Свое дело надо выстрадать

Художественный руководитель — директор театра «Санкт-Петербург-опера», народный артист России Юрий АЛЕКСАНДРОВ. ФОТО Сергея НИКОЛАЕВА/ИНТЕРПРЕСС

Имя Юрия Александрова хорошо известно любителям музыки не только в нашей стране. Поставленные им спектакли шли во многих странах и на самых известных площадках мира: «Арена ди Верона», «Метрополитен-опера», «Ла Скала»... Он - лауреат самых престижных профессиональных премий.В кабинете Александрова с окнами на Неву есть конная скульптура. По треуголке понимаешь - Наполеон!

- Бонапарт ведь у вас здесь не случаен, Юрий Исаакович? Он, безвестный артиллерийский офицер с Корсики, стал императором, а вы в самое беспокойное время, в конце 1980-х, создали и возглавили государственный камерный музыкальный театр, который получил множество театральных наград...

- Если уж сравнивать с Бонапартом, то только в смысле диктатуры, которая в театре обязательна. Кто-то должен брать на себя ответственность. Но это добровольная диктатура, ведь мы не можем поддержать ее финансовыми вливаниями, огромными зарплатами. Только уважением и человеческим отношением внутри театра. Это было моим принципом, когда мы собирали театр в 1990-е годы. Вокруг все рушилось, много людей остались без сцены, без крыши. Я называл их подранками. Из этих подранков, у которых, кроме таланта и надежды, ничего не было, и рождался наш коллектив. Многие крутили пальцем у виска: «Ну зачем тебе свой театр? Все эти хлопоты? Сидишь благополучно в Кировском театре, выпускаешь спектакли, ездишь на гастроли. Куда ты лезешь?». И ведь действительно, было очень тяжело.

- Что же не давало вам опустить руки? Тщеславие?

- Да что вы, какое тщеславие? В первые годы это было сплошное унижение. Вечно приходилось выпрашивать какие-то копейки, вымаливать аренду помещения. Обращаясь к кому-то за помощью, я слышал в ответ: «Вы придумали - вы и расхлебывайте!». Но я никогда не забуду, как мы репетировали первый спектакль, «Риту» Доницетти - на квартире у концертмейстера раздвигали столы, обеденные стулья и на освободившемся пятачке придумывали мизансцены. Тесно, страшно неудобно, но по горящим глазам артистов я понимал: надо идти дальше несмотря ни на что.

- Комсомольская закалка! Как вы думаете, в сегодняшних молодых есть такой кураж?

- Не в кураже дело. Они не готовы брать на себя хоть какую-то ответственность. Для них руководство театром - это обуза. Для меня это так странно. Я помню, как мы, заканчивая Консерваторию, мечтали о собственном театре. Особенно когда увидели, как хлопнул дверью великий оперный режиссер Борис Александрович Покровский, уйдя из Большого театра в подвал, потому что ему захотелось своего дела. И я могу себе представить, какую «черную» работу ему пришлось проделать. Мы, когда вошли сюда, в здание бывшего особняка барона фон Дервиза, были оглушены масштабом предстоящих работ. Окна без стекол, здание промерзло насквозь. Я за свои деньги начал ремонт. У меня до сих пор хранится письмо из комитета по культуре, где написано - вы, мол, начали ремонтные работы без согласования, учтите, что деньги вам возвращены не будут. Но, ожидая, когда утвердят все необходимые инженерные разработки, мы уже вымерли бы. И первым делом мы заменили обогреватели, поставили окна... Но и потом играли, глотая строительную пыль под грохот отбойных молотков.

Меня спрашивают: «Откуда у вас такая труппа замечательная?». Да все просто: если видишь интересного певца в провинциальном театре и зовешь его, будь готов к тому, что тебе придется его маму устраивать в больницу, жену - на работу, детей - в школу и детский сад. И я всем этим занимался. Мой телефон работает до двух часов ночи, и если что-то случается, звонят мне. Уезжая куда-нибудь на постановку, я вздрагивал от каждого телефонного звонка - вдруг что-то случилось, а я не смогу помочь. Все было. Жалею ли я об этом? Нет, потому что свое дело надо обязательно выстрадать.

