Музыка оживит историю

Как уже знают наши читатели, сегодня в 19.00 на Соборной площади Петропавловской крепости стартует общедоступный международный фестиваль «Опера – всем». По традиции, открывает его произведение русского композитора. В этом году прозвучит «Князь Игорь» Александра Бородина в постановке Вадима Милкова-Товстоногова.

ФОТО Дмитрия СОКОЛОВА

– Вадим Георгиевич, вам раньше доводилось ставить спектакли на открытых площадках?

– В 1979 году мы вместе с отцом ставили «Дона Карлоса» Верди на фестивале в Савонлинне в Финляндии, где в площадку для оперного фестиваля превращен огромный средневековый замок. Потом у меня был опыт работы на фестивале в венгерском городе Сегеде – на площади перед Домским собором я поставил оперу «Иван Сусанин» Глинки. Я рад, что подобный фестиваль появился у меня на родине. Мне предложили поставить оперу «Князь Игорь», которую я уже режиссировал в Венгрии в конце 1980-х.

– Но пространство Петропавловской крепости диктует особые условия...

– У фестиваля «Опера – всем» многотысячная аудитория. Конечно, наряду с поклонниками и ценителями оперы на спектакли приходят и не искушенные в этом жанре люди.

Поэтому моя задача – приблизить оперу к пониманию самыми разными слушателями, сделать оперное искусство более доступным, но от того не менее чарующим.

Конечно, мне приходится учитывать специфику площадки – другая акустика, другие расстояния, другая степень условности, меньше репетиционных часов, чем в театре. В короткие сроки я попытался сделать достойный спектакль. Мне хотелось подчеркнуть религиозную направленность оперы «Князь Игорь», которую обычно вытесняет тема патриотизма. Когда в центральной своей арии князь Игорь призывает «О дайте, дайте мне свободу...!», многие не вполне понимают, к кому он обращается. А он обращается к языческим богам! Христианство было очень хрупкое – сто лет не прошло с момента крещения Руси. Мы ведь до сих пор справляем языческие праздники – Ивана Купалу и Масленицу и даже не знаем, что, в сущности, берем на душу грех. В то время христианство только-только зародилось в стране, князь Игорь в порыве отчаяния, потеряв надежду на победу, вдруг взывает к языческим богам и тем самым совершает страшный грех. И ему является Овлур, крещеный половчанин, который символизирует спасение и посланника Христа. Бог не дает князю Игорю совершить грехопадение. Сегодня именно это для меня представляется самым главным.

– Насколько для вас важна историческая точность в оформлении спектакля?

– Я учился в тот период, когда за ошибку в одной детали костюма нам ставили двойку. Теперь Дон Карлос может выйти на сцену в джинсах, но я на такие спектакли не хожу. Мой долг – подарить зрителю автора в его первозданном виде. Прочесть авторский замысел и не навязывать зрителю того, что ему не соответствует. Я работал с гениальными дирижерами, и у меня никогда в жизни не было конфликтов и непонимания. Сейчас мне интересно работать над русской оперой с дирижером итальянского происхождения Фабио Мастранджело.

– Вы много работали в Европе. Там хорошо известно имя Георгия Товстоногова?

– Да, папу знают не только в Европе, но и во всем мире. Помимо европейских стран он с гастролями побывал и в Японии, и в Латинской Америке.

– Как получилось, что вы почти сразу же после выпуска попали в Большой театр?

– Я поступил на оперно-режиссерский факультет в год, когда заведующим кафедрой был назначен Эмиль Пасынков, приехавший из Новосибирска возглавить здесь Малый оперный театр. И я поступил к нему на курс (где актерское мастерство преподавал Владислав Стржельчик). По окончании Консерватории меня распределили в Сыктывкар, но мне там не понравилось, и я сбежал. Министерство было недовольно моим поступком. И тогда я поступил на Высшие режиссерские курсы в ГИТИС, чтобы еще раз распределиться, но в хороший периферийный театр главным режиссером. Занятия вел режиссер Большого театра Олег Моралев, а также на наших занятиях присутствовал Борис Покровский, который после окончания курсов и предложил мне остаться в стажерской группе Большого театра и даже позволил поставить два спектакля, когда я был еще стажером. Потом меня перевели в состав основной труппы Большого театра, где я и прослужил режиссером более десяти лет.

– Почему вы так быстро ушли с поста художественного руководителя нашего Театра музыкальной комедии, который возглавили в конце 1980-х?

– Я получил театр, когда он был на капитальном ремонте, публика туда не ходила. Мы показывали спектакли в ДК «Выборгский»: в зале, рассчитанном на полторы тысячи зрителей, были два человека. Я предупредил, что количество зрителей не зависит от качества моих спектаклей, просто никто не будет ездить вечером на Выборгскую сторону во дворец культуры, находящийся между двух тюрем. Со мной согласились. Но потом руководство поменялось и сказали: а чего это в Театр музыкальной комедии народ не ходит? И надо мной назначили директора. Мы не сработались, и я ушел.

– Вы ставили оперетты, водевили... А сегодня эти жанры нужны публике?

– И водевиль, и оперетта – замечательные виды театрального искусства – никуда не отошли и вряд ли отойдут. С чего это вдруг?

– Слишком они наивные, все там слишком далеко от реальной жизни.

– В театре все и должно быть не совсем как в жизни. Если в театре будет абсолютно как в жизни, это будет не искусство, а газета «Правда». Этой зимой к юбилею Владислава Стржельчика я поставил спектакль «Рюи Блаз» Виктора Гюго на музыку моих любимых Вагнера и Глюка. На премьере киновед Сергей Шолохов сказал: «Какая странная драматургия, в нее трудно поверить, но зритель почему-то плачет!». Да, такая странная драматургия. Скоро я приступлю к постановке водевиля «Соломенная шляпка» Эдена Мари Лабиша. Вообще работы много. Правда, сейчас сил хватает только на разовые проекты, а погружаться в коллектив стационарного театра я больше не готов. Зато много преподаю в петербургской Консерватории и в Педагогическом университете им. Герцена: веду актерское мастерство, музыкальную режиссуру, теорию драмы.

– Что вас огорчает или радует в современном музыкальном театре?

– Радует, что актерская школа в музыкальном театре очень выросла. Артисты умеют не только петь, но и говорить, танцевать и делать сложные вещи. Но, к сожалению, режиссура утратила свою власть. Теперь директоры пытаются быть главнее режиссеров. А если директор, мало понимающий в режиссерской профессии, начинает говорить, что ставить и каким образом, начинается катастрофа. На периферии всюду так. Только в Москве худруком может стать режиссер. А в провинции думают, что главный человек – директор, который распоряжается деньгами.

– Что-то из увиденного в последнее время произвело на вас впечатление?

– Скорее всего, нет. Сейчас все ориентируются на стиль режиссера Дмитрия Чернякова, у которого действие всегда происходит в замкнутом пространстве в отрыве от времени, от эпохи. Все увлеклись этим направлением. Но мне кажется, реалистический театр скоро вернется на подмостки.

Эту и другие статьи вы можете обсудить и прокомментировать в нашей группе ВКонтакте

Материал опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 124 (5741) от 12.07.2016.