Наставник поколений. Кандидат исторических наук рассказал, как менялся учебник по истории
Дискуссии о том, каким быть единому учебнику истории, не утихали последние лет десять. И вот наконец в нынешнем году он появился — для 10‑х и 11‑х классов. Однако практически сразу же выяснилось, что некоторые детали изложенной в нем версии прошлого вызвали неудовольствие в ряде регионов Российской Федерации. Авторы поспешили заверить, что исправят неточности и в следующем году появится новая версия учебника. И наверняка это окажутся не последние изменения и дополнения!.. Как отмечает наш собеседник кандидат исторических наук Александр СМИРНОВ, ведущий научный сотрудник Государственного музея политической истории России, школьный учебник всегда служил важнейшим средством государственной исторической политики. Что вполне естественно, и это вовсе не особенность нашей страны. Другое дело, что были периоды, когда государство либо ослабляло свое внимание, либо вообще устранялось.
Древнегреческий мыслитель Геродот, которого называют «отцом истории», считал, что любой, даже самый фантастический миф — это искаженная домыслами историческая правда./ФОТО Дмитрия СОКОЛОВА
— И чем грозило подобное самоустранение?
— Понимаю, к чему вы клоните, но даже те учебники, которые выпускали в нашей стране в период всеобщей «вольницы» 1990‑х годов, были зеркалом своей эпохи. В то время у государства и правящей элиты вообще не были сформулированы идеи, чего они хотят и каким видят развитие государства…
В России, пожалуй, со времен Екатерины II школьный учебник отражал господствующие настроения в обществе. Но в этом отношении наша страна вовсе не является чем‑то особенным: таково общее правило.
Знаете, есть очень любопытная книжка французского историка Марка Ферро «Как рассказывают историю детям в разных странах мира». В ней показано, как в разные времена в разных государствах правящие круги, чтобы добиться лояльности граждан, используют школьное образование, в частности, преподавание истории.
При этом, на мой взгляд, не стоит преувеличивать значение единого учебника: он, конечно, очень важен, но абсолютно не гарантирует успешного проведения государственной исторической политики. Почему? Есть факты, с которыми не поспоришь.
В царствование Николая I на протяжении нескольких десятилетий существовал единый учебник истории, созданный Николаем Устряловым и выдержанный в духе теории «Православие. Самодержавие. Народность». На нем было воспитано несколько поколений. И что в результате? Многие из тех, кто вырос на этом издании, в 1860 – 1870‑е годы оказались вовлечены в антиправительственные общественные движения. Одни стали либералами, другие — революционерами. Так что учебник не достиг своей цели: не сформировал граждан, лояльных государству.
Еще один пример. Несколько поколений в 1940‑е и 1950‑е годы пользовались «Кратким курсом истории СССР», подготовленным доктором исторических наук Андреем Шестаковым. Он полностью соответствовал политике партии и государства, не допускал самостоятельного мышления. И что с того? Молодежь, выросшая на «охранительском» учебнике Шестакова, активно участвовала в оттепели, расширяла границы дозволенного и стремились к свободе.
Или взять мое поколение, которое росло в 1970‑е и 1980‑е годы на едином советском учебнике истории… Он совершенно не помешал нам стать активными сторонниками перестройки. Более того, с какой жадностью, порой без должной критичности мы ловили любое «альтернативное» историческое знание, появлявшееся на страницах газет и журналов!..
Одним словом, единый учебник — это вовсе не панацея. На вопрос о том, что формирует сознание молодежи, Николай Карамзин в свое время ответил следующим образом: во‑первых, домашняя обстановка, во‑вторых, общественная ситуация, в‑третьих, культура и только на последнем месте — учебные заведения. И я с ним совершенно согласен… К примеру, мои взгляды сформировали литература, кино, театр. А «История СССР» Милицы Нечкиной, по которой я учился, — откровенно скучная и назидательная. В ней не было живого ощущения прошлого.
— Иногда можно услышать: мол, учебник истории должен быть нейтральным…
— Возможно, вы удивитесь моему ответу, но я уверен, что стремиться к этому не нужно, да и просто невозможно. Те же 1990‑е годы продемонстрировали: даже если государственный диктат отсутствует, автор все равно так или иначе излагает в учебнике свои оценочные суждения, опираясь на свое мировоззрение, свои политические взгляды.
Любой автор учебника субъективен. И даже если он выстраивает в цепочку только факты, то вполне очевидно, что делает это, исходя из своих представлений. Другое дело, что история — это процесс постоянного приобретения новых знаний. И то, что мы не знали вчера, возможно, узнаем завтра.
Поэтому, как мне представляется, нет ничего плохого в том, что в учебнике даются оценки тем или иным событиям. Профессионализм авторов должен состоять в другом. Они должны дать понять подрастающему поколению, что в истории нет истины в последней инстанции и что сам автор учебника таковой не обладает.