- Вы создали театр с нуля. Видите рядом с собой того, кому могли бы поручить продолжить ваше дело?

- Это очень сложная проблема. Покровский ушел, не оставив наследника, Товстоногов тоже... Я думаю об этом постоянно, поэтому однажды согласился возглавить кафедру в Консерватории. Мне хватило полутора лет, чтобы понять, что это бессмысленно - там настолько изуродована система обучения, что Консерватория не может выпустить нормального режиссера.

- В чем же проблема?

- Там думают, что режиссера можно научить, натаскивая его, делая «под себя». Но на самом деле главное - научить будущего режиссера мыслить. И поэтому, оглядываясь вокруг, я не вижу никого, в ком бы мог увидеть преемника. Но все же надеюсь, бог пошлет какого-нибудь молодого человека на вырост.

- Не думали создать при театре студию, раз нет надежды на Консерваторию?

- Мне очень хочется сделать при нашем театре центр, который назывался бы просто «Опера» и там постигали бы азы и молодые режиссеры, и дирижеры, и артисты. Может быть, среди них я кого-то и найду. Этот театр я создал по собственной модели, здесь все существует так, как я считаю правильным. И мне очень не хочется, чтоб театр попал в чужие руки. Очень просто из него сделать золотую клетку, в которой красиво чирикают птички.

- Ваш театр известен остросоциальными проектами, несмотря на элитарность оперного жанра.

- Для меня театр всегда был трибуной, с которой я могу говорить о том, что меня волнует. Мы не избегаем болезненных тем. Когда я откликнулся на возвращение Крыма и поставил спектакль-митинг по мотивам оперы Мариана Коваля «Севастопольцы», мне говорили: «Зачем?! Ты с ума сошел! Куда ты лезешь в политику, у тебя же успешный театр!». Но я не могу оставаться в стороне. «Санкт-Петербург-опера» не место выражения моих художественных амбиций, их я могу реализовать в любом другом театре. «Санкт-Петербург-опера» - прежде всего школа. Для певцов. Для режиссеров. Для дирижеров. Для всех, кто занимается этим искусством. Для меня важно воспитать не только настоящих артистов, но и граждан страны. Чтобы они не были потребителями, которые только и мечтают, как бы продать подороже свои «золотые связки». Молодежь должна понимать, что не в этом смысл нашего существования.

Поэтому мы поставили недавно «Молодую гвардию» Юлия Мейтуса. Не потому, что мне хотелось сделать что-то на военную тему. Нет, мне важно было, что у молодых артистов появилась уникальная возможность сыграть самих себя в тех обстоятельствах. И труппа действительно выросла на этом проекте, я вижу это по выражению их глаз - оно изменилось. Или «Октябрь ..17», опера Вано Мурадели. Мы отдавали себе отчет, что это проект на один-два показа, но все же пошли на финансовые затраты. Потому что, опять же, мне важно было, чтобы артисты задумались о том, что есть предначертанная судьба России. На таких спектаклях люди воспитываются... И зрители тоже.

Сегодня зрителем надо заниматься, он изменился. Половина зала не досиживает до смерти Бориса Годунова в четвертом акте. И не потому, что плохо поют, поют-то хорошо, а потому, что завтра надо рано вставать на работу, проблемы с транспортом. И в итоге они уходят с главного, ради чего написана эта опера. Они не переживают бесконечную душевную тоску Бориса, его боль одиночества, ожидание очищения.

- Вы называете театр - «школой». Но из школы уходят дальше, в университеты. И как вы к этому относитесь?

