Патриотизм – очень тонкое чувство

Время принесло нам непростую общественную ситуацию, проявившуюся в реакции на театральный спектакль «Тангейзер». Попытка дальнейшего диалога обнажила целый комплекс проблем и опасных тенденций, связанных с кадровыми решениями, c голосами в пользу цензуры. С тем, что при определении судьбы спектакля или людей, причастных к его созданию, учитываются некомпетентные суждения.

Сегодня куда как более широкая, нежели обсуждение одного спектакля, дискуссия, по сути о контроле над художником, вызванная событиями вокруг поставленного в Новосибирске спектакля, не затихает. Споры продолжаются в общественном совете Министерства культуры, в творческой среде, которая тоже разделена, что очень понятно, потому что общество расколото.

Критиковать, осуждать, требовать, чтобы театр принял какие-то меры, даже снял спектакль с репертуара, – все это я допускаю. Готов принять самые агрессивные высказывания как чье-то мнение, потому что понимаю, насколько разное образование, вкус, театральную подготовку имеют зрители.

Печально и опасно, что в случае с новосибирским спектаклем обсуждение ушло c поля дискуссии на поле административных, кадровых решений. В этой истории не должна была одержать верх ни одна сторона, ни правая, ни левая. Найти компромисс и победить следовало Министерству культуры. Оно этого не сделало, даже не исчерпало все дипломатические возможности в урегулировании конфликта.

Административный триумф у противников спектакля. И сразу как следствие покатилась новая волна. К примеру, несогласные с репертуаром чеховского МХТ подкинули свиную голову к дверям театра c угрозами, что, дескать, если не снимут неугодную постановку с репертуара, то новосибирские события покажутся «детским садом». Впрочем, даже если бы победила другая сторона, я не уверен, что и тут не «замутили» бы какой-нибудь перформанс с сожжением чего-то где-то в подворотне. Потому что сегодня всеми, к сожалению, руководят крайности.

Количество желающих оскорбиться тем или иным художественным произведением огромное, в очередь выстраиваются. Не видели, что-то слышали, готовы оскорбиться. Для чего? Чтобы утверждаться. Ничего нового в этом, конечно, нет. Так было в России и сто лет назад.

В гонениях на «Тангейзер» участвовали огромное количество людей, они собрались на площади, кричали «распни!», но при этом спектакля не знают, в театр не ходили. Три-четыре человека посидели на опере, потом в силу своего понимания пересказали спектакль. Я даже не исключаю, что это была спланированная акция, чтобы столкнуть разные группы общества, спровоцировать реакцию митрополита. Известные технологии радикальных организаций, какого бы толка они ни были.

А мы обсуждаем оперу и границы режиссерской интерпретации. Хотя тем, у кого в качестве аргументов находятся свиные головы, никакие обсуждения не нужны, им нужна победа, которую они на данном этапе получили.

Сейчас Институт природного и культурного наследия имени Лихачева по просьбе некоего Независимого актерского профсоюза всерьез проводит семинары по определению границ интерпретации и делает это якобы в защиту литературы. На мой взгляд, любая попытка как-то урезонить, ограничить возможности творчества – дело совершенно утопическое и неблагодарное. Особенно это касается театра.

Свобода интерпретации – право режиссера. Он сочиняет новый мир. Если ты хочешь максимально приблизиться к литературному произведению в подлиннике, возьми книгу, ложись на диван и читай. Театр не передатчик литературы, это другое искусство. Вот уже более ста лет существует наша профессия в ее современном понимании, а все равно приходится это объяснять.

Когда в Институте наследия в качестве корректной интерпретации приводят пример Мейерхольда – мне смешно. Ну почитайте хотя бы, что происходило вокруг его спектаклей, сколько раз его обвиняли в том, что он «топчет автора ногами». Да разве только его? Вспомним один только шедевр Мейерхольда, вошедший в Золотой фонд театральной классики, – «Ревизор» 1926 года. Какие были столкновения и какие люди в них участвовали! С одной стороны – Луначарский и Маяковский, c другой – нарком Семашко, Шкловский и примкнувший к ним Демьян Бедный со стихотворением «Смех, гоголевский смех, убил ты наповал». Оно так и назвалось «Убийца» и было опубликовано в газете «Правда». А какие были стычки в Политехническом музее, Шкловский в крик обвинял оппонентов в фашизме. Представляете, насколько все это было опасно. Страсти пылали такие, что сегодня никакому институту не угнаться.

Тем не менее ученые-филологи намерились определить допустимые границы режиссерской интерпретации классических литературных текстов. Уже провели семинар-экспертизу пушкинских постановок. Среди признанных неправильными есть работы, ранее высоко оцененные профессиональными театральными экспертами, даже отмеченные самой главной театральной наградой России – «Золотой маской». А среди авторов, которых эксперты наследия «щелкнули по носу», есть и такие на сегодняшний день классики сцены, как Римас Туминас, например. Это нормально?

Или вот газета с показательным в данном случае названием «Советская Россия» тут же публикует большой материал о «покушении» на классику и «деградации» культуры, где даже уже не филолог, а доктор технических наук устраивает разнос очень уважаемому театральному критику и спектаклю режиссера с мировым именем Льва Додина. И попутно целой группе талантливых авторов. Должен сказать, что как губитель классики упомянут и я...

