Не выше девяти этажей
ФОТО Дмитрия СОКОЛОВА
Гость редакции — петербургский архитектор Степан ЛИПГАРТ
В наступившем году Петербург отметит свое 320‑летие. Круглая дата — хороший повод поговорить про архитектуру нашего города, как историческую, так и современную. Что в ней самое ценное, что надо бережно сохранять, какие новые дома строить? Наш сегодняшний гость может оценивать петербургскую архитектуру с разных сторон. Он — коренной москвич, потомственный архитектор, окончил Московский архитектурный институт (МАРХИ), почти десять лет работал в столице, затем переехал жить и работать в Петербург.
— Степан, известны два диаметрально противоположных мнения о петербургском архитектурном сообществе. Одно — это коллеги, делающие общее дело. Второе — это конкуренты, которые борются между собой за заказы. Как на самом деле?
— Сейчас я не вполне представляю себе взаимоотношения коллег петербургского цеха. Но думаю, что все не так просто. Надо прилагать большие усилия, чтобы пробиться в Петербурге. Это самое умение пробиваться сегодня, к сожалению, порой важнее, чем, например, архитектурный талант.
— Это происходит по той причине, что существует деление петербургских архитекторов по поколениям — молодые, средний возраст, старший возраст? Они отличаются своими взглядами на то, как надо проектировать и строить? Или взгляды на профессию определяются не возрастом?
— Очень хороший вопрос. Эта проблема связана не с возрастом архитекторов, а со временем, в котором они жили и формировались. Приведу пример, на мой взгляд, очень показательный. Мне рассказывал о нем старший коллега, поступивший в середине 1950‑х годов в Московский архитектурный институт. Начиналась борьба с излишествами, сталинским ампиром. У студентов, естественно, возникало желание низвергнуть стариков, которые рисовали колонны, ставшие теперь никому не нужными. Молодым людям было невдомек, что большинство этих «ретроградов» были авангардистами.
Если говорить о нынешнем старшем поколении, то, по‑моему, им порой сложно преодолеть печать советского образования. В 1960 – 1970‑е годы ведь учили, что традиционный город с его уютными улицами и малоэтажностью отжил, а современность — это про микрорайоны, многоэтажки из сборного железобетона, широкие, удобные для транспорта дороги. Модернистский подход, где дом — машина для жилья, грезы Ле Корбюзье, помноженные на советский утилитаризм.
На мой взгляд, модернистская модель города показала свою несостоятельность. Жить в нем удобно, только если у тебя есть машина и ты предпочитаешь проводить свободное время подальше от дома в парке или, к примеру, в универсаме. Но традиционная роль города, как места для общения соседей, места, где люди бы видели друг друга, а не только бесконечные стены с одинаковыми окнами, модернистскому поселению не присуща.
— Но если у людей хватает денег только на студии в многоэтажках?
— В обществе должен сформироваться запрос на среднеэтажную застройку, комфортную среду. Он может появиться с помощью активности архитекторов, агентов по недвижимости, журналистов… Надо набирать квадратные метры за счет увеличения площади застройки, а не бесконечными этажами. К этому нужно стремиться. Сейчас работаю над подобным проектом — недорогое жилье и комфортная застройка. Увы, не в Петербурге.
— Когда диктат застройщика был сильнее: в начале ХХ века или сейчас?
— Ответ, на мой взгляд, очевиден. В начале ХХ века роль архитектора и как градостроителя, и как художника была гораздо серьезнее. В Петербурге архитекторы нередко выступали и застройщиками. Что позволяло зодчим строить здания по собственному вкусу и разумению, то есть работать абсолютно профессионально. Сейчас в городе примеры, когда архитектор был бы и заказчиком, и генподрядчиком, мне неизвестны.
Роль архитектора сильно нивелирована, в течение советского времени она неуклонно умалялась. В постсоветское процесс, увы, продолжился.
— И это сказывается на качестве проектов?