В этом плане интересно сравнить учебники царской России и первых десятилетий советской власти. С точки зрения политологии режимы в принципе схожие — авторитарные. А вот подходы к рассказу о прошлом — разные.
Дореволюционные авторы — Николай Устрялов, Дмитрий Иловайский, Михаил Погодин — выражали свое беспокойство по поводу того, что вынуждены давать подрастающему поколению усеченные знания. Действительно, в их книгах было немало зон умолчания — гибель Петра III, смерть Иоанна Антоновича, убийство императора Павла I… Устрялов находил такое оправдание: мол, потом юноши пойдут в университеты и там их познания будут углублены и расширены.
Были, разумеется, определенные пассажи, явно соответствовавшие «Православию. Самодержавию. Народности». В том же учебнике Устрялова следующим образом говорилось о крещении Руси: «Святая вера водворилась в русской земле мирно, без упорной борьбы с язычеством, и принесла плоды вожделенные… Православная вера слилась с русской жизнью и стала необходимым для нее условием».
Описывая печальные последствия междоусобицы князей, Устрялов делал нужный для государства вывод: это доказательство того, что Руси нужно единодержавие. Заканчивал он свой учебник одной строчкой, восхваляющей благоденствующего императора Николая I, и, естественно, не упоминал про восстание декабристов.
Любопытно, что критика даже царствовавших особ тем не менее допускалась. Устрялов и Иловайский достаточно скептически относились к правлению Ивана Грозного. В этом отношении они продолжали традицию Карамзина. Они осуждали самовластие первого русского царя: мол, оно переходило всякие границы и наносило вред самому государству. И тот же Иловайский в своем учебнике критиковал Петра I, осуждал его за варварские методы правления. Правда, он отмечал, что его жестокость объясняется его личными свойствами, поскольку его преобразования «сложились под влиянием старых московских нравов и смутных обстоятельств его детства».
Чиновники, разумеется, давали установку: о темных сторонах говорить кратко, о светлых — подробно. И вместе с тем авторы дореволюционных учебников не стремились навязывать какую‑то идеологию. Например, Иловайский отмечал: «Говорят, что история прошлого есть великая наставница и поучительница для новых поколений. Совершенно верно. Но историк не имеет в виду писать поучение. Ближайшая его цель заключается в том, чтобы способствовать развитию народного самопознания».
Авторы же первых советских учебников совершенно четко считали, что излагают истину в последней инстанции. И для них учебник — это священная книга, которую нужно вызубрить.
Вот, например, что писал уже упомянутый Андрей Шестаков в своем учебнике 1937 года. «Чему научит эта книжка? Она расскажет вам, как жили люди в старину, как боролись народы СССР со своими угнетателями и врагами, — все это называется история». В завершающем разделе рассказывалось о том, что фашисты засылают своих агентов в Советский Союз, они нашли себе помощников в лице сторонников Троцкого и Рыкова, а дальше содержалось следующее пожелание автора: «Надо тщательно следить за всеми подозрительными людьми».
— Книга Шестакова фактически была первым единым советским учебником истории?
— До этого существовал только учебник Михаила Покровского, выпущенный в 1920 году и высоко оцененный Лениным. Вождь заявил, что это очень полезная, дельная книга, которую было бы неплохо перевести на европейские языки.
Покровский считал, что самое главное — показать революционное движение и роль торгового и финансового капитала. В его учебнике нет ни Александра Невского, ни Куликовской, ни Бородинской битв, ни Кутузова, а Минин и Пожарский представлены агентами торгового капитала и помещичьего землевладения…
Но надо иметь в виду, что в 1920‑х годах историю вообще не преподавали в школе, вместо нее были такие учебные дисциплины, как обществоведение, курсы «история социалистической мысли» и «история мировой революции». Большевики в ту пору считали, что государство отмирает, поэтому изучать его историю нет никакого смысла. Произойдет мировая пролетарская революция, все народы сольются в один… Зачем изучать историю царей, одного отдельного взятого русского народа?
Коренной поворот государства к патриотизму произошел, как известно, в 1934 году. Именно тогда было решено вернуть в школы и преподавание истории. Появилось два проекта учебников, и оба были отвергнуты Сталиным. Сохранилась его резолюция, в которой было два пункта: «Нет истории народов. Учебник должен быть смертным приговором царизму как поработителю народов». И только работа Шестакова более-менее удовлетворила вождя.
В 1937 году Иван Грозный для Сталина еще не был идеалом. Поэтому у Шестакова фигура первого русского царя показана весьма неопределенно, зато много внимания было уделено взятию Казани отрядами Ивана Грозного и при этом подчеркнуто, что татары мужественно и храбро сопротивлялись русским войскам. Надо ведь было показать борьбу народов против царизма!..
