Забыться нельзя проснуться

В Александринском театре состоялась премьера спектакля «Третий выбор» – это вторая редакция «Живого трупа» по пьесе Льва Толстого, впервые поставленного Валерием Фокиным в 2007 году. Актерский состав сменился более чем наполовину. В роли Феди Протасова – Петр Семак.

Забыться нельзя проснуться | Эффектные лестницы Александра Боровского стали своеобразной визитной карточкой спектакля. ФОТО предоставлено пресс-службой Александринского театра

Эффектные лестницы Александра Боровского стали своеобразной визитной карточкой спектакля. ФОТО предоставлено пресс-службой Александринского театра

Про «третий выбор» сказано в пьесе у графа Толстого: «Всем ведь нам в нашем круге, в том, в котором я родился, три выбора – только три. Служить, наживать деньги, увеличивать ту пакость, в которой живешь. Это мне было противно, может быть, не умел, но, главное, было противно. Второй – разрушать эту пакость; для этого надо быть героем, а я не герой. Или третье: забыться – пить, гулять, петь. Это самое я и делал. И вот допелся». Воля к забытью, к радикальному эскапизму и неотделимому от него саморазрушению – основная движущая сила героя фокинского спектакля.

В спектаклях Валерия Фокина приветствуются фантасмагории, всевозможные двойники, гротескные эскапады, но строго-настрого запрещен вход ностальгическим общественным миражам. Добродушный московский быт, «матерый человечище», мучимый тоской, непонятной простым смертным (таким когда-то играл Федора Протасова Николай Симонов), воля, «степь, десятый век» в номерах с цыганами и, конечно же, знаменитая «Невечерняя» – всем этим стереотипам зрительского восприятия пьесы режиссер предпочел социальную драму.

Вместо московского уюта – домашних чаепитий, светских приемов, таборных удовольствий, трактирного загула – строгий классический сквозняк петербургских лестниц. Толстовские персонажи ведь все время ждут известий, и поэтому обязательно нужно встретить прямо у лифта, накинуться с расспросами: «Что? Как он?» (что сказал Федор? А доктор? А температура у Мики? А следователь? А маман?). Они не успевают зайти домой – дом, увиденный глазами Феди Протасова, отныне запретен. Федор в этом спектакле бежит не с дивана на диван (из дома – к цыганам), а буквально: с верхних этажей лестницы – в самый низ, в клетку подвала. Здесь у него нет и не может быть товарищей, он совсем один. Тирания домашнего комфорта, «семейных застенков» ничто по сравнению с железной общественной иерархией (лучше затейливых лестничных пролетов Александра Боровского тут и впрямь ничего быть не может), и семья Протасовых занимает свой этаж на площадке именно этой «общественной» лестницы.

Вся история происходит в пространстве одного дома: квартиры Протасовых и Карениных расположены в одной парадной, следственная часть и суд находятся где-то неподалеку. На самом верху, под крышей, обитает художник Петушков, под лестницей процветает темная личность по фамилии Турецкий (он-то и станет доносчиком), а когда князю Абрезкову (незаменимый Николай Мартон) случится посетить Федю в его подвале, он просто спустится туда – прямо в домашних тапочках на босу ногу. Потому что недалеко. И все этажи соединяет старинный лифт – на нем катаются полицейские чины с непотребными девицами (натурально, под разухабистую «Невечернюю»), на нем же в последний путь, в «место, где свет», вознесется застрелившийся Федор. Образ социального лифта воплощен в спектакле буквально.

В первой редакции «Живого трупа» в Александринке Фокину удалось важное: он объяснил, почему мир, из которого бежал добрый Федя, был совершенно невыносим. И сейчас каждый из этих «хороших, хороших людей» четко знает свою ступеньку. Спектакль начинает Анна Павловна, мать Лизы Протасовой (Мария Кузнецова), – интонация актрисы, ставшая камертоном мирка «хороших людей», бесподобна в своей точности: в перечислении Фединых грехов слышится не только осуждение человека, причинившего горе дочери, но и порицание «нарушителя конвенции».