Со спектаклями по Пушкину в Институте наследия резко определились, теперь заявили, что на очереди Гоголь. Я понимаю, что тут уж обязательно войду каким-то образом в группу режиссеров, по которой пройдутся. Помню, как несколько лет назад мы в Александринском театре успокаивали женщину на спектакле «Ревизор». Мне сказали, что она лежит в фойе на диване, ей дают валокордин. Я прибежал. А она в слезах говорит: «Ну что же вы такое поставили! Хлестаков – он же милый!». Тут я понял, какое клише сидит в голове у человека! Ничего себе «милый». Обманул весь город, всех, говоря сегодняшним языком, развел, набрал денег и уехал. Должен сказать, роль Хлестакова тогда играл сейчас уже покойный Алексей Девотченко. Играл очень хорошо, хотя несколько иначе, чем мы играем сегодня.

Этот случай – яркая иллюстрация очень важной и актуальной сегодня проблемы, проблемы зрителя. Образованный в плане театрального восприятия человек умеет ориентироваться в репертуаре и всегда знает, на какой спектакль ему нужно идти, а на какой нет. Выбор спектакля – это часть зрительской культуры. Уровень подготовки зависит от семьи, образованности, включенности в театральный процесс и в итоге от степени развития собственного эстетического вкуса. К сожалению, сегодня процесс воспитания эстетического вкуса в нашем обществе нарушен, нужно думать о воспитании зрительской аудитории. Вместо этого нам предлагают, чтобы избавить зрителя от лишних переживаний, давать ему какую-то дополнительную информацию на билетах. Возрастной ценз там указан, этого достаточно.

Режиссеру, разумеется, необходимо понимать, кому он адресует свой спектакль. Для кого я это делаю, зачем, кто будет смотреть. И, конечно, важно, где я это делаю. Очевидно, то, что можно в подвале, не стоит делать на Большой сцене Александринского театра. Это не конформизм, а художественная стратегия.

Доля провокативности всегда была свойственна театру. Право интерпретации – вопрос ответственности художника. Границы интерпретации всегда соприкасаются с художественной интуицией и вкусом, ощущением верности литературному первоисточнику. Происходить это должно не с позиций цензуры, а в следовании верности духу, но не букве автора. Режиссер не должен плясать на костях классика, но и не может стоять перед ним на коленях. Так что вопрос границ интерпретации очень тонкий.

И вот тут я могу напомнить, что главная идея «Тангейзера» – раскаяние грешника и милость божественного прощения. В новосибирском спектакле эта идея полностью проявлена, и в этом смысле верность автору сохранена. Вообще Вагнер, наверное, с ума бы сошел, узнав, что его далеко не самая удачная опера произвела через столько лет фурор именно в России.

Еще одна идея, родившаяся в ходе обсуждения этого спектакля: государство не должно поддерживать экспериментальные постановки. Понятно, экспериментальное сложно контролировать. Я смотрел «Тангейзер» в видеозаписи, и там, кстати, нет никакого эксперимента. Использован прием переноса времени действия, что давно уже оперный штамп. А уж всерьез принять упитанного оперного певца в рыжем парике за Иисуса Христа можно только в пьяном угаре. Тем более что спектакль сделан так, чтобы зрителю было понятно: действие происходит на съемках фильма.

Лишить новое искусство государственной финансовой поддержки – отказаться от его развития. В нашем театре есть Новая сцена, если ее не поддерживать, она не выживет или переродится в совершенно иной, ориентированный на коммерческий успех, организм. Недавно Новая сцена Александринского театра получила две «Золотые маски» за экспериментальный европейского уровня спектакль «Экспонат/Пробуждение». Коммерческий успех этому спектаклю не грозит, на эксперименте нельзя заработать, но в него надо вкладывать деньги. Это аксиома, и не только для театра.

Впрочем, драматический театр в целом не может быть коммерчески успешным, поскольку его главная функция – просветительская. И когда нам приводят в пример успех музыкальных театров, тем более работающих в исторических зданиях, – это не очень корректно и демонстрирует полное непонимание жанров искусства. Александринский театр выдерживает заполняемость зала на 80 – 85%, сохраняя при этом серьезный драматический репертуар.

Можно ли определить эталонные темы, которые государство будет поддерживать? Но это не поддержка искусства, а пропаганда каких-то смыслов. Так уже происходит в кино. Там сейчас важная тема – воспитание патриотизма на положительных примерах. Но истинный патриотизм – очень тонкое, иногда даже трагическое чувство. Это не только любовь к Родине, но и обнажение проблем. Чаадаев, наверное, был не меньшим патриотом, чем многие сегодня. А Пушкина признали бы патриотом? Когда говорят, про это пиши, это снимай, а вот этого нам не надо, на мой взгляд, это проявление псевдопатриотизма.

Еще одна новость: нам предлагают вернуть практику предпремьерных просмотров и общественных худсоветов. Все это мы уже проходили. Я прекрасно помню, как в 1973 году в «Современнике» мой спектакль «Провинциальные анекдоты» восемь раз принимала комиссия. Тут предписание не выполнили, тут сцену не убрали, тут надо бы текст переписать. Как переписать? Вампилова в живых уже не было. И играли в этом спектакле Табаков, Даль, Вертинская. Восемь раз им приходилось выходить перед комиссией, в которой далеко не все разбирались в искусстве. Возврата к такому прошлому я не хочу. Обсуждение спектакля – дело профессионального сообщества, театральных экспертов, критиков, а не чиновников и общественности.

Эту и другие статьи вы можете обсудить и прокомментировать в нашей группе ВКонтакте

Материал опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 080 (5453) от 07.05.2015.