Мухи и котлеты. О чем рассказывает книга «Камерная лирика»?

Проходя недавно по Невскому, не отказал я себе в удовольствии зайти в только что открывшийся после ремонта Дом книги. Среди гигантского разнообразия печатной продукции разглядел маленькую книжечку «Камерная лирика». Взял в руки — оказалось, что это сборник «тюремной поэзии». Взгляд на пенитенциарную систему как тех, кто знает о ней понаслышке, так и тех (их — главным образом), кто реально «мотал срок». Цена оказалась вполне щадящей, и я раскошелился.

ФОТО Pixabay

Дома, порывшись в своей библиотеке, я нашел книжечку аналогичного содержания — «Песни узников» издания 1995 года. Разумеется, сразу захотелось сравнить — что называется, понять, куда идет процесс. Ну разумеется, и там и там — классика: Пушкин («Сижу за решеткой в темнице сырой…»), Лермонтов («Отворите мне темницу…»), обширное народное творчество («По диким степям Забайкалья» и т. д.), стихи узников ГУЛАГа (Варлам Шаламов, Евгения Гинзбург и многие другие). Но если в раннем издании (напомним, времен «беспредельной свободы», или «бандитских») составители ограничивают себя лишь эпосом «урок», «фраеров», «гоп-стопов» и т. д., то наши современники (которые частенько сетуют на «дефицит свободы») пошли гораздо дальше. Пренебрегая, между прочим, мудрым предостережением Алексея Константиновича Толстого: «О том, что слишком близко, мы лучше помолчим». Обширный раздел новой книги называется «Современная тюремная поэзия». Открываю наугад и натыкаюсь на стихотворение, в котором рефреном проходит одна фраза: «Ваши дочери любят убийц». М-да, сердце женское, конечно, загадочно, но все же не выдает ли автор желаемое за действительное? И кто же он, этот самоуверенный знаток женских сердец? Знакомьтесь: Ян Мавлевич — как свидетельствует Интернет, оголтелый сторонник террора, в свое время осужденный за жестокое убийство (свою жертву он сжег живьем), проведший в лагерях и спецбольницах более 20 лет. И, между прочим, по мнению многих специалистов, классик тюремной поэзии. А вышеупомянутое творение — один из его признанных шедевров.

Другой «классик» (по словам одного из его поклонников, «автор потрясающих по своей глубине стихов и прозы»), Андрей Ханжин, зацепил меня бодрой фразой: «Были мы проказники, стали — уголовники». Навожу справки — «проказник» провел в местах лишения свободы ни много ни мало около 22 лет. Правда, нигде не удалось найти — за что. Зато каждый из его поклонников (а их немало, в том числе и очень именитых) отмечает, что за время отсидок он написал несколько сотен стихов, около 10 книг и даже пьесу. Рукописи своих текстов через друзей и знакомых передавал на волю, где они публиковались в Живом Журнале поэта, который вели его друзья.

Посмотрел еще несколько персоналий из указанного раздела книги — все примерно с таким же бэкграундом. И столь же «широко известные» и «прославленные». Вот так — ловкость рук и никакого мошенничества! — черный ангел на глазах превращается в белого. И уже не важно, за что он сидит. Ясно, что раз гений, то сидит несправедливо. Жертва «кровавого режима» — такой же, как Шаламов и Гинзбург. И вот тут, извините, мне хочется притормозить. Пребывание под одной обложкой неправедно осужденных в годы сталинского террора и банальных уголовников явно должно сделать последних «невинными страдальцами». А я этого не хочу.

Нет, я вполне допускаю, что эти ребята не обделены литературным талантом, но — мухи отдельно, а котлеты отдельно. Пусть «тюремные гении» тусуются в кругу своих поклонников, а не дурят мозги широкому читателю, бравируя своими «подвигами» и талантливо выдавливая слезу рассказами о своих страданиях за решеткой.

Насчет «милости к падшим» я все знаю, но для меня, извините, все же важнее страдания их жертв. Я вспоминаю давнюю уже журналистскую поездку в одну из исправительно-трудовых колоний. Когда зашел в барак к заключенным, я вдруг почти физически ощутил сгустившуюся вокруг меня концентрацию зла. За моей спиной невидимо стояли избитые, обворованные, ограбленные, обманутые люди. Многие из них, несмотря на торжество справедливости (и даже материальную компенсацию своего ущерба!), получили такие психологические травмы, с которыми, может быть, не расстанутся до конца своих дней. И именно их интересы я в тот момент там представлял. И потому, когда на меня хлынула волна сидельцев, желающих рассказать о своих страданиях, я неожиданно для себя крикнул: «А почему я должен вас жалеть?! А вы людей, которым вы принесли горе, жалели?!». И волна тут же отхлынула.

Не исключаю, что кто‑то из обиженных моей черствостью в тот же вечер взялся за перо и к утру родил шедевр на тему того, как его никто не понимает, а рассудок его изнемогает. Только я, простите, тех шедевров читать не хочу. И это мое святое право.