Нарастающая беглость речи

ФОТО Дмитрия СОКОЛОВА

Гость редакции — актер, режиссер, профессор Российского государственного института сценических искусств Юрий ВАСИЛЬЕВ

Вот уже почти 50 лет наш сегодняшний собеседник преподает сценическую речь студентам, проводит мастер-классы для артистов и преподавателей в России и за рубежом.

Он поставил около семидесяти спектаклей в театрах и театральных школах РФ, Германии, Австрии, Китая и других стран. Своим учителем называют его выпускники курсов Георгия Товстоногова, Игоря Горбачева, Владислава Пази, Вениамина Фильштинского и многих других мастеров. О речи, сценической и разговорной, о переменах в этой сфере, не всегда заметных нам, но очевидных для профессионала, мы расспрашивали нашего гостя.

— Юрий Андреевич, как сегодня меняется речь?

— По мнению лингвистов, хороших, опытных, проживших длинную жизнь, речь меняется постоянно. Меняется именно литературный язык, произносительные нормы. Темп жизни растет — темп пробегания глазами по книгам, темп диалога… И то, что происходит сейчас, связано с упрощением артикуляции.

У лингвистов я этого не читал, но на занятиях вижу, как сливаются, сводятся воедино слова, из двух изначальных рождается третье, уродливое. «Плывет» ударение… Вот лишь один пример:

Очень часто упрощение происходит на уровне гласных звуков. Например, мы теряем звук «у». Говорим слово «мужики», подразумеваем в первом слоге «у», но губы не работают, и произносим — «мыжики».

Это тенденция. Есть даже мнение, что гласные потихонечку отмирают, и когда‑то останутся не шесть звуков, а четыре, потом, может быть, три… Для этого, конечно, нужно не одно поколение, но через 100 лет мы можем к этому прийти.

— А что с согласными?

— Растущий темп, речевая бег­лость, беготня приводят к тому, что мы теряем сдвоенные или строенные согласные звуки. Особенно на стыке слов. Я закончил слово на согласном, а там еще два сзади идут… Мы уже не говорим: «Вот каково», мы произносим: «Вотво».

Или, например, сегодня я боролся на занятии за звук «ч». 80 % молодых превращает «ч» в «щ». Они произносят «пищужка», «ощки» и не слышат этого. Замечательные петербургские лингвисты Нина Борисовна Вольская и Павел Анатольевич Скрелин в статье «Проблема произносительной нормы в актерской речи» приводят такой забавный пример: «Щайка» Щехова», «Щайка» Антона Палыща Щехова». Абитуриенты так и говорят.

Мы должны прилагать немыслимые усилия, чтобы театр в консервативности своей прислушивался к тому, что происходит, не отставал от перемен, но не давал уж совсем разгуляться речевому хаосу.

— То есть мы сегодня слышим и произносим тексты классиков не так, как писали и слышали они сами? Теряем звучание, музыку их речи?

— Да, мы теряем музыкальность, перетекание звуков, нюансировку… Это вполне естественное явление, но кто‑то должен его тормозить. Иначе мы запустим язык и даже Пушкина, Блока не прочтем. Мы будем говорить:

В этом смысле очень хорошо, что театр консервативен. Мы можем и должны учить и литературному произношению, и всевозможным отклонениям.

— Раньше образцом могли служить дикторы…

— Беда в том, что сейчас трудно определить, где культурная, литературная речь, а где некультурная. Городское — питерское, московское — произношение какое‑то время держалось, но сегодня влившиеся силы распространены гораздо шире… Дикторы просто несут свой текст, у них очень быст­рый темп речи, им надо произнести огромное количество слов. Они не виновны ни в чем. Ни в «щем»… Если они будут задумываться о нюансах произношения, то не успеют сказать все, что должны.

— Конфликт старого и нового существовал и будет существовать всегда, но каждый раз он разворачивается по‑своему…

— Когда современная драматургия пытается отразить свое время или режиссеры хотят по‑современному подойти к драматургии классической, они час­то стараются упростить все, что связано со сценической речью. Так было, например, 50 лет назад, когда вдруг появился так называемый бормотальный реализм. И ничего плохого в этом не было. Это было классно, потому что появилась возможность очеловечить персонажа в его речи.

Сейчас же у нас тенденция не просто упростить, но и отодвинуть сценическую речь в сторону. Речь остается выразительным средством, однако уже не первым, не главным. На первое ­место вырывается пластика, какие‑то сверхъестественные мизансцены.

