Александр Иванович ЖАМОЙДА

Наука с двумя лицами

5 мая Палеонтологическому обществу при Российской академии наук исполняется 100 лет. Его президент А. Ю. Розанов работает в Москве, а в Петербурге, во Всероссийском научно-исследовательском геологическом институте им. А. П. Карпинского (ВСЕГЕИ) – наш собеседник, который уже 50 лет вице-президент общества. Александр Иванович руководил институтом в течение 17 лет, четверть века был вице-президентом Международной комиссии по геологической карте мира и по сей день с 1980-х председательствует в Межведомственном стратиграфическом комитете России. 94-летнего ученого мы застали на рабочем месте.

– Александр Иванович, динозавры и прочие древние красавцы самоценны; и не подумаешь, что органические остатки – это еще и намек на те или иные полезные ископаемые.

– Знаете, после войны, когда народ встречал в поле геолога, вопрос был один: «Золото ищете?». Хотя, для того чтобы искать золото, сначала надо определить, может ли оно там вообще быть. Необходимо составить геологическую карту, на ее основе – карту полезных ископаемых, потом поиски, разведка, затем подсчеты, насколько экономически выгодна разработка.

Геологическую карту невозможно составить без стратиграфических исследований. Стратиграфия, наука о земных слоях, в числе прочего занимается определением геологического возраста пород, а надежные данные для стратиграфии дает только палеонтология. У нее ведь два лица. Смотрите сами: Палеонтологическое общество – в геологическом отделении РАН, а Палеонтологический институт – в биологическом отделении академии. И, конечно, палеонтологу небесполезно знать современную флору и фауну – если трилобиты или аммониты давно вымерли, то многие «родственники» древних организмов живут и сейчас.

– Какие именно?

– Те же фораминиферы, или радиолярии, одноклеточные организмы – существуют с кембрия. Или папоротники: войдешь во Вьетнаме в джунгли – будто в каменноугольном периоде оказался: папоротники – огромные деревья. Да, аммонитов (юрский период. – Ред.) нет – но есть наутилусы, головоногие моллюски. Кораллы появились еще в среднем палеозое...

– Почему в 1916-м было решено, что нужно организовать Палеонтологическое общество? В мире что-то подобное уже было?

– Думаю, отдельных палеонтологических обществ в мире не было. Были секции палеонтологии в геологических обществах. Надо сказать, что и в России, когда в 1817 году образовалось Минералогическое общество, оно совмещало все геологические специальности. Печатало труды по стратиграфии, по палеонтологии, по полезным ископаемым, по гидрогеологии. Начиная с 1840-х стало организовывать геологическую съемку для составления геологической карты страны – потом эту задачу взял на себя Геологический комитет. А продолжил работу его преемник – наш институт.

Почему отдельное общество? Палеонтология как наука в России ведет отсчет с начала XIX века. Конечно, ископаемые остатки организмов собирали давно – еще Леонардо да Винчи писал, что если ракушки найдены на горе, то когда-то там было море. Но к концу XIX века появились новые стратиграфические задачи. Надо было определять не просто роды, виды органических остатков, а и геологический возраст. Выяснилось, что остатки организмов «приурочены» к определенным породам, отражают определенные палеогеографические условия. Встала масса вопросов, которые уже необходимо было обсуждать.

Наверное, идея таких обществ витала в воздухе: в 1915 году образовалось Русское ботаническое общество, в 1918-м физиологи собрались под руководством Павлова. Хотя еще не кончилась Мировая война и уже начиналась Гражданская, то есть, казалось бы, не до того было.

– Наверное, тогда в палеонтологии ведущие европейские страны были примерно на одном уровне? – В общем, да. Ряд крупнейших европейских геологов работали в России. Так называемый Пермский геологический период (начался около 300 млн лет назад, продолжался примерно 47 млн лет. – Ред.), точнее, пермская система была описана – или, как выражаются специалисты, выделена в Пермской губернии английским геологом Мурчисоном. Так что нельзя говорить о каком-то нашем отставании. Скажем, идеи Дарвина были восприняты в России сразу.

В чем мы отставали, так это в организации государственной геологической службы. К 1880-м годам в крупных европейских странах, в Канаде, в Штатах такие службы уже были, а в России она образовалась только в 1882 году. В проволочках были виноваты и царская бюрократия, и сами геологи: одни говорили – надо делать так, другие – эдак.

