Гость редакции - Андрей Львович ПУНИН

ФОТО Дмитрия СОКОЛОВА

Отметины на Новом Эрмитаже

Если кому-то кажется, что история архитектуры - скучная вещь, то это совершенно не так. По крайней мере в интерпретации нашего сегодняшнего собеседника, который занимается ею уже более полувека. Наверняка кто-то из наших читателей хорошо помнит лекции по истории архитектуры, которые Андрей Пунин много лет читал в Русском музее и в обществе «Знание». Благодаря прирожденному артистизму и ораторскому дару ученого каждая из них была наполнена подлинной драматургией, эмоциями и выглядела как настоящий мини-спектакль. А еще давала весьма добротную базу знаний. И теперь слушатели тех лекций, проходя по улицам города, причем не только Петербурга, могут практически без труда определить стиль каждого здания и даже примерное время его постройки...

- Андрей Львович, а сегодня вы читаете публичные лекции?

- Увы, для широкой аудитории уже нет, только для студентов - там, где я работаю как педагог. Во-первых, в Академии художеств, где заведую кафедрой истории и теории архитектуры. Во-вторых, в Университете промышленной технологии и дизайна, где читаю курс по истории архитектурных стилей.

Что же касается чтения публичных лекций, то я действительно исправно занимался этим лет тридцать. Мне было важно донести то, что меня интересовало и волновало, до самых обычных людей, которые приходили на эти собрания. Я ведь рассказывал там не только об архитектуре Петербурга, но и об общей истории стилей.

Потом, после того как несколько раз побывал в Египте и один раз даже пожил там довольно продолжительный период, стал читать лекции и про его архитектуру. А поскольку, как выяснилось, хорошей книжки по архитектурной истории Египта не было, то я взял и написал. Хотя Египет и Петербург - это, конечно, как говорится, две большие разницы. Единственное, пожалуй, что их объединяет, - сфинксы у Академии художеств...

А сейчас, представьте себе, я готовлю книгу об античной архитектуре. И мне удалось сделать интересные находки. Оказалось, что мы до сих пор не все знаем о Петербурге начала XVIII века. Вот, например, знаменитые Петровские ворота в Петропавловской крепости: это не что иное, как отголосок, продолжение римской традиции - украшать въезд на мост триумфальной аркой... Причем сам Петр, может быть, об этом и не догадывался.

- И все-таки ближе всего вам архитектура, родившаяся в середине XIX века, - эклектика. Вы фактически стали человеком, который реабилитировал эпоху эклектики - до этого ее считали временем упадка, безвкусицы и пошлости, вообще недостойным изучения...

- Почему именно эклектика? Потому что в истории архитектуры это было пустое место, пробел. А у нас практически на каждой улице есть дома, построенные в то время. Даже целые улицы, застроенные как раз в ту эпоху. Это существенная часть облика нашего города. Как же можно было пройти мимо?

Мне приходилось ломать стереотипы отношения к эклектике, и я доказал, что это совершенно определенный стиль в архитектуре Петербурга, ничуть не уступающий по значимости ни классицизму, ни барокко. И он, кстати говоря, «прошел» по всем европейским странам. Хотя сейчас там больше принято именовать эту архитектуру «историзмом».

Вообще же здесь, наверное, есть и личное пристрастие. С одним из зданий эпохи эклектики - я имею в виду Новый Эрмитаж на Миллионной улице, у меня связано совершенно особое событие в моей жизни. Вы замечали когда-нибудь на его гранитном цоколе, возле угла Зимней канавки, следы от осколков снаряда?

В ноябре 1941 года мы с мамой шли по Миллионной улице (тогда она носила имя Халтурина) к перекрестку Мошкова переулка, где стоял наш дом... И возле Нового Эрмитажа увидели большую воронку от снаряда, который взорвался там совсем недавно. Мы чуть-чуть «опоздали» и остались живы. Так что это место мне особенно памятно и дорого.

- Еще одна связь с войной - как ни странно, дата вашего дня рождения, которое приходится на 22 июня. Вам только что исполнилось 85 лет, с чем мы вас, конечно же, поздравляем...

- Спасибо. А в тот день, когда началась война, мне исполнилось девять лет. Естественно, день рождения отмечать никто не стал. Мы все были в ужасе, после того как в полдень услышали по радио выступление Молотова...

Кстати, незадолго до этого папа подарил мне книгу Константина Симонова - поэму «Александр Суворов». Маленькая книжечка, она была издана в 1939 году. И я решил в подарок папе (а у нас в семье был хороший обычай: в день своего рождения я делал подарки родителям) выучить вступление к поэме.

