Очень громкий звонок на урок
Завтра исполняется 200 лет первому в России (и третьему в мире, если на то пошло) учебному заведению для неслышащих: петербургской школе-интернату № 1 для глухих детей.
ФОТО Дмитрия Соколова
Царское дело
Лето 1806 года. Императрица Мария Федоровна, прогуливаясь в Павловском парке, хотела было запросто поболтать с встреченным милым маленьким мальчиком. Не получилось: мальчик был глух и нем. Звали его Саша Меллер. Из шести детей в семье генерал-майора Меллера только трое слышали и говорили.
Императрица предложила отправить детей Меллера во Францию — там да еще в Германии в те времена глухих детей вполне успешно учили. Но Меллеры-родители не решились расстаться с чадами.
Надо было устраивать учебное заведение здесь, в России. У Марии Федоровны были и личные причины решиться на это: ее сын, император Александр I, с детства страдал тугоухостью, а его внебрачный сын родился глухонемым.
...Представьте себе: на все про все три месяца понадобилось! После распоряжения Марии Федоровны уже в декабре рапортовали: в Павловске в крепости Бип открылось Опытное училище глухонемых.
И еще представьте себе: отчеты о выпускных экзаменах в этом училище печатали петербургские газеты. А на самих экзаменах обязательно присутствовали члены императорской фамилии, в том числе Александр I.
Общество убеждали: глухонемых можно учить. Еще как можно. Александр Меллер, ставший первым учеником той первой школы, много десятилетий спустя писал в воспоминаниях, что в этом училище «...дети /.../ получают воспитание настолько зрелое, что впоследствии становятся полезными слугами своему отечеству».
Главное же — дети перестают быть немыми. Обратите внимание на разницу в первом названии учебного заведения (для глухонемых) и нынешнем (для глухих): безнадежная немота при глухоте — редкость, неслышащий может заговорить, если его учить этому.
В слове «неслышащие» тоже некоторое преувеличение:
— Тотальной глухоты у наших детей нет, — говорит нынешний директор школы и сурдопедагог Наталья Михайловна Крутицкая. — Дети все равно улавливают: кто-то — интонацию речи, кто-то различает музыкальные жанры, кто-то — высоту тона или длину фразы. И наша задача — развить эти возможности, сделать речь детей более внятной.
Наталья Михайловна сидит в старинном кресле за старинным столом на фоне огромного старинного шкафа с резными головами кабанов на дверцах.
За эту мебель здорово попало когда-то одному из давних директоров училища: «наверху» сочли, что покупать, хоть и в комиссионном, мебель из охотничьего кабинета генерала Платова (того самого, который тульского Левшу нашел) — это чересчур. Зато сколько с тех пор поколений выпускников на фоне «охотничьего шкафа» фотографировалось! И теперь, если навещают школу, тут же к директору — платовский шкаф проведать: на месте ли.
Чего на месте уже давно нет, так это портрета Фридриха Энгельса. При чем Энгельс, спрашиваете? Должно быть, при том, что с 1968 года школа-интернат живет на проспекте Энгельса. Есть парк и пруд, в котором плавают утки, совершенно не понимающие, почему в середине декабря они еще здесь, а не в пути на юг.
Здание бело-розовое, 1936 года, здоровенное. Его с лихвой хватило бы на тысячу учеников. Здесь учеников — 133. Потому что классы всего по шесть человек. Максимум по восемь. Педагог должен заниматься с каждым и каждого слышать.
Дар речи
Как они учатся говорить — процесс потрясающий. Возьмите китайский разговорник и, не зная языка, поговорите с китайцем. Может, неудачная аналогия, но хоть чуть-чуть отражает мыслительный процесс, который нужно совершить ученику, просто чтобы спросить вас: «Вы выходите на этой остановке?».
Второклассник Артем знает то, чего не знаете вы: знает, что для произнесения такого-то звука надо поднять корень языка, а для другого — сделать язык «чашечкой»; знает, где голосовые связки сомкнуть, где разомкнуть.
