Космическое состояние невесомости. Евгений Кунгуров – о любви к классической музыке
Евгений КУНГУРОВ, оперный и эстрадный певец, хорошо знакомый широкой публике по телепроектам, в этом году вернулся в оперный театр. Два года назад он стал приглашенным сотрудником Музея Победы на Поклонной горе и по‑прежнему ведет на телеканале «Россия — Культура» передачу «Романтика романса». С романса и начался его разговор с журналистом Еленой БОБРОВОЙ.
Фото Даниила РАБОВСКОГО
— Евгений, вас можно назвать амбассадором жанра романса…
— Это очень интересный жанр, он живет вне времени и вне пространства. И лишь мелодии обретают национальную окраску — допустим, французский романс больше похож на эстрадную песню, чем русский, а в татарском романсе мы, разумеется, услышим восточные напевы. Но терзания души одинаково охватывают каждого человека вне зависимости от того, живет он на берегу Сены или на берегу Невы. Этим романс прекрасен. И этим он отзывается во мне самом.
Я благодарен этому жанру еще и потому, что мой первый эфир на федеральном канале состоялся именно в программе «Романтика романса». Я, 21‑летний артист, спел тогда «Скажите, девушки». Но не надо ставить знак равенства между мною, Евгением Кунгуровым, и моими программами. Да, я исполняю романсы, рассказываю об этом жанре, но не погружен в него без остатка. Человек соткан из того времени, когда он родился, и из того места, где он родился. Соответственно, я воспринимаю всю музыку, которую слышал с детства и которую слышу сегодня. Я люблю и поп-музыку, и рэп. Очень люблю шансон, уважаю Михаила Круга.
— А как насчет джаза?
— От джаза, признаюсь, далек, но под настроение я с большой радостью пойду с женой в какой‑нибудь клуб насладиться блюзом. Но больше всего меня манит классика. Не могу равнодушно пройти мимо афиши оперного театра или консерватории. Помню один концерт Юрия Башмета с оркестром. Он дирижировал Шестой симфонией Чайковского. После финальных аккордов, когда маэстро замер с дирижерской палочкой в руках, в зале повисла звенящая тишина. И это странное, какое‑то космическое состояние невесомости, казалось бы, длилось бесконечность. На следующий день я случайно встретил Башмета и поблагодарил за концерт, он как ребенок с восторгом воскликнул: «Ты тоже это слышал?! Что это вчера было?! И в самом деле чудо какое‑то!».
Поэтому я вдвойне рад, что в этом году стал солистом Калининградского оперного театра. Сейчас репетирую партию Лефорта в опере французского композитора конца XVIII века Андре Гретри «Петр Великий». Премьера состоится 11 и 12 июня, сразу после празднования 350‑летия со дня рождения первого русского императора.
— Удивительно, но в конце XVIII века в Европе был настоящий бум на Петра Великого. В какой‑то период одновременно шло два десятка спектаклей!
— Трудно не подпасть под обаяние этой грандиозной личности. Конечно, он был неоднозначной фигурой — с одной стороны, непомерная жестокость, с которой он, например, расправился со стрельцами и их семьями, с другой — он сумел вывести из патриархального состояния огромную страну. Но, понимая это, в то же время прислушиваешься и к мнению тех историков, которые говорят, что Россия могла пойти абсолютно своим, независимым, путем, сохранив многое из того, что исконно у нее было. Но история не имеет сослагательного наклонения, и поэтому надо принимать то, что мы в итоге получили.
Однако ничего подобного в опере Гретри нет. Эта одноактная опера про юного царя-плотника, с маскарадом, театральной путаницей, юмором и любовью, вообще далека от реальной истории. Но тем не менее она по‑своему любопытна и даже актуальна.
— Евгений, многие дети военных идут по стопам отцов. Вы же выбрали иной путь. Как это произошло?
— Начнем с того, что мне всегда была близка академическая, близкая опере, манера исполнения — большие, объемные голоса. Я помню, как в детстве мы всей семьей смотрели эфиры из Колонного зала Советов. Ансамбль Моисеева, Кубанский казачий хор, Иосиф Кобзон — все это производило на меня мощное впечатление. И в детстве, и в юности любил слушать и Богатикова, и Магомаева. Мне нравились Ярослав Евдокимов, Филипп Киркоров начала 1990‑х. Хотелось научиться петь так же. Оканчивая школу, я все же думал поступать в театральный институт на отделение актера музыкального театра — хотелось петь, фехтовать, прыгать и в то же время читать тексты, играть. Но в Екатеринбургском театральном институте, куда я подался, в тот год набора на нужный мне факультет не было. Мне порекомендовали поступать в уральское училище, но у меня же были амбиции стать «генералом» в любом деле. Подумал: «А почему бы не Москва?». Конечно, сразу же пошел в консерваторию, но из‑за малолетства — мне было всего 16 лет — меня развернули, сказав: «Вначале поучитесь в училище». И уже там я заболел оперой. А когда я работал в театре «Новая опера», меня стали приглашать в телевизионные проекты — «Большая опера», «Голос». В итоге судьба меня вывела на эстраду.
— В мюзикле не хотели петь?
— Никогда не нравился этот жанр. Я репетировал главную роль в мюзикле Егора Дружинина «Я — Эдмон Дантес» и, находясь внутри процесса, окончательно убедился: это не мой жанр. Я уже вкусил меда: того красивого оперного вокала, мне его не хватает в мюзикле. К тому же там музыка написана по другим канонам, и мне она не слишком интересна.