Теща – высший чин в семейной табели о рангах. Как, впрочем, и свекровь – Анна Дмитриевна Каренина (Светлана Шейченко) – сатира не менее точная и не менее тонкая. В этом доме все, подчиняясь незыблемым общественным установлениям, носят «невидимые миру» погоны – даже дамы. Женская «квадрига», фронтально выстроившаяся на высоком балконе, – непобедимый авангард, удерживающий плацдарм семейного уклада. Здесь есть все: и здравый смысл, и житейская мудрость, и до настырности бесконечная забота, и супружеская верность, и восторженная влюбленность юной Саши (Василиса Алексеева нашла свежие забавные нюансы для своей героини). И все это невыносимо. Фокин сдвигает интонацию на каких-нибудь полтона – и в искренности персонажей дребезжит не слышная им самим фальшь.

Но, каких масштабов достигнет эта фальшь в новой редакции спектакля, поначалу и предположить было нельзя. «Третий выбор» – это территория бесконечных и опасных взаимных иллюзий. Важным мотивом ухода Протасова, как известно, была давняя привязанность его жены Лизы и Виктора Каренина – ради их счастья Федор готов был застрелиться. Раньше казалось, что беда претворится в благо, хотя бы для этих двоих. Сейчас же очевидно, что союз Лизы (необыкновенно трогательная и лиричная Юлия Марченко) и Каренина (необыкновенно странный даже для роли «маменькиного сынка» Андрей Матюков) – это сплошная ложь, жалкая попытка замены объекта. Не в меру трепетный Виктор, проговариваясь, ставит любовь к Феде на первое место, а Лиза и вовсе ничего не в силах скрыть и истошно вопит, едва завидев Федора. Не потому, что испугалась. А потому, что то было настоящее. А это, нынешнее, – вынужденная дань общественной морали, ежеминутный повод для принужденно сладких улыбок.

Получается, что оставивший жену Федор был не великодушен и мудр, а всего лишь безразличен. Но он и сам страдает от фантомной боли несуществующей любви – в «Третьем выборе» юная Маша (Олеся Соколова), смело входящая в Федину клетку, окончательно «развоплотилась», превратившись из девушки в видение. Она, конечно же, не толстовская цыганка, но и не сердобольная курсистка из первой редакции. Барышня то ли ошиблась подиумом, то ли вот уже целую неделю как приступила к обязанностям социального работника, применяя к объекту своей благотворительности интересные, нетрадиционные меры воздействия. На ее слова о любви Федор восхищенно бормочет: «Удивительно!» – но слушает их, как далекое эхо, как нечто, возможно, и прекрасное, но точно не имеющее к нему никакого отношения.

В свое время Федор Протасов, сыгранный Сергеем Паршиным, был лишен претензий на личную исключительность. Не надо быть титаном, взыскующим иррациональной «воли», чтобы почувствовать себя загнанным в клетку. В положении и мировоззрении «живого трупа» нет решительно ничего героического – как нет и никакого особого просветления в Федином самоубийстве (от предсмертных придыханий «Как хорошо...» и т. д. александринский спектакль по счастью избавлен). Загадкой героя был добровольный уход, отказ от мира.

Актер Малого драматического театра Петр Семак, занявший в этом сезоне пост «гостевого премьера» Александринки, в роли Протасова совсем не таков. Его герой сам по себе загадка. Обстоятельства места и времени уже не так и важны – важен лишь этот человек, лежащий в углу ничком. Блеск растерянных глаз и непослушное, ненужное тело. Этому Федору тесно в клетке – точно так же, как актеру в двухчасовом спектакле, состоящем из коротких острых зарисовок. Четыре акта, каждый по пять часов, играть в несколько вечеров, по особым дням – двое суток с утра до ночи, – вот настоящий масштаб истории героя Петра Семака (бывшему императорскому театру, несомненно, по силам развить достижения МДТ, воспитавшего выдающегося актера).

К концу спектакля – заваленная пустой стеклотарой авансцена (это одинокую-то винную бутылку в углу клетки Феде все поминают?!), побратавшийся партер, хором распевающий «Невечернюю», и студенты на галерке, горячо толкующие о смысле жизни (в духе самозваного «гения» Александрова, превосходно сыгранного Иваном Ефремовым). И не надо, в самом деле, никаких цыган, вот она – степь и воля!

Однако ничего этого нельзя. Поэтому Феде лишь остается дурашливо хвастать перед случайным слушателем своей «ловкостью» (умно он с самоубийством придумал!) и тихонько радоваться, что его наконец-то все оставили в покое. Когда потребуется вновь сбежать – он сбежит окончательно, найдя наконец тот предел, где «социальный лифт» останавливается.


Эту и другие статьи вы можете обсудить и прокомментировать в нашей группе ВКонтакте

Материал опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 044 (5417) от 16.03.2015.


Комментарии