Кому доверим вантуз?

Современная жизнь обрекает каждого из нас вырабатывать мнения о множестве явлений, которых мы не видели и никогда не увидим собственными глазами. Мы не воевали в Донбассе, мы не стреляли на майдане, мы не заседали в Овальном кабинете Белого дома, но мы обречены иметь какое-то мнение и о луганских ополченцах, и о намерениях американского правительства, и о личности их президента, и даже на основании этих сомнительных мнений поддерживать какие-то решения, способные роковым образом изменить судьбы мира, потому что у нас просто нет другого выхода. Мы обречены принимать решения при катастрофически неполной информации и катастрофически непредсказуемых последствиях. И эпатажный спекталь новосибирского оперного театра «Тангейзер», вокруг которого было столько шума, далеко не самый важный пример этого всеобщего правила.

Источник: forum.edinenie.ru

Однако и не самый пустяковый. В этой истории оказались затронутыми святыни, а святыни для каждого человека представляют важнейшие составляющие его экзистенциальной защиты – представлений, позволяющих ему преодолевать ощущение своей мизерности и беспомощности в мироздании. Для кого-то в число святынь, придающих его жизни значительность и красоту, входят мать, отец, дети, для кого-то родина, а для кого-то – вероятно, даже для большинства – образы и предания той или иной религии. Даже для неверующих, но культурных людей религиозные образы проникнуты поэзией, их осквернение убьет половину мирового искусства, начиная с Венеры Милосской и отнюдь не заканчивая «Христом в пустыне» убежденного реалиста Крамского. И лично я считаю, что оскорблять чужие святыни не следует. Не говоря уже о том, что это безумное культурное расточительство (если слова «молитва» и «небеса» утратят свою высоту, мы останемся без божества, без вдохновенья), но это и гадко, и опасно, и непрактично: не могу придумать ситуацию, где бы такое оскорбление чему-то помогло.

Люди, однако, поминают чужих матерей так часто, что никто уже и не воспринимает буквального смысла мата – альма-мата. Но вот попробуйте кому-то сказать что-то унизительное, чтобы он понял, что речь идет именно о его матери... На это идут лишь в пароксизме ненависти либо в сознательной решимости спровоцировать драку, порвать навеки.

Но откуда же возникла иллюзия, что оскорблять религиозные святыни можно безнаказанно, что те, кому они дороги, не станут их защищать? Что их гнев можно будет разрядить какими-то заклинаниями типа «это всего лишь шутка» или «это художественный жест»? Как бы нам понравилось, если бы с актрисой, загримированной под нашу мать или жену и наделенную их именем и фамилией, на сцене стали бы совершать нечто непотребное? Принялись бы мы аплодировать или сочинять утонченные размышлизмы в том духе, что пространство искусства есть особый мир, на который не распространяются вульгарные человеческие законы?

Разумеется, те, кто хочет оскорблять и пожинать плоды скандала, ничем не рискуя, наговорят не меньше высоких слов о своей неподсудности, чем это делала Святая инквизиция или Коммунистическая партия, но хотя бы в глубине-то души (не может же она у них полностью отсутствовать!) они должны понимать, что на неподсудность охотно претендовала бы и власть, и коммунальные службы, да и любой из нас. А потому никто никому никогда не подарит то, чем хотел бы обладать сам, – свободу без ответственности. Если я себе позволю выйти в дикое поле из-под власти и защиты законов и приличий, можно не сомневаться, что это же сделают мои конкуренты. И если в скучном, стесняющем мою свободу консервативном мире за оскорбление на меня подадут в суд, то в диком поле вполне могут и огреть дубиной.

И даже наверняка найдутся те, кто это сделает, если только мой эпатаж коснется и в самом деле чего-то важного. Так что, если в так называемых цивилизованных странах за глумление над культурой не мстят, это означает лишь то, что в ней не видят серьезной ценности, а разве что утонченное развлечение, забаву. Однако культура всегда останется зоной риска, порой смертельного, покуда она будет действительно культурой – миром могучих иллюзий, наделяющих нашу жизнь смыслом и красотой. А смысл и красоту всегда будут защищать те, кому они по-настоящему дороги, рано или поздно выходя и за пределы правового поля в поле дикое.