Что касается палеонтологии – на первом же заседании общества первый его председатель Николай Николаевич Яковлев сказал, что палеонтология должна работать на стратиграфию. А стратиграфия работала на все геологические науки. Почему мы говорим о так называемом биостратиграфическом методе? Да потому, что органический мир постоянно развивается, и главное – его эволюция необратима: если видим трилобитов – то понимаем, что это может быть только палеозой, а если аммонитов – мезозой.

Надо сказать, Николай Николаевич Яковлев (он был завкафедрой палеонтологии в Горном, в 1911 году выпустил первый учебник палеонтологии, который к 1936 году выдержал пять изданий) крепко держал общество «в дисциплине» и направлял его работу, куда нужно.

Потом председателем стал Анатолий Николаевич Рябинин. Вы бывали в музее ВСЕГЕИ? Скелет большого утконосого динозавра, манчжурозавра, собрал именно профессор Рябинин. Восстановил по отдельным костям. Анатолий Николаевич умер в 1942-м от голода. Но успел сдать все дела общества в библиотеку и даже подготовил очередной номер палеонтологического ежегодника. Он вышел уже после войны.

После войны главой общества стал Африкан Николаевич Криштофович, крупнейший палеоботаник, организатор ленинградской палеоботанической школы, а следующим главой – мой учитель Иван Иванович Горский. Его я знал с детства: дружил с его племянником Васей Горским – Василием Петровичем. Дружили до конца его жизни. Оба пошли в армию, оба окончили Горный, были приняты во ВСЕГЕИ.

– Дружба судьбу определила?

– Как сказать... Я с шестого класса был биологом-дарвинистом, у меня всегда на столе открытка с портретом Дарвина стояла. В 1952-м я защитил в Горном диплом и остался в аспирантуре – именно на кафедре палеонтологии, у Горского. А потом мою судьбу определили мои любимые радиолярии, замечательная группа одноклеточных.

– Да за что их любить? Размер – две десятые миллиметра. Я понимаю, тираннозавр...

– Да, невооруженным глазом видишь только белые мельчайшие пятнышки в породе. Кстати, яшмы в основном состоят из кремнистых скелетов радиолярий. Но под микроскопом это такая красота!

Любовь к радиоляриям возникла случайно. Мы после четвертого курса с будущей женой Ириной Николаевной работали на Дальнем Востоке, на Сихотэ-Алине. Там в кремнистых толщах других палеонтологических остатков, кроме радиолярий, почти и нет. До меня два года занималась радиоляриями одна сотрудница, а потом уехала в университет во Фрунзе преподавать. И мне сказали: дело надо продолжать... Мой учитель Горский прокомментировал: «Радиолярии? Дохлое дело. Привезешь вагон кремнистых, а они все окажутся плохой сохранности...». Но я взялся.

– И не напрасно?

– На послезащитном застолье я разложил гостям фотографии прекрасных радиолярий под микроскопом, а Горскому надписал: «Результат дохлого дела».

Поскольку я занимался радиоляриями, то во ВСЕГЕИ подошел на должность завлабораторией микрофауны, потом стал заведующим отделом стратиграфии и палеонтологии: это был второй по величине отдел! 90 человек. А первый был закрытый, урановый.

– С советских времен составляется государственная геологическая карта страны масштаба 1:200 000, то есть в 1 см – 2 км. Было задание сделать карту подробнее. Ее так и нет?

– Еще в советское время выяснилось, что слишком много денег на эту работу нужно. И с крушением Министерства геологии «крупномасштабная съемка» перешла к организациям, которые непосредственно занимаются поисками и разведкой. А они в основном негосударственные. Считают нужным делать съемку и карту – делают. Наконец, под методическим руководством ВСЕГЕИ все-таки продолжилось составление листов Государственных геологических карт масштабов 1:200 000 второго поколения и 1:1 000 000 третьего поколения. А положение с картами 1:25 000 осталось прежним.

Карта-то ведь для чего: она сужает размах работ, сокращает затраты. И открытия крупных месторождений с лихвой окупают все. Когда сотрудник ВСЕГЕИ Олег Николаевич Кабаков открыл в Приамурье Солнечное месторождение, оловянное, говорили, что это погасило все затраты на геологическую службу по Дальнему Востоку от революции до середины 1950-х годов! Хотя, конечно, крупные месторождения – редкая удача.

– В других странах кто создает подобные карты? Государство?

– В развитых странах карты территории страны делаются через определенные промежутки времени, как и у нас, и ведает этим государство.