В пластике многое можно выразить, она дает огромное количество ощущений. Но тогда зачем особенная речь? Мы начинаем использовать ее тоже как пластический знак. Либо экстремально возбуждаем, и люди выходят на крик, нервозность, драчливость в речи (и пропадают нюансы, на крике оттенков не создать). Либо используем темпы, которые иллюстрируют динамику современной жизни…

Вот состояние, которое я вижу. С ним не надо бороться, но к нему надо готовить студентов. Им предстоит попасть в условия, когда затраты голосовые и динамические, требования по звуко­высотности, по дыханию и дикции очень велики.

— Сейчас актерам часто помогает техника — динамики, микрофоны…

— Это не хорошо и не плохо, просто этим надо пользоваться осторожно и умело. Не теряя профессиональных навыков, не отказываясь от разнообразия красок. Без нюансов человек не живет. Он не может всегда быть только дровосеком. Даже у дровосека деревья разной толщины, а значит, разные усилия и разная хватка. Почему же у нас не разные усилия, не разная хватка, а все — сверх? Больше, чем надо…

— Может быть, потому, что театр, актер всегда отражает мироощущение настоящего момента, конкретного времени?

— Актер, как говорил ленинградский театровед Сергей Львович Цимбал, есть само время. Он ничего отражать не должен. Он сам не знает, каким образом это время в нем отражается.

Василий Иванович Качалов — гениальный актер, и речь его блистательна. Но слушать его сейчас — все равно что смотреть на музейный экспонат. Мария Ивановна Бабанова — гениальная актриса, голос — чудо. Но это чудо 1940 – 1960‑х годов. Это эстетика другого времени, других игр, другого мышления. Мы не будем так играть — думают молодые.

— Кто из современных артис­тов, на ваш взгляд, наиболее остро ощущает, пропускает через себя «шум времени»?

— Сергей Барковский из Молодежного театра на Фонтанке — артист потрясающий и, конечно, нашего времени. В нем пора­зительным образом отражаются одновременно безысходность и улыбчивость, трагизм и внимание к деталям…

Лаура Пицхелаури в Театре Ленсовета — тоже чудо. Сейчас я смотрел ее моноспектакль «В лучах» о Марии Склодовской-Кюри — обо всей ее жизни, мытарствах, болезнях… Это настолько современно! На последнем пределе времени.

Или Ася Ширшина, которая во второй части «Петербургской чертовни» (постановки по стихам, мемуарам, письмам Анны Ахматовой, которая идет в театре «Цехъ») разговаривает с критиками, со стихиями, с самой «Поэмой без героя»… Все эти разговоры, отсылки — это очень «сейчасное», совсем «больное»…

— Когда при постановке классической драматургии артисты используют современное произношение, мелодику речи, это противоречит материалу?

— Это нужно. На днях я видел «Чайку» в МХТ имени А. П. Чехова. Там артисты замечательно используют современное произношение. Рулады Чехова, какие бы они ни были, звучат у них рвано, но как‑то очень узнаваемо, типажно в хорошем смысле слова. И это красиво. В Теат­ре имени Ленсовета в «Трех сестрах» Юрия Бутусова — то же самое. Ультрасовременная речь, совершенно не поэтичная, не мелодическая. Если же мелоди­ческое появляется, оно выглядит иронически, и это срабатывает.

— Иногда стремление к живому, современному произношению приводит к тому, что речь артистов становится неразборчивой.

— Это другое дело. Постановщики с любой группой актеров не должны снижать планку ка­чества — пластического, голосового, дикционного. Неразборчивость, бессмысленность, неслышность недопустимы. Это непрофессионально. Надо уважать свою профессию и в сложнейших речевых построениях совмещать современные выверты с умениями.

— Когда вы обучаете студентов, то к работе над голосом, речью вы подключаете тело, воображение…

— У Станиславского описан метод физических действий и ощущений. О физических действиях говорят все, а про ощущения часто забывают. Никто особо их не тренирует, не будоражит внутри человека. Надо найти способ их включать. Есть разные ощущения — воображаемые и реальные, телесные и образные. Ощущение пространства, ощущение другого человека… Я не одно десятилетие этим занимаюсь, мне это дорого.

Важный момент — контакт с партнером. Он имеет свои последовательности. Сначала ощущение человека от моей мысли, моих задумок, прикосновения. Потом восприятие, проживание этого ощущения. И только затем восприятие рождает мысль, движение, и возникает голос. Из ощущений вытекают поступки.

— Актерам на сцене эта методика нужна. А зрителям может пригодиться?

— Все это нужно и зрителю в зале, чтобы включиться в действие, не остаться в стороне. Да и в жизни мы, наверное, так делаем, если умеем. Если хотим, чтобы жизнь была более яркой, наполненной. Умение слушать себя и других, ощущать свое тело и свои эмоции пригодятся каждому.