Любопытно, что очень много внимания в учебнике Шестакова уделялось грузинам. Опять‑таки явно из тех соображений, чтобы учебник понравился Сталину. Книга начинается с рассказа про государство Урарту: мол, три тысячи лет назад на территории СССР существовало государство, его правители были родоначальниками Грузии. С чего, откуда такое утверждение?.. Или, например, монгольское нашествие в учебнике Шестакова сопровождалось следующим пассажем: «В отличие от армян наиболее ожесточенное сопротивление оказали грузины».
Говоря про Петра I, Шестаков указал, что тот, решив пойти на Иран, заключил союз не с кем‑нибудь, а с грузинскими князьями. «Но несчастный грузинский народ страдал от русских чиновников и русских попов, они грабили его. Грузинский народ восставал…».
И вот снова про Петра I: «В России началось восстание стрельцов, недовольных новыми порядками, заведенными Петром, и требовавших возврата к старому. Петр вернулся из‑за границы и лично руководил расправой с восставшими стрельцами, которые тянули Россию назад».
Иными словами, посыл состоял в том, что Петр — прогрессивный руководитель государства, поэтому с теми, кто ему мешал, имел полное право расправиться. И в то же время требовалось показать справедливость народных восстаний. Поэтому Шестаков особенно подробно описывал восстание Кондратия Булавина и красочно рассказывал о том, как «народный герой» отстреливался до конца и последнюю пулю оставил для себя.
— Явно рождались ассоциации с подвигами красных командиров в Гражданскую войну…
— Мне безумно жаль детей и учителей, которые были вынуждены впитывать всю эту идеологическую кашу с историческими передергиваниями. Ведь самым сложным было соединить национальную, державную тенденцию, которая нарастала в речах Сталина, и революционную составляющую. Школьнику было непонятно: товарищ Сталин — наследник Ивана Грозного и Петра, которые расширяли и укрепляли государство, или народных бунтарей — Разина, Пугачева, декабристов и революционеров, боровшихся с угнетателями?
Окончательный перелом в государственной исторической политике произошел в годы Великой Отечественной войны. Недаром на одном из совещаний нарком просвещения Владимир Потемкин заявил, что нужно покончить со «школой Покровского», которая считает Петра I алкоголиком и сифилитиком, Екатерину II — развратной женщиной, а русскую дипломатию XIX века — главной реакционной силой Европы. Потемкин задавал риторический вопрос: можно ли таким изображением нашего исторического прошлого воспитывать в нашей молодежи патриотизм? И далее продолжал: неуважение к историческому прошлому, пренебрежительная оценка борьбы за жизненные интересы русского народа — все это отравляет сознание молодых людей…
По «Краткому курсу истории СССР» Шестакова школьники учились до 1955 года. Последующие учебники серьезно отличались от него. Они были исторически содержательны, хотя, конечно, революционный фактор продолжал главенствовать. И ученики продолжали недоумевать, кому симпатизировать: Петру I, который создавал славу стране, или Кондратию Булавину, который восставал против него?
Конечно, существовали и конъюнктурные соображения. После ХХ съезда партии появились разделы, посвященные культу личности Сталина. Когда осудили «антипартийную группировку», из учебников исчезли фамилии Маленкова, Молотова и Кагановича, стала главенствовать фигура Хрущева. Упоминания о Сталине были сведены к минимуму. А в брежневское время, наоборот, из учебников пропала информация о предвоенных репрессиях.
— По своему школьному опыту могу сказать: учебник истории практически никогда не вызывал интереса. Все, что запомнилось, было услышано из уст учителя.
— Действительно, именно в этой учебной дисциплине роль педагога невозможно переоценить. При этом я считаю, что учитель истории должен быть готов обсуждать различные вопросы: и славные страницы нашей истории, и трагические. Понимать, что его задача — донести до подростка мысль о том, что тот тоже будет творцом этой истории, от него будет зависеть судьба страны и общества, а не только его близких.
Любой урок — это диалог учителя с подростком. Конечно, у них разный уровень знаний, но, сам будучи учителем истории, я никогда не подавлял ученика, делал так, чтобы он не боялся задать вопрос. Я понимал: если подросток получит усеченную версию истории — информацию исключительно о славных и героических страницах, — это вызовет только недоверие. Кстати говоря, если учитель признается, что он чего‑то не знает, это тоже нормально. Подросток должен понимать, что на некоторые вопросы в обществе нет ответа — по крайней мере однозначного.
В конце концов, от учителя зависит не столько то, с какими знаниями ученик выйдет из школы, сколько какими способностями размышлять, анализировать он будет обладать. Именно уроки истории способны воспитывать думающих, ищущих людей, понимающих, что мы — всего лишь звено между прошлыми и будущими поколениями.
Материал опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 210 (7539) от 08.11.2023 под заголовком «Наставница поколений».
Комментарии