— В целом да. Вообще же с разными заказчиками обеспечен и различный результат: для государственного заказчика в первую очередь важно соблюдение всех формальностей, но не конечный облик постройки. Частный застройщик, как правило, считает архитектуру сферой обслуживания, а архитектора — рисовальщиком фасадов по заданным бизнесом высотным и объемным параметрам. К счастью, в отличие от некоторых самодуров с заказами частных домов произвол застройщика несколько ограничен обильными согласованиями и бюджетом строительства.
— Поговорим подробнее о новом строительстве в историческом центре. Для начала как бы вы определили его границы?
— Большая Невка — Нева — Обводный канал. Исключая часть Васильевского острова, западнее Детской улицы. Центр со всех сторон зажат не масштабной ему застройкой, как пример назову чудовищных размеров комплекс на набережной Большой Невки, рядом с Черной речкой и так называемую «Измайловскую перспективу» южнее Обводного канала.
— Что можно и что нельзя строить в центре Петербурга?
— К счастью, в центре осталось не так много свободных мест. Надо сто раз подумать, прежде чем начинать там работать. Среди прочего важно регламентировать площадь остекления фасадов, их отделку. Применять природные материалы: кирпич, природный камень, не бояться использовать традиционные для Петербурга высококачественные штукатурки. Никакого металла в большом количестве. Фасады должны быть структурированные и ритмичные, без изломанных линий.
Тогда новые здания впишутся в историческую среду. Пока в достаточной мере отрегулирован, наверное, только высотный регламент. Он по крайней мере сбалансирован.
— Иными словами, нужны правила игры?
— Правила — согласен, игры — нет. В Петербурге должны быть правила.
— А какой жилой дом, построенный в центре в последние годы, вы считаете удачным?
— Дом на набережной Мойки, 102.
— Но он «вылез» из масштаба окружающей застройки?
— Напротив, мне кажется, это редкое попадание в масштаб и характер места. Кроме того, здание, подобно лучшим петербургским примерам ансамблевой застройки, «рифмует» своих соседей: угловой дом по улице Декабристов и набережной Крюкова канала архитектора Иосифа Меерзона и близлежащий дом Веге.
— Сейчас по вашему проекту строится дом на 12‑й линии. Какое место в нем отводится памятнику деревянной архитектуры — «Дому Бремме», известному своей блокадной аптекой?
— По сути дела, дом Бремме становится доминантой комплекса, его центральной частью. Жилое здание к северу и гостиница к югу от особняка образуют композицию, подчиненную его оси симметрии, подчеркивая его значение. Сами новые здания 5 – 6-этажные, их венчающие карнизы не превышают отметок соседних исторических зданий. Особняк в настоящее время реставрируется.
— У вас необычная биография. Начинали карьеру архитектора в Москве, а затем перебрались в Петербург. Чем вызван такой поворот судьбы?
— Началось все с личной романтической истории, желания изменить свою жизнь. Чему, конечно, предшествовали восторженные студенческие поездки. Петербург в целом из тех городов, что сосредоточены на архитектуре. Это впечатляет любого, даже неискушенного человека, а молодой архитектор не может не попасть под его обаяние.
— В столице вы успели поработать в НИИПИ генплана. Чем там занимались, опыт градостроителя получили?
— Участвовал в подготовке историко-культурных исследований, мне молодому казалось тогда, что тем самым я как‑то препятствую уничтожению старой Москвы. Окончательно с этой иллюзией пришлось расстаться, когда итогом одной из работ стал снос лицевого сталинского дома с отличной архитектурой. Хотя для понимания исторического города опыт работы в НИИПИ генплана был очень полезен.
Вообще же Москва, как мне кажется, увлекательна в первую очередь своим советским наследием, особенно архитектурой 1930 – 1950‑х годов. Древняя столица, которую новая власть дерзко и безжалостно стремилась перекроить в главный город новой империи. Самое интересное здесь то, что планы такой перекройки постоянно менялись, но каждый из них поражал масштабом. И ты, вооруженный знаниями, гуляешь по улицам, словно ребус разгадываешь: вот этот домик, выступающий за красную линию, не успели сломать по плану 1935‑го, те фасады из замыслов 1960‑х…
Ленинград развивался, наверное, более последовательно, поскольку амбиции были поменьше, но и здесь захватывает дух, например, от довоенной идеи нового общегородского центра.