- Для меня нет трагедии в том, что для кого-то наш театр стартовая площадка. Человек слаб и, конечно, ему хочется большего, чем можем дать мы. Но я не понимаю, когда коллеги говорят: «Как жалко, N ушел...». Да, кто-то уходит, но куда? В Мариинский театр, в Большой. В «Ковент-Гарден», в «Метрополитен-опера». Для меня важно, что ни один, кто покинул эти стены, не упал. Наоборот, они взлетают. А на смену им приходят новые ребята. На спектакле возникает новая атмосфера. И в этом я вижу задачу нашего театра - растить певцов и расти вместе с ними.

- Думаете о полноценном детском репертуаре, чтобы начинать воспитывать своего зрителя как можно раньше?

- Мне пока хватит двух детских спектаклей. Сейчас у нас идут «Кот в сапогах» и «Красная Шапочка» Цезаря Кюи. Мы, к счастью, избежали практики школьных культпоходов. Один раз попробовали, и после этого я сказал: «Никогда!». Так что дети приходят к нам только с родителями. И я очень рад, потому что вижу одинаковое выражение лица у папы, мамы и ребенка. Ведь эти папа и мама - потерянное поколение 1990-х, многие и сами приходят в настоящий театр, не на антрепризу, в первый раз. И наши Кот в сапогах с Красной Шапочкой - терапия не только для детей, но и для их родителей. После спектакля они спрашивают, где можно купить билеты уже на взрослый репертуар.

- Есть перспективы у жанра современной оперы?

- Она сейчас вильнула в сторону мюзикла. Но наш театр и начинался именно с современной оперы. У нас шли «Пегий пес, бегущий краем моря» по рассказу Чингиза Айтматова и «Пятое путешествие Христофора Колумба» Александра Смелкова, «Верую» Валерия Пигузова, «Белая роза» Удо Циммермана. Мы ставили и «Не только любовь» Родина Щедрина, сочинение, на котором стоял штамп «неудача». В Большом театре его исполнили лишь один раз, хотя за дирижерским пультом стоял Светланов, пела великая Архипова, декорации писал Тышлер. Но - крик, свист... Одним словом, полный провал - зритель не принял историю любви на фоне колхозных реалий. Но на самом деле это очень интересная и чувственная музыка, Щедрин написал ее в момент кульминации их отношений с Майей Михайловной Плисецкой. Они, кстати, были очарованы нашем спектаклем и благодарили меня за то, что я им напомнил о том прекрасном времени.

Сегодня поставить современную оперу может себе позволить далеко не каждый музыкальный театр. Но давайте все же разберемся, что такое «современная опера»? Там должны рассказывать о сегодняшнем дне? О вороватых чиновниках? Все основные коллизии не меняются из века в век. Предательство, подвиг, любовь, вражда - вечные темы, и не важно, герои на сцене в исторических костюмах или джинсах. Переодеть героя в джинсы недостаточно для того, чтобы классика зазвучала актуально.

- Поэтому в тысячный раз ставят «Травиату».

- Я ее ненавидел! Это было первое, что я увидел в Кировском театре - хор в каких-то кривых кринолинах, главная героиня с деревянным бокалом, а ее возлюбленный с таким пустым выражением глаз! Это был ужас. Я подумал, какая плохая опера, зачем ее ставят? Прошли годы, и я понял, что трудно найти более тонкое сострадательное произведение, чем «Травиата». У нас родился спектакль про современную уличную девочку, которая жила иллюзиями, что у богатых все так прекрасно... Так что и в «Травиате» может появиться серьезная проблематика.

Или другой пример - я ставил «Лючию де Ламмермур» в Алмате. Это был роскошный исторический спектакль. Я подумал, почему бы мне не сделать эту оперу Доницетти у себя. Но на нашей крошечной сцене всей этой готической красоте не развернуться. И тогда началась работа фантазии. Я подумал: готика? Гот? А что такое сегодняшние готы? Вот эти ребята в пирсинге, коже, металле? От чего они убегают? От бытовухи. Так родилась интереснейшая история про Лючию, которая бежит не от нищеты, а от сытости под мост, к ребятам, и только там находит понимание. Мы возили спектакль в Европу, и он там вызвал фурор, потому что мы затронули общечеловеческую тему. Получилась абсолютно современная история.