— Признаюсь, не думала, что пение Иосифа Кобзона может заинтересовать ребенка.
— Ну что вы! У меня прямо вспышками возникают воспоминания о своих ощущениях, когда я слушал в его исполнении песню «Поклонимся великим тем годам». И вообще меня всегда будоражили военные песни.
— У вас же отец военный…
— Да, он был десантником и прошел Афган. Но не в нем дело. И даже не в том, что все мое детство прошло в военном городке. Нет, любовь к военным песням, скорее, связана с моим дедушкой, Евгением Ивановичем, с которым я был очень близок. Дед прошел всю войну. На нашем доме в деревне была прибита красная звездочка, обозначая, что здесь живет фронтовик. И я, помню, просто летал на крыльях от осознания этого. Поэтому я очень любил военные фильмы — «Горячий снег», «Они сражались за Родину» — и никогда не забуду, как лет в десять рыдал над картиной Станислава Ростоцкого «…А зори здесь тихие». Я смотрел на тех девчонок и представлял, каково же деду было на фронте.
9 Мая дед надевал пиджак с медалями и орденами и уходил встречаться с фронтовиками из нашей деревни. В 1990‑е их было еще немало, крепких, ядреных стариков лет по 70… Удивительно, но дед мой родился 22 июня, а ушел 21 июня, накануне 86‑го года рождения.
А моя личная история с военными песнями началась, когда мне было лет семь-восемь. Педагог, который у нас вела музыку, дала нам с другом разучить песню «Хлеб всему голова». Благодаря строчкам омского поэта Владимира Балачана, которые легли в основу этой баллады, и возникли мои первые эмоции от военной лирики. Потом помню, как лет в десять выступал 9 Мая в своем родном городе перед ветеранами с песней «Весна 45-го года» и после домой летел как на крыльях. Именно исполняя военные песни, я впервые ощутил магию сопричастности, присутствия чего‑то божественного в тот момент, когда не просто поешь, а будто воспаряешь, растворяешься во времени и пространстве.
— Представляю, что вы испытываете, когда принимаете участие в традиционной акции «Свеча памяти» в Музее Победы на Поклонной горе.
— Да, это знаковое событие. Горит Вечный огонь, звучат военные песни, люди зажигают свечи и расставляют их в ночи в знак памяти о каждом дне войны. Не знаю, кого это может оставить равнодушным.
— Вы обмолвились, что не прочь послушать рэп. А сами не хотели бы записать композицию в этом жанре?
— Рэп? Я бы удовольствием — но куда? В стол? Только для того, чтобы порадовать своих близких и друзей? Другое дело, если предложат поучаствовать в каком‑нибудь проекте или на концерте в виде эксперимента спеть на пару с рэпером. Это мне было бы интересно. Но отдаю себе отчет: у меня есть своя ниша и я никому не нужен как рэп-исполнитель. Так сложилось, и, значит, надо развиваться в своем направлении.
У меня есть постоянный автор Вадим Пташинский, и я стараюсь добавлять новые песни в свой репертуар, но очень аккуратно, дозированно, понимая, чего от меня ждет публика. Я не имею права ее разочаровывать.
Поэтому, кстати, меня нет в таком объеме на эстраде — потому, что я пою то, что хочу сам, а не то, что хотят саунд-продюсеры.
Для того чтобы стать мегапопулярным, нужно идти в ногу со временем. А я пою совсем не то и не тем голосом. Мне говорили: «Это не модно. Запиши что‑нибудь в манере Стаса Михайлова». Я отказывался. На меня смотрели как на идиота: «Мы же тебя в эфир зовем!». Но как это возможно? То есть вы предлагаете поменять манеру пения за секунду только ради того, чтобы записать одну песню? Хорошо, можно наступить себе на горло: в конце концов звукорежиссер на студии из миллиона дублей соберет подходящую запись. Но что дальше? Я же не могу стать не собой и на концерте спеть тем же голосом, который люди слышат на пластинке. Значит, не оправдаю чьи‑то ожидания. Зачем, ради чего мне все это надо? Становиться каким‑то «продюсерским продуктом», как мне предложили сразу после института, когда я еще был никем: «Найди 200 тысяч долларов, и мы тебя мгновенно раскрутим». Я не буду ради денег поступаться совестью.
— Но вы же сказали: надо стремиться к тому, чтобы стать генералом…
— Знаете, я стал намного спокойнее. Глобальные мечты, желания, амбиции, которые когда‑то мною двигали и в то же время «сжирали», они отлетели. Я стал более реалистично смотреть на жизнь: нельзя жить только мечтой, надо быть «здесь и сейчас». Научился радоваться сегодняшнему дню. С каждым днем все больше укрепляюсь в вере, насколько жизнь прекрасна, как много в ней всяких «вкусностей». Мы все время бежим куда‑то, стремимся заработать как можно больше денег и забываем лишний раз поднять глаза к небу и поблагодарить за все, что у нас есть. Я работаю, развиваюсь. Не позвали на эфир, не сложилась песня, значит, не время. И не буду биться головой о стену, пытаясь пробить ее. Значит, надо эту стену обойти. Как частенько говорил мой дед: «Женя, все перемелется, живи легче».
Материал опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 98 (7181) от 02.06.2022 под заголовком «А зори тихие Евгения Кунгурова».
Комментарии