— Вы начали творческую деятельность с бумажной архитектуры, создав группу «Дети Иофана»?
— Что стало прямым следствием знакомства с грандиозными планами преобразования советской Москвы, идеями авангардистов: город как столица для нового коммунистического общества, нового человека; замыслами мастеров сталинского ампира о Москве как центре мира с главным зданием Земли — четырехсотметровым Дворцом Советов с монументом Ленину на вершине. Автором проекта Дворца Советов был архитектор Борис Иофан. Конечно, увлечению советской архитектурой способствовало и то, что реализованные фрагменты сталинской Москвы впечатляют художественным, да и строительным качеством: мраморные колонны, скульптура, мозаики… В Ленинграде сталинский ампир по части качества почти никогда не выдерживает сравнения с дореволюционной архитектурой, мастера и бюджеты были уже не те.
— Мечтали что‑то ампирное построить?
— У нас не было задачи спроектировать новый Дворец Советов. Скорее, воспринять горение, художественную энергию архитектуры, в целом искусства 1930‑х годов, вложить ее в собственное творчество…
— Как вас встретил Петербург в середине 2010‑х годов?
— В Москве о замкнутости петербургского архитектурного сообщества слагают легенды. Столичные старшие коллеги вполне убедительно, да и небезосновательно, рассказывали о том, как здесь не любят пришлых, особенно москвичей. Впрочем, все оказалось не столь драматично.
— Чем занимались в Петербурге первое время?
— После увлечения советским искусством настало время для плотного знакомства с утонченностью дореволюционного классицизма, изяществом северного модерна. Влюбляли дома Перетятковича, Бубыря, Зазерского и, конечно, Лидваля. Позже дом на 20‑й линии был спроектирован под его влиянием.
— Говорят, что в 30 лет получить заказ на проект многоквартирного дома — редкая удача. Как вам это удалось?
— Желание быть здесь, в Петербурге, привело к знакомству с застройщиком, когда я еще работал в Москве. Но скажу честно: в первом доме, он находится на улице Дыбенко, передо мной стояла задача создания исключительно внешнего облика: фасад и дизайн мест общего пользования. В первом проекте много московского, все, что копилось годами. Я это особенно отчетливо заметил, когда дом уже был реализован. Бесчисленные рисунки и эскизы наконец получили материальную форму.
— Что вы хотели сказать первым в Петербурге проектом «городу и миру»?
— Два момента: первый — стилистический. Помимо московского сталинского неоклассицизма влиял и ленинградский. Среди прочего — довоенные ансамбли мастерской Евгения Левинсона: гимн пропорциям и устремленным ввысь вертикалям.
Вторая линия — практическая. Человеку достаточно сложно соотнести собственный масштаб с семидесятиметровой громадиной. Если столь высотное здание имеет промышленную или, например, общественную функцию, наверное, этот аспект не слишком критичен. Иное дело — жилой дом, когда житель должен легко понимать, где на фасаде входная дверь, где окно его квартиры, а не чувствовать себя книгой на полке высокого стеллажа. Двадцатиэтажный жилой дом — задача, в общем, почти нерешаемая, но мы попытались. Для приближения масштаба многоэтажки к человеческому мы решили фасад как соподчиненную сложную композиционную систему из вертикальных и горизонтальных членений: эркеров, ризалитов, тяг, обрамлений. Первый этаж выделен отдельной архитектурной темой и отнесен от высотного фасада. Все это делает восприятие здания гораздо более комфортным, этажи высокой стены не давят, а, наоборот, как бы вырастают, ступенчато уходя ввысь.
Тема оптимального масштаба для жилого дома продолжилась при работе над зданием на 20‑й линии.
— Какая там была задача?
