Агент обещал вернуться

Фото Сергея ЕРМОХИНА/ТАСС

Гость редакции – петербургский режиссер Дмитрий СВЕТОЗАРОВ.

На съемочной площадке наш сегодняшний собеседник с пяти лет. Правда, в столь раннем возрасте будущий кинематографист лишь наблюдал, как его отец знаменитый режиссер Иосиф Хейфец снимает «Дело Румянцева». Дмитрий Светозаров – мастер жанрового кино. Он автор фильмов «Псы», «Прорыв», «Арифметика убийства», а также бережной экранизации «Преступления и наказания» Достоевского... Но самую большую аудиторию имел его сериал «Агент национальной безопасности».

– Дмитрий Иосифович, в 1989 году вы сняли фильм ужасов «Псы». Про него сравнительно недавно написали, что это «до сих пор не побитый рекорд стилизованной свирепости в отечественном кинематографе». Как вы, мягкий человек и собачник с огромным стажем, сняли такое страшное кино?

– Просто однажды вычитал, что сразу после Гражданской войны в некоторых областях Центральной России волки стали атаковать деревни, поредевшие из-за бесконечных войн. И были сформированы отряды охотников на волков. Из такой крупицы родился замысел, который впоследствии разросся до некоего апокалиптического моего провидения. Картина сложилась после того, когда я оказался в Туркмении и увидел, что осталось от озера Кара-Богаз-Гол. Те, кто учил в советское время географию, знают, что это был крупнейший центр по добыче сырья для производства удобрений. И еще увидел, во что превратилось по велению человека Аральское море – в пустыню, засыпанную солью, по которой бегали тушканчики, зараженные чумой. Так родился образ этого фильма. Но в итоге волки трансформировались в псов, причем по банальной причине: когда на съемки стали приносить волков, они оказывались либо одичавшими собаками, либо потомством волка и собаки. Оказалось, это очень распространенное явление. В псковской деревне я видел такую полусобаку-полуволка.

– В чем эта «волкость» выражается?

– Такое животное совершенно не поддается дрессуре. И у него взгляд нехороший: очень светлые, почти прозрачные глаза смотрят сквозь тебя, как бы в никуда.

– Как вы справлялись на съемках с собачьей стаей?

– Было очень сложно. Самым трудным оказалось сымитировать попадание пули в собаку и ее смерть.

Кинологи нам тогда много интересного рассказали. Например, что применение собаки при задержании преступника приравнивается к использованию огнестрельного оружия...

– Фильм не получил широкого проката, но можно было посмотреть у себя дома его пиратскую копию.

– Да, много лет спустя Миша Пореченков признался мне, что, посмотрев «Псов» и потрясенный увиденным, он решил стать киноактером.

– А правда, что Пореченков был не единственным претендентом на роль Лехи Николаева в «Агенте национальной безопасности»?

– На самом деле я снимал пробы с другими актерами, уже изначально сделав свой выбор в пользу Миши... Году в 1996-м я снимал рекламный ролик про кондиционеры, и на съемочную площадку привели молодого актера, которого выбрали заказчики. Лицо я не очень запомнил, большую часть ролика оно было закрыто противогазом, и только в конце актер произносил стандартный рекламный слоган. Но, видимо, он мне запомнился, потому что спустя два года, когда мне предложили сочинить новый сериал вдогонку сенсационному успеху «Улиц разбитых фонарей», я вспомнил про этого молодого актера – Мишу Пореченкова. Он был уже опытным театральным актером, сыграв в нашумевших спектаклях Юрия Бутусова, а вот в кино – ни ухом ни рылом. Помню, как я водил его за руку по съемочной площадке, объясняя азы внутрикадрового монтажа и так далее.

Первые сезоны «Агента национальной безопасности» я вспоминаю как самую счастливую пору в своей творческой биографии, ибо это были годы абсолютной свободы – огромное количество эпизодов, реплик, сюжетных поворотов рождались буквально на съемочной площадке. В конструировании сюжетных схем участвовали Миша Пореченков, Андрей Толубеев, Андрюша Краско. Да, потрясающий был актерский ансамбль.