У мальчика перед глазами — картинка-пособие, где голова человека показана в разрезе и видны все эти механизмы — нёбо, гортань, язык и что там у нас еще. Каждый ученик занимается с педагогом один на один по три часа в неделю. На том уроке Артем осваивал звук «ш» и на мне проверял эффект. Для Артема говорение — это и физическое упражнение, и упражнение на ловкость, и на память... Буквально: прежде чем сказать, надо подумать — в частности, о том, как кончик языка снайперски пристроить так, чтобы получился именно «ш», а не «с» какой-нибудь.
Ударение и интонацию мы, слышащие, ловим на слух, а глухим надо отрабатывать. Раз по двадцать.
Их и дышать учат — чтобы звук пошел. Когда мы путешествовали по школе с завучем, Ларисой Васильевной Тихомировой, подбежал старшеклассник, что-то попытался сказать... Лариса Васильевна ему тут же: «Алеша, не слышу!». Парень понял, что не дал нужной силы голосу, сосредоточился, настроился, и звук прорезался, и пошла вполне внятная речь.
Упражнять дыхание, кстати, компьютерная программа помогает: на экране бабочка пытается сесть на цветок. Пока не подуешь с нужной силой, у бабочки ничего не получится. Или другая картинка: цветок, который распускается, только если правильно произносишь звук. Так что дети не звук произносят — они помогают цветку распуститься.
Им нужно выучить уйму слов, но не «через уши», а через глаза, через жесты, чтобы нарастить словарный запас для общей школьной программы с ее великой русской литературой, историей, алгеброй, химией...
Говорящие стены
Мы говорим: «У стен есть уши» — здесь скажут: «Говорящие стены».
О чем только эти стены не говорят: на одной — стенд сообщает родителям, где можно починить слуховой аппарат. На другой (вообще-то почти на всех) — панно, сделанные учителями вместе с учениками. На третьей— фото улыбающегося гроссмейстера Анатолия Карпова. Он учредил здесь шахматную школу, в этом году на городском чемпионате среди коррекционных учебных заведений девочка из школы-интерната № 1 заняла первое место. На четвертой стене написано самое элементарное — варианты приветствия: можно «Здравствуйте», но можно и «Добрый день», и «Доброе утро» и так далее.
В отличие от того мальчика в Павловском парке, Саши Меллера, все ученики горазды поговорить. Сразу окружили нас с фотокором, давай выяснять, откуда мы и для чего явились.
Любопытные — ужас! Притом что звук подобрать и фразу произнести — все равно как полное ведро воды из колодца вытягивать. Медленно и трудно. Но детей тут учат любопытству, учат спрашивать. На одной из «говорящих стен» написано высказывание Сенеки: «Не для школы учимся, для жизни» — это трижды верно для такого заведения. Учатся для того, чтобы потом получать профессию, искать работу, обзаводиться семьей. С детьми своими, наконец, общаться свободно — ведь и у глухих родителей рождаются слышащие дети. А 70% сегодняшних глухих школьников — дети слышащих родителей. Всякое бывает.
Сурдопедагогика
Звонок на урок ил и с урока здесь очень громкий. И на всякий случай со световым сигналом. Парты стоят «подковой», полукругом, чтобы все видели артикуляцию одноклассников и учителя.
В школе исключительно профессиональные сурдопедагоги. Только дополнительные занятия может вести «не сурдо», танцы, например, преподает бывший артист Мариинского театра... Подходим к актовому залу, где репетируют номер к юбилею школы. Слышим: музыка явно с Кавказа. Оказалось — отлаживают осетинский танец. Ну просто так вышло — на недавнем городском конкурсе ребятам из школы-интерната по жребию выпало представлять в танце Осетию, и наши неслышащие петербуржцы превратились в «горцев».
...В Петербурге две школы для глухих детей: № 1 и отпочковавшаяся от нее 30 лет назад школа в Невском районе. Просто уже переполнено было заведение: в нем учились дети из Армении, Грузии, Прибалтики. В общем Советский Союз.