Но не забывайте, что у России самая большая территория. Я 25 лет был вице-президентом Международной комиссии по геологической карте мира и помню, что французским геологам просто нечего было делать на территории своей страны. Занимались Африкой, Ближним Востоком. Мой зарубежный друг (он в детстве жил на Васильевском острове, ребенком его увезли за границу) француз Жорж Шубер, а по-русски Юрий Александрович Шуберт, был крупнейшим геологом по Марокко и Африке в целом. И многие так.

– Когда в 1916 году общество только образовывалось, прозвучал доклад «Современные задачи палеонтологии». Эти задачи меняются со временем?

– В целом остаются, но что-то меняется – скажем, четвертый президент общества Иван Иванович Горский на докладе в 1966 году отметил «три особенности советской палеонтологии».

– «Советская физика», «советская химия»...

– Да, так уж было принято – в глобальной науке выделяли «советскую».

Итак, особенности. Во-первых, палеонтология стала массовой: после войны начали образовываться крупные коллективы. Потому что ставились большие задачи – например, экспедиция могла охватить половину Казахстана. Второе: расширилось значение микропалеонтологических методов: вот кость динозавра или ракушка – это макропалеонтология, а микро – то, что видно только под микроскопом, иногда только под электронным. Та же пыльца и споры, которые в ботанике имеют огромное значение: растения реже сохраняются, а пыльца и споры – вот они, с середины палеозоя. В-третьих: подготовка фундаментальных многотомных палеонтологических монографий. Вот стоят 15 томов «Стратиграфии СССР», а в том шкафу – «Основы палеонтологии», 1960-е годы. Многое с тех пор пересмотрено, но эти труды до сих пор актуальны.

А если говорить о будущем – конечно, основы биостратиграфических, палеонтологических исследований и методов останутся, но стали развиваться новые направления: палеонтология докембрия – толщи геологического возраста около

600 млн лет и древнее; палеопочвоведение; бактериальная палеонтология. Выясняется особая роль бактерий в осадконакоплении. Усиливается значение палеонтологии в разработке биологических проблем – прежде всего в эволюции биосферы, одного из главных направлений исследований Вернадского.

– Какое событие в палеонтологии – российской или мировой – вас в последние годы впечатлило?

– Мамонты, точнее мамонтенки, которыми занимается Зоологический институт. Это почти чудо: чтобы сохранились мягкие ткани, шкура, мясо. Вот у этого института эмблема – Березовский мамонт, и у нашего общества эмблема – мамонт. Он и на печати, и на значках, и на медали. Я этот значок ношу, зашел как-то в парикмахерскую постричься, и молодая девица, парикмахер, меня спрашивает: «Что означает этот мамонт на значке?». Я поразился: «Почему вы думаете, что это не слон?». На значке-то не мохнатый зверь, а скелет...

– На значке написано «Палеонтологическое общество» – значит, всяко не слон, а кто-то постарше.

– Нет, она его по бивням опознала! Говорит: «У слона другие бивни». Вот такие бывают парикмахеры.

– Александр Иванович, вот еще что удивительно: за сто лет в Палеонтологическом обществе было всего шесть президентов. В Межведомственном стратиграфическом комитете за 60 лет вы – третий председатель. Немыслимые сроки.

– А вы знаете, в Русском ботаническом обществе за сто лет – тоже шесть председателей или президентов. Минералогическое общество было образовано в 1817 году, но я подсчитал, сколько у него было президентов за последние сто лет – восемь! Вот директора институтов сменяются чаще: я в 1970 – 1980-е был уже двадцать шестым, потому что в годы репрессий некоторые наши директора уходили, к несчастью, «очень далеко».

– Чем сейчас живет общество?

– У нас центральный совет, его основная работа – подготовка ежегодной сессии. Координируем работу отделений в разных городах России – их сейчас 15. В советское время было на десяток больше, за счет республиканских отделений. Участвуем в организации музеев, в охране ценных палеонтологических объектов – приходится вставать на защиту какого-нибудь карьера, геологического разреза. Каждый год принимаем в общество с десяток человек.

– Вы где-то писали, что период российской палеонтологии с 1950-х по 1990-й был «золотым». А нынешний какой?

– Шестое десятилетие Межведомственного комитета по стратиграфии я отметил статьей, которая называлась «Вопреки всему». Вот такой у нас период.

Но надо признать, что больше нет такого общества, которое с 1955 года собиралось бы каждый год, посвящало этому неделю, не подверглось реорганизации. Здесь общество особо благодарно генеральному директору ВСЕГЕИ Олегу Владимировичу Петрову за постоянную помощь. Вот и к нашему юбилею институт издал календарь и книгу и выпустил настольную медаль.

Подготовила Анастасия ДОЛГОШЕВА