– Когда не стало уже и Андрея Краско, и Андрея Толубеева, вы решили вернуться к «Агенту». И в 2019 году сняли 8-серийный фильм о Лехе Николаеве сегодняшнем. Почему?

– Во-первых, мне показалось, что у «Агента национальной безопасности» еще есть запас динамической силы, пространство и повод для продолжения. Во-вторых, снимая Пореченкова в фильме «Тень», где он сыграл разочарованного в жизни бизнесмена, я убедился, что за эти годы Миша стал глубже, вдумчивее, психологически тоньше. Как раз таким я видел Николаева спустя годы – многое почувствовавшим, многое понявшим в этой жизни, но не изменившим своим основным принципам. Вдруг он оказался в современном, очень сильно изменившемся и усложнившемся мире, и не может к нему приспособиться. Это второй смысл у нового «Агента». А так Леха Николаев по-прежнему играет мускулатурой.

– Но фильм ведь еще не показали?

– Готовые восемь серий старого нового сериала, который называется «Агент национальной безопасности: Возвращение» лежат на канале, ждут своего часа. Надеюсь, фильм все-таки дойдет до зрителя.

– Вы открыли не только Пореченкова, но и Владимира Кошевого, которого увидели Родионом Раскольниковым. Почему вы к классике обратились лишь один раз?

– После феноменального успеха моего сериала «Вепрь» на «1-м канале» Константин Эрнст предложил мне снять что-то из классики. И я тут же назвал «Преступление и наказание», во-первых, потому, что это, на мой взгляд, лучший роман русской литературы, а во-вторых, это самый петербургский роман Достоевского. Я, будучи ярым патриотом родного города, его истории, физической и метафизической, не мог упустить возможность взяться за него. Но на этом моя карьера интерпретатора классики закончилась, потому что сошла на нет вспышка интереса к классике у зрителей.

– И над чем же сейчас работаете?

– Последние полтора года я провел в Комарове, в условиях пандемии, в атмосфере полного уединения и тишины леса. Недавно составил список идей, заявок, сценариев, синопсисов, которые написал за последние два года, – это 11 полноценных задумок. От исторического блокбастера, посвященного трагической судьбе русского императора Ивана VI, который все свои 23 года провел в одиночной камере Шлиссельбургской крепости, до детективной истории «По закону зверя» – про трех героев, у которых общее военное прошлое, но судьба развела их по разные стороны баррикад. Назову еще «Пять процентов», это комедия положений про двух стариков-мошенников, безуспешно пытающихся провернуть свое дело в условиях нового мира. Такой вариант «Стариков-разбойников». Вижу в основных ролях блестящих питерских актеров, которые имеют огромный опыт, как драматический, так и комедийный.

– А почему вы пишете про императора Ивана Иоанновича? Ведь этот проект имеет куда меньше шансов на воплощение, чем детектив «на троих» или комедия положений?

– Этот замысел однажды родился, потом стал как-то обрастать материалами, появилась совершенно эксцентрическая идея, хотя и не без оснований. Существуют косвенные данные, что в то время в Петербурге был знаменитый и загадочный граф Сен-Жермен, эзотерик, маг. Он, как известно, поведал Наталье Голицыной, послужившей прототипом для графини из пушкинской «Пиковой дамы», роковую тайну трех карт. Появление этого персонажа в истории несчастного императора придавало ей мистический, странный, очень модный, кстати, на Западе колорит. Так что я не думаю, что этот проект нереален, просто он очень дорог.

– В 1986-м вы стали снимать «Прорыв» – историю крупной аварии в ленинградском метро. Почему эта тема?

– Фильм «Прорыв» – это прежде всего размышления о Петербурге. Помню, пригласив Олега Борисова сыграть главную роль, я так ему и сказал: «Олег Иванович, мне хочется снять кино не про катастрофу в метро, а про Петербург, про великий город, построенный волей Петра на болотах, город, всю свою историю противостоявший стихии и победивший ее».