Так вот, 22 июня в пять часов утра папу вызвали по тревоге. Он был тогда полковником, преподавателем Военно-транспортной академии. Потом академию эвакуировали в Кострому, и в конце декабря 1941 года несколько семей преподавателей, в том числе и наша, смогли покинуть блокадный Ленинград. Но навидаться здесь успели всякого...

- Что осталось самым ярким в вашей памяти?

- Конечно, та история, которая случилась у стен Нового Эрмитажа. Но было и еще одно очень яркое воспоминание. В наш дом попала бомба. К счастью, она угодила не в квартиры, а в лестничную клетку. А под ней была домовая прачечная, перекрытая мощными балками с кирпичными сводами. Они выдержали взрыв и рухнувшие конструкции здания. И все люди, которые прятались от бомбежки в бывшей прачечной, остались целы, но, поскольку дверь была завалена обломками стен, выбирались через окошко.

Меня там не было. Почему? Дело в том, что старший брат отца небезызвестный искусствовед Николай Николаевич Пунин пристроил меня и мою старшую сестру в бомбоубежище в подвалах Эрмитажа. Во время того налета мы как раз были там. Утром нас разбудили: «Срочно вставайте, в ваш дом попала бомба». И мы с сестрой, на руках у которой был ее грудной младенец (он потом умер во время войны - несчастный случай), выскакиваем на улицу. И первое, что я с радостью вижу - нет развала кирпича! А я уже знал, что такое, когда бомба попадает в дом. Приходилось видеть... Появилась надежда: может быть, наша квартира цела?

Вбегаем в ворота, ведущие во двор, и видим... огромный кирпичный развал, по которому бродят, как ни странно, улыбающиеся люди: «А вот мое пальто, а вот мой книжный шкаф...». Нам навстречу идет улыбающаяся мама: «А мы все живы, представляешь»...

Даже наша квартира в принципе уцелела, хотя воздушной волной были выбиты все стекла, и ей требовался ремонт. Когда в 1944 году папа приезжал в Ленинград в командировку из Костромы - нужно было готовить возвращение академии, ему предложили квартирный обмен: нашу разбитую шестикомнатную квартиру на целую трехкомнатную в доме напротив. Папа согласился.

К счастью, во время блокады не пострадала папина библиотека: он вывез ее в ящиках в подвалы Военно-транспортной академии - имел на это право. Эти книги до сих у меня хранятся. А вот папину шашку времен Первой мировой войны кто-то украл из покинутой нами квартиры. Отец очень сокрушался...

Мой папа ведь был участником Первой мировой. Его брат Леонид, подражая легендарному Денису Давыдову, организовал тогда партизанский отряд из лучших казаков. В отряде Леонида Пунина сражался его родной брат Лев - мой папа. У меня дома и сегодня хранятся австрийские и немецкие каски - трофеи с Первой мировой...

Их могут увидеть все мои гости. Но две каски припрятаны. Одна из них простреленная. Когда мой сын Андрей был маленький, то говорил мне: «Убери, папа, эту каску, она с убитого». И сколько бы я ему ни доказывал, что, судя по дыркам, пуля или осколок прошли мимо головы, он не унимался... Но я теперь дал себе слово: когда у меня будет возможность, доберусь до этих двух касок и подарю их Музею Первой мировой войны, который сейчас существует в Царском Селе.

- Сколько же было братьев у отца?

- Трое. Самый старший - упомянутый уже Николай Николаевич Пунин, муж Анны Ахматовой. Он был репрессирован в 1949 году, когда началась вторая волна сталинских репрессий. Его арестовали за несколько месяцев до того, как я окончил 222-ю среднюю мужскую школу на Невском (бывшую Петришуле) - кстати, с золотой медалью.

В итоге вопрос о том, чтобы мне, с такой крамольной фамилией, поступать в Академию художеств, автоматически отпал. А мой папа как заведовал военной кафедрой в Ленинградском институте инженеров железнодорожного транспорта, так и продолжил ею заведовать. Его не тронули. Обычная история, как с братьями Вавиловыми: одного расстреляли, другой - президент Академии наук. Здесь примерно то же самое. Очевидно, одна из сторон тогдашней политики власти...

В итоге на семейном совете решили: идти на факультет «Мосты и тоннели» ЛИИЖТа. Все-таки мосты как-то ближе к архитектуре, которой я увлекался с самого детства. После окончания института меня направили в проектную организацию - в отдел железнодорожных изысканий. Мне везло на хороших людей, которые мною руководили. Я получил хороший жизненный опыт. А потом меня перевели в отдел мостов (я ведь по специальности - мостовик).