Гроздья гнева зреют давно. В своем романе «Интернационал дураков» я изобразил влюбленную пару, обнаружившую в антверпенском Музее живописи развешанные под потолком чучела собак, а перед распятым Христом кисти Рогира Ван дер Вейдена – босого господина в старом плаще, расплющившего о Христа нос, из которого свисали кровавые сопли, уже накапавшие лужу вокруг его восковых ступней (я действительно там такое видел – Европа, блин, учитесь, варвары!).

Наивная героиня поражается, зачем эти гадости творить именно в музеях, и ответ моего героя, мне кажется, выражает чувства многих из нас: «Раньше платили тем, кто создавал новую красоту, – теперь платят тем, кто оплевывает старую. Тупицы наконец-то показали, до чего им ненавистна красота, какие горы злобы они накопили за те века, когда их заставляли делать вид, что и они ею восхищаются». И ответ героини, по-моему, тоже выражает те чувства, в которых многие культурные люди не решаются признаться: «И мы после этого хотим, чтобы мусульмане нас уважали?.. Да любой террорист скажет: вы собаки, вы свои святыни не уважаете... Я поняла, почему мне все-таки нравится бен Ладен – у него та-акая греза!..»

Я и не в романе, а в реальности слышал нечто подобное: мы возмущаемся исламистами за то, что они разрушают старинные храмы, но ведь наши собственные шарлатаны тоже разрушают храмы – в наших душах. В романе же я провел героев и через спектакли модных режиссеров.

«Мы без особой отрыжки проглотили и бешеного хрипатого Хлестакова-скинхеда, и Гамлета в шахтерской каске, и Карла Моора в инвалидной коляске, и трех сестер, медлительно кувыркавшихся в огромном аквариуме, испуская цепочки пузырей с отчетливым бульканьем, и Катерину, совокуплявшуюся с Кабанихой на чердаке, по которому с душераздирающим мявом метались самые настоящие кошки с прищепками на хвосте, однако король Лир, скитающийся по сцене в одном только презервативе, символизирующем его запоздалое желание никогда больше не иметь детей, сломил наше высокомерие.

– Но почему радуются, когда оплевывают красоту?..

– Потому что уже давно ее тайно ненавидят. Красота спасает нас от ужаса ничтожности, но зато и дает понять, что сами-то мы не того... Нет уж, если нас поселили во дворце, значит, надо его загадить!

– Может, надо устроить какой-нибудь пикет?..

– Им только того и надо. Они же хотят гадить, ничем не рискуя, но казаться гонимыми. Суд – это для них вообще сказка! Три месяца на первых полосах – и полное оправдание!

– Так что же делать?..»

Проза жизни и просто проза – вещи все-таки разные, но мой герой и в романе предлагает сравнительно гуманное оружие – сортирный вантуз: за унижение платить ответным унижением. Однако в реальности-то за каждым жуликом с вантузом не угонишься, тут требуется оружие куда более массового поражения, не убивающее, но позорящее.

Требуются если не тысячи, то как минимум сотни вантузов. И чьим рукам я бы решился их доверить? Во все времена законодателями вкуса была аристократия, а сегодня эту роль в какой-то степени могла бы взять на себя интеллигенция, чей вкус воспитан и испытан на классических образцах. Но, увы, интеллигенция обезоружена демагогическими лозунгами, обеспечивающими всяческий иммунитет любому истероиду и шарлатану, стоит им объявить себя творцами, – так Советский Союз когда-то готов был поддерживать любого бандита, стоило ему объявить себя коммунистом. А что еще важнее – интеллигенция деморализована, каждый чувствует себя последним бойцом разбитой армии.

Когда пару-тройку лет назад кто-то осквернил музей «педофила» Набокова (бросил что ли бутылку в окно – уже не помню), в Петербурге прошло несколько «круглых столов», на которых преобладали призывы к власти. Пришлось напомнить, что мы совсем недавно требовали от государства уйти из культуры, но вот когда понадобилось ее защитить, у нас не нашлось никакого иного орудия. И мы оказались неспособными ни на что, кроме кудахтанья.

Наша мысль и сегодня по-прежнему не выходит из истоптанного круга «дозволена цензура – не дозволена цензура» (любое светское государство всегда поддержит сильных и лояльных против слабых и недовольных), и кажется, по-прежнему никому не приходит в голову, что интеллигенция и сама чего-то стоит.

Только стоит ли?

Эту и другие статьи вы можете обсудить и прокомментировать в нашей группе ВКонтакте

Материал опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 072 (5445) от 23.04.2015.