У Олега Ивановича загорелись глаза, он понял, что имеет дело не с каким-то дежурным замыслом, а с чем-то более глубоким. Когда Борисов единственный раз спустился в туннель реально строящихся линий метрополитена и оказался в этом аду на глубине 150 метров, он произнес сакраментальную фразу: «Да, надо было внимательнее читать сценарий».

Все мое отношение к теме Петербурга выражено в кадре, когда по ночному городу мчится главный инженер «Ленметростроя», которого сыграл Миша Данилов, и, проезжая мимо «Медного всадника», очень не по-доброму на него смотрит.

– Коли речь зашла о Петре Первом, чей юбилей мы будем праздновать в следующем году, что вы о нем думаете?

– Это был противоречивый, страшный, но гениальный человек, который личной волей сломал всю эту многовековую конструкцию инертной страшной страны. Недавно вычитал про то, как, будучи в Голландии, он посещал анатомический театр знаменитого амстердамского анатома Фредерика Рюйша. Когда его спутники брезгливо сторонились, относясь к трупам с понятным чувством, он заставил их рвать зубами мертвую ткань. Когда я представляю себе эту сцену, понимаю, что это наглядный образ того, что он сделал с Россией. Заставил силой стать европейцами. Но мерить Петра нашими категориями не совсем справедливо, все-таки гуманизм начала восемнадцатого века отличается от нынешнего.

Отвлекаясь от Петра, скажу, что в свое время меня потрясли слова Бориса Пастернака, который называл Сталина «гигантом дохристианской эры». Понимаете, о чем речь? Об этике до десяти заповедей. Простить Сталина невозможно, но эта мысль дает парадоксальный ключ к феномену его жестокости. То же самое и с Петром.

– Спорный вопрос, конечно, и очень сложный. Скажите, пожалуйста, сейчас бы взялись за «Прорыв» или за «Псов»?

– Нет. Во-первых, снявши фильм, смонтировав его и озвучив, я о нем тут же забываю. Поэтому многое из того, что я сделал, имеет судьбу если не несчастную, то не очень счастливую: я не занимаюсь продвижением собственных произведений в отличие от многих коллег. Во-вторых, не хочу сейчас заниматься какими-либо попытками провидения – ни экологическими, ни тем более политическими. Мне куда интереснее заглядывать в глубь человека.

И у меня есть теория, не место о ней рассказывать, поэтому вкратце: существует два направления в киноискусстве – одно построено на мелодии, другое на ритме. Я принадлежу к тем, кто пытается снимать фильмы как мелодию, что позволяет всматриваться в объект, заглядывать в душу персонажей. А нынешнее время – это время ритма, бесконечной смены кадров, когда нет времени задуматься. Хочется надеяться, что в какой-то момент маятник пойдет в другую сторону. В сторону мелодии. Хотя...

– О чем вы задумались, Дмитрий Иосифович?

– Что меня действительно волнует, так это тотальное невежество, которое надвигается на нас, как грозовая туча. Я смотрю по Интернету ролики короткие, которые называются «вопросы за бабосы»: ведущий, который играет под такого простодушного придурка, задает случайным прохожим на улице вопросы типа: «Какие произведения написала Анна Каренина?». И они начинают ломать голову: «Что же она написала? Я ведь что-то учил в школе, но забыл». Кого-то эти ответы дико веселят, меня же они страшат, когда я понимаю, что это образ поколения, которое через десять лет будет управлять страной. Степень их невежества просто оглушающая. Как бы мы ни относились к советскому прошлому, советская система образования, которая во многом была из-под палки, заставила миллионы людей что-то знать. Да, советская власть была идеологически жестка, но из-под этого мощного пресса вытекал драгоценный сок. Пресс ушел, и нет сока. Козинцевского «Гамлета» смотрели миллионы зрителей, и их никто не гнал в кинотеатры.

Но на самом деле это всеобщая проблема. Степень серости современных молодых, например, французов чудовищна. Во Франции приняли закон упрощения школьной программы, чтобы ее смогли освоить мигранты. И могу показать письмо преподавательницы одной американской школы, которая получила новую программу, – у вас навернутся слезы, поверьте мне...