Но чем больше я занимался мостами, тем более тоскливо мне становилось, поскольку у меня никогда не было склонности к математике и инженерная работа мне не нравилась. Я начал хандрить, причем очень сильно. И вот тогда мне удалось поступить на заочное отделение в Академию художеств - на факультет теории и истории искусства. Там я получил второе образование. И в итоге это сочетание оказалось для меня идеальным: инженер-мостовик и искусствовед. Как результат - докторская диссертация по архитектуре мостов. Можно считать, что повезло - в итоге такого вот зигзагообразного хода судьбы.

- Уже много лет вы известны как активный защитник исторического наследия старого Петербурга...

- Знаете, мы часто упрекаем современных архитекторов, но ведь и век назад было немало ошибок, испортивших город. Вот лишь один пример. Если вы пройдете по Дворцовой площади, то увидите, что сейчас происходит рядом с аркой Главного штаба. Там начали реставрацию железного купола, который еще в начале ХХ века возвел над читальным залом библиотеки Главного штаба военный инженер-мостовик Кривошеин. Этот купол совершенно чужероден по отношению к постройке Карла Росси, он визуально давит на арку Главного штаба, портит вид.

Не так давно начали реставрацию купола, затем финансирование прекратилось, и работы остановились. Я выступал не раз на эту тему и буду выступать, где смогу, с требованием прекратить все равно уже прерванную реставрацию и вернуть зданию Главного штаба оригинальный россиевский облик. Если уж так нужно в читальном зале иметь прозрачный купол над головой - сделайте в современных пропорциях плоский купол, чтобы его не было видно с площади.

То, что этот купол является серьезной архитектурной ошибкой, многим было очевидно и век назад. Хотя порой современники и тогда были неправы, пристрастны. К примеру, очень ругали здание германского посольства на Исаакиевской площади, возведенное Беренсом. Но придуманные им стилизованные гранитные колонны - они же с Исаакием начинают разговаривать, и это замечательно...

Есть и другие позитивные примеры: архитектор Воротилов очень деликатно пристроил в конце XIX века со стороны нынешней площади Островского новый корпус Публичной библиотеки, повторив пропорции и масштаб построек Карла Росси. Все зависело от мастерства и чувства меры того, кто работал.

О доме компании «Зингер» напротив Казанского собора тоже в свое время были крайне негативные отзывы, но потом привыкли. Или дом Мертенса на Невском с его огромными арками: он плохо смотрится в панораме проспекта, явно противоречит соседним жилым домам, но зато великолепно замыкает перспективу Большой Конюшенной улицы.

- Сегодня с Троицкого моста уже видна лахтинская башня. Может быть, мы и к ней со временем привыкнем? К тому, что в невской перспективе появится еще одна вертикальная доминанта, которыми всегда отличался наш город...

- Меня тоже очень беспокоит этот вопрос, и я чрезвычайно переживаю за панораму берегов Невы. Растущая лахтинская башня мне не нравится. Но это мое частное мнение, которое никак, уверяю вас, ни на что не повлияет.

А что касается того, что привыкнем... Есть, например, совершенно жуткий дом, построенный лет десять назад на Выборгской стороне за отелем «Санкт-Петербург». Он испортил панораму этой части Невы однозначно и безвозвратно. Я не могу к нему привыкнуть.

Огорчает появление в центре города пресловутых «стекляшек». Например, на углу Загородного и Гороховой - очень грубая, безвкусная постройка. Некое самоутверждение проектирующего архитектора и свидетельство явного недостатка профессионализма.

Расстраивают появляющиеся там и сям аляповатые мансарды, особенно на исторических зданиях на Невском проспекте. Пытались их сделать малозаметными, но они тем не менее нарушили конструкцию кровли и внесли чужеродный момент в облик города.

При этом я вовсе не против современного строительства в центре Петербурга. Если новые постройки решены в масштабе исторической среды, то, как правило, результат получается удачным. Да, за последние двадцать лет город подпортили, но не до конца. Могло быть гораздо хуже.

- А как вы относитесь к тому, что сегодня зачастую старые исторические здания не сохраняют, а сносят, заменяя внешне точными копиями?

- Это тоже очень деликатный вопрос. Самая главная копия - это дом на углу Невского проспекта и канала Грибоедова, где находится Малый зал Филармонии. Сначала в это здание во время блокады попала бомба, его восстановили полностью, использовав кусок уцелевшего портика. А в 1970-х годах, чтобы построить станцию метро, дом пришлось наполовину разобрать, дабы встроить в него выход из подземки.

И слава богу, что так сделали: это очень удобное место для пассажиров. Я считаю, что было принято правильное решение. Меня не смущает хорошая копия, если она нужна для сохранения целостности городской среды. Если она появилась в силу тех или иных обстоятельств, в том числе и в связи с постройкой метро, столь нужного для горожан.

Подготовил Сергей ГЛЕЗЕРОВ