит глубже понимать прочитанное и структурировать мысли.
Правда, есть один неловкий момент. Когда испытуемых, читавших рассказ Грэма Грина, спрашивали: «Как сами оцениваете, насколько вы поняли текст?» — большинство невозмутимо отвечали: «Ну процентов на 90». Напомним, именно большинство сильно разочаровали бы Грэма Грина своим «пониманием». И это — образцовый пример известного эффекта Даннинга — Крюгера: не очень компетентному человеку свойственно завышать свои способности. Именно потому, что не хватает компетентности оценить себя здраво. А если все в порядке — зачем развивать?
Материал опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 101 (7184) от 07.06.2022 под заголовком «Смотрим в книгу, видим…».
Комментарии