- Понятно, что в таком случае нет потребности искать современную оперу.

- Потребность есть, но искать не надо - это не грибы. Талантливое проявится само, обязательно. Но только если талантливый композитор будет ждать, когда ему закажут оперу, то ничего не будет. Если из него прет, он должен писать, ходить, просить. К сожалению, найти театр, который согласится рискнуть и поставит оперу неизвестного современного, и более того, молодого автора, очень сложно. Но если сидеть и мечтать о заказе, то точно ничего не будет.

- А что вы сейчас репетируете?

- Поскольку у нас театр-школа, то после оперы «Эсмеральда» Даргомыжского решили поставить «Электру» Рихарда Штрауса.

- Прямо скажем, не самая популярная опера в России. Когда ее впервые поставили в Мариинском театре в начале ХХ века, она выдержала всего лишь три вечера.

- Мы не боимся рисковать. На «Эсмеральду» тоже в свое время поставили печать: «неудача молодого композитора». А в истории с «Электрой» мне важно то, что экспрессионизм еще не входил в наши двери, как и барочная опера, кстати. О барочной музыке я тоже мечтаю, с удовольствием посмотрел «Шелковую лестницу» Россини, ее на наш международный фестиваль камерной оперы привез театр «Астана-опера», который я, собственно, и создал в 2013 году по просьбе Нурсултана Назарбаева. «Санкт-Петербург-опера», я считаю, еще не готов к барокко. А вот экспрессионизма хочется. Почти год мы занимались «Эсмеральдой», постигая законы прежде не ведомой нам оперы-романса. Ее нельзя петь, как, например, «Евгения Онегина», здесь требуется другая фразировка, интонирование, другой оркестровый подход. Наконец, мы освоили романсовую структуру, а теперь я хочу, чтобы артисты покричали. Чтобы их лица исказила гримаса боли, страдания.

- Зачем?

- Затем, чтобы ушло ощущение благополучия. А оно есть - шикарное здание, много успешных гастролей, уже появляется сытость, закормленность. Это плохо влияет на искусство.

- Однажды вы заметили, что важно понять, какое лекарство дать зрителям: витамины или антибиотики. Что такое в этом смысле «Электра»?

- Это будет сильное высказывание. Гофмансталь написал трагедию о том, как дети убили свою маму. Мы знаем, что недавно три сестры убили своего отца. Здесь, конечно, могут возникнуть аналогии, но я не настаиваю на них. Мне просто важен разговор о том, что значит поднять оружие на своих родителей. Музыкальный язык очень современный и очень сложный, будет непросто его освоить. А поскольку на это уйдет год тяжелой работы, я прекрасно понимаю, что эту эмоцию надо уравновесить чем-то душевным. И параллельно «Электре» мы делаем «Русскую тетрадь» Гаврилина.

- Свою карьеру вы еще студентом начинали в ДК им. Кирова, где был знаменитый народный оперный коллектив. Сейчас он переживает не лучшие времена, вы следите за его судьбой?

- Конечно, слежу, потому что действительно первые мои постановочные опыты - «Евгений Онегин», «Фауст», «Иоланта» - были реализованы на сцене этого Дворца культуры. Там же состоялась премьера оперы Даниила Френкеля «Сын Рыбакова». Это был роскошный любительский коллектив, в котором хор достигал ста человек, был замечательный оркестр. Коммунистическое руководство страны следило за тем, чтобы у народа была отдушина. Днем люди работали на своем производстве, а вечером шли петь, и это давало им дополнительные душевные силы. Сейчас царство денег, и, к сожалению, ДК им. Кирова уже приобретен в частную собственность. А коллектив, который со временем стал гораздо скромнее, оказался на улице. Это неправильно. Надо обязательно помочь им продолжить работу. Ведь суммы, необходимые для этого, просто ничтожны. А человеческий урон велик - мир становится темнее, когда мы закрываем людям отдушину.

Материал опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 036 (6634) от 28.02.2020.