— Это был серьезный вызов. Среда исторического центра — хрупкая и тонкая материя, думаю, для архитектора всегда важно испытывать страх ее испортить. Давать себе любимому публичные оценки дело вредное, но отмечу, что с точки зрения модуля улицы, ее декоративного единообразия, новый дом более близок контексту, нежели его предшественник — здание института 1934 года постройки. Старая постройка представляла собой единую протяженную стену под 120 метров длиной. Мы же разделили уличный объем на две части, в их паузе открывается пространство торжественного курдонера. Высота уличного фасада также ниже, чем была ранее, — она привязана к карнизу соседнего исторического здания.
— Какую высоту здания вы считает комфортной для человека?
— Оптимальный жилой дом: 6 – 7 этажей. Это масштаб Петроградской стороны начала ХХ века. Каменноостровский и Кронверкский проспекты, улицы, идущие от Александровского сада, — идеальная петербургская среда для жизни.
— Но вы же проектируете и намного выше?
— Действительно, приходится заниматься труднорешаемой задачей. Но из шести жилых домов, спроектированных мной в Петербурге, три имеют высоту до 9 этажей. По-хорошему, такая высота представляется мне предельной для комфортной жилой среды. Причем девять этажей — это высота акцентов, а не рядовых зданий. Все, что выше, уже, конечно, компромисс.
— Но кроме высоты важно учитывать окружение. Ваш дом на Малоохтинском проспекте, 8, разве не уплотнительная застройка?
— Эта постройка, мне кажется, не должна испортить окружение. Застройка к югу от улицы Помяловского образует целую систему жилых дворов, а участок проектирования, наоборот, был чужеродным включением промышленной зоны за высоким забором. Новый жилой дом поддержит фронт застройки улицы и, собственно, вернет этот клочок территории городской среде, сделает его жилым.
— Вас интересует градозащитная проблематика?
— Она мне близка со времен работы в НИИПИ генплана Москвы. Градозащитное движение — элемент здорового правого общества. Но сейчас я не вижу у этого движения больших успехов. Многое сносят.
— Что из последних потерь вас резануло сильнее всего?
— Башня Давида Бурышкина на бывшей территории «Ленэкспо». Угроза сноса здания аэропорта «Пулково» Александра Жука — ни в какие ворота…
— А чем можно пожертвовать в историческом центре?
— Сегодня уже ничем не надо жертвовать, все нужно сохранять. Включая рядовые корпуса, дворовые флигели и т. д. Городскую ткань надо максимально беречь. Не вижу никакой ошибки в трактовке центра Петербурга как музея под открытым небом, поскольку ничего близкого в России не осталось.
Говорю не про Дворцовую площадь и другие парадные ансамбли. Это очевидно. Речь про рядовую застройку. Требуется скрупулезная реставрация. Город должен развиваться за счет других своих частей.
— То есть надо нагрузить тех, кто застраивает окраины, проблемами сохранения центра?
— Как один из вариантов. Но прежде надо законодательно мотивировать инвесторов вкладываться в исторический центр. Важно, чтобы здесь законы работали главным образом не в интересах строительного лобби, но для сбережения наследия и исторической среды. Высотный регламент — хороший пример отрегулированного законодательства.
— Будучи практикующим архитектором, вы говорите как градозащитник. Разве в этом нет конфликта интересов?
— Да, конечно, есть. Порой мне сложно разобраться с собственной совестью. Я помогал одной из команд в конкурсе на проект жилого комплекса на месте Ленинградского дворца молодежи. Мне лично это здание не нравится. Хотя некоторые эксперты ценят его достаточно высоко. Могу ли я объективно судить о качестве архитектуры ЛДМ, если предлагал, чем его можно с успехом заменить? У меня нет ответа на этот вопрос.
— Какое место должны занять архитекторы в триаде: общество — бизнес — власть?
— На мой взгляд, архитекторы — часть общества, наша задача привести людей к гармоничной жизни в удобном доме и городе. Архитектор, если он настоящий профессионал, знает этот путь и должен делиться таким знанием с ближними.
Комментарии