Сейчас школа петербургская. Но бывает, из других городов родители специально привозят сюда своих детей, покупают жилье, лишь бы ребенок учился в Петербурге. Не только из-за школы: в нашем городе очень приличное профобразование — сеть технических училищ, средних специальных учебных заведений, есть возможность поступить в институт. Есть будущее. Вот из полусотни педагогов двенадцать — неслышащие, закончили вузы — РГПУ им. Герцена, Институт им. Лесгафта, Академию культуры...
— Для меня принципиально, чтобы у старшеклассников пример был, — говорит директор школы о педагогах. — Пример того, что можно быть успешным.
В сурдопедагогику приходят разными путями. Бывает, глухие родители жестовому языку научили. Есть целые династии — там уже внуки собираются преподавать в этой школе. А бывает — случайно. Завучу Ларисе Тихомировой, по первому образованию медработнику, показалось органичным пойти учиться на сурдопедагога.
Учителям даже не посочувствуешь относительно дополнительных трудностей в работе. Не посочувствуешь, потому что кто не справлялся, ушел очень быстро. А оставшимся (среди них — три заслуженных учителя РФ, двенадцать отличников просвещения, восемь почетных работников общего образования, у шестерых министерские грамоты) такая работа и такая жизнь интересны.
Школе-интернату № 1, наверное, можно было бы в конкурсе инноваций участвовать в рамках нацпроекта «Образование». Но нет специальной номинации для коррекционных учебных заведений. Номинации нес облегченными условиями, а именно со специфическими.
Директор — это ключ
Петербургская школа № 1 для глухих дружите хельсинкской школой для глухих. В гости друг к другу ездят. Наши дети не знают финского языка глухих, финские дети не знают нашего, но сговариваются быстрее педагогов. Жесты-то понятные: «люблю», «нравится» и все такое.
Но вообще наш язык глухих может много «исторического» рассказать. Например, если на Западе должность директора обозначают жестом «главный», то у нас жест — будто связкой ключей у пояса потряхиваешь. Потому что в России директор школы был этаким завхозом, ходил со связкой ключей.
Или слово-жест «учитель»: руки будто скользят по ремням ранца. На самом деле жест напоминает о двух боковых рядах пуговиц на дореволюционной форме учителя-мужчины. Можно убедиться, взглянув на старое черно-белое фото, — за столом собрались педагоги этого училища. Тот стол сейчас в учительской стоит. Столу лет сто. Как и роялю в актовом зале. Когда-то, когда не было слуховых аппаратов, ученики слушали музыку так: положат руку на рояль — и ощущают ритм.
Не свободное время
Из всех учеников 54 еще и живут здесь, в соседнем здании, в интернате, с понедельника по пятницу. Но и у тех, кто здесь живет, и у тех, кто ежедневно домой ездит, свободного времени мало — так мне сообщили четвероклассники. Потому что столько дел: кружки рисования, жестового пения, танцев... Десятиклассники в трудовом кружке могут сотворить компьютерный столик. Спортом занимаются. На лестнице нас догнала компания ребят — вручили завучу только что добытые кубок и диплом: парни третье место на городском чемпионате по мини-футболу заняли. Собранные дипломы уже на толстую книжку похожи: в легкоатлетическом троеборье — 1-е место, чемпионство по женскому футболу, туристическое многоборье — 1-е и 2-е места...
...Эта школа была первой. Другие школы в России открывали либо педагоги из петербургского училища, либо глухие выпускники. Москвичи было заговорили о своем приоритете в образовании для неслышащих — в первой столице училище открылось в 1860 году. Наши заявили: «Здравствуйте, ну и кто ваше училище основал?». Оказалось, выпускник петербургского училища.
История закольцовывается. Многие старые вещи в школьный музей в 1998 году подарила 92-летняя Людмила Владимировна Филаретова. Внучка Марии Павловны Меллер, выпускницы этой школы, второй жены Александра Меллера. Того самого мальчика из Павловского парка.
Материал был опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости»
№ 234 (3781) от 14 декабря 2006 года.
Комментарии