Карлсон, который живет
Переводчик детской литературы Ольга МЯЭОТС. Фото из личного архива О. МЯЭОТС
Это в переводе нашей собеседницы российские дети впервые познакомились со 101 далматином англичанки Доди Смит. Вообще же она, по образованию скандинавист-медиевист, специализируется на переводах шведских писателей. В странах Скандинавии и сейчас зачитываются книжками Линдгрен, и не только Астрид (она, пожалуй, вечна), но и ее однофамилицы Барбру, к которой мы еще присматриваемся. С экспертом в области детской литературы Швеции и специалистом по детской книжной иллюстрации мы беседовали о переводной детской литературе и проверяли себя: не обидимся ли, если в шведской сказке русский персонаж окажется ондатрой, пусть и симпатичной.
- Ольга Николаевна, не так давно вышла биография Астрид Линдгрен, первая за несколько десятилетий. И подумалось: может, мы, взрослые, и не заметили, что уже есть новые Астрид Линдгрен. Ну помимо Джоан Роулинг...
- Роулинг для Англии важна, но там есть и другие очень любимые писатели. Например, в Великобритании несколько лет назад появилось звание «Детский лауреат», по аналогии с престижным существующим уже 200 лет «Поэтом-лауреатом»: выбирается такой культурный омбудсмен из детских писателей на два года, у него есть средства из благотворительного фонда, он курирует проекты для поддержки чтения, образования.
Из Линдгрен иногда пытаются сделать то такую «икону», то наоборот - вот сейчас в очередной раз мы видим повышенный интерес к ее личной жизни. И к драме, которую она пережила в юности, когда родила внебрачного ребенка и вынуждена была отдать его на время в чужую семью. Но это было вовсе не «материнским преступлением», а, наоборот, ответственным шагом: по шведским законам того времени, внебрачного ребенка могли у матери отобрать, почему она и оставила сына в Дании.
Я недавно читала переписку Линдгрен с ее подругой в Германии и была поражена тем, что Астрид вовсе не была такой уж бунтаркой, а была очень домашней. И писать-то начала всерьез, только когда дети выросли. И была не в восторге от общественных нагрузок - как она пишет: ох, опять на радио выступать...
Конечно, она была энергична, ей с детства позволялось высказывать свое мнение - это притом что Швеция в те годы вовсе не была прогрессивной страной: например, телесные наказания там отменили много позже, чем в Советском Союзе.
Она, наверное, попала в очень важное время. Пятидесятые послевоенные годы, возникает большой интерес к детству - как избывание трагедии войны, да и люди начинают жить более зажиточно и больше внимания уделяют детям.
Астрид Линдгрен определила развитие нации. Я не преувеличиваю. Я попала в Швецию вскоре после того, как она умерла, и каждый человек, с которым я разговаривала - и водитель такси, и уборщица в отеле, - каждый сокрушался: мы, шведы, виноваты, что не дали ей Нобелевскую премию. Не случайно сразу же после ее ухода было объявлено об учреждении государственной премии ее памяти, и премия равна Нобелевской.
Дети, которые выросли на ее книгах, уже усвоили вот это Пеппино: «Мы живем в свободной стране». А детский период жизни на очень многое влияет. Когда она начинала, равной ей писательницы в Швеции не было, но она как редактор ведущего издательства повлияла на то, чтобы такие писатели появились.
Ну а с тем, что Астрид Линдгрен - «национальная русская писательница», согласятся в любой аудитории. Причем в такой степени популярна, как у нас, она, возможно, только в Польше и Германии, и все.
- При этом Карлсона мы любим больше, чем шведы. Какие еще есть примеры того, как иначе детская книга воспринимается в другой стране?
- У меня даже статья есть о том, что каждое произведение искусства, пересаженное в новую почву, меняется.
Карлсон попал в Россию в 1950-е. Ему еще и повезло с переводом, экранизациями, театральными постановками. И со временем: начало оттепели, большой интерес к ребенку - тогда и у нас появляются очень интересные поэты - Яков Аким, Роман Сеф, Эмма Мошковская. Появляется такая надежда на будущее, хрупкие оттепельные дети Анатолия Алексина, Радия Погодина.
На каждой советской школьной тетрадочке был написан «Кодекс пионера», и вдруг - Карлсон, ведущий себя, мягко говоря, не по-пионерски. Это один из первых, вообще-то, не- положительных героев, которого почему-то любишь, причем за недостатки.
Или Малыш: он тоже стал абсолютно прорывным явлением. У нас только миновало голодное время, когда главным было накормить-одеть ребенка. И вдруг выясняется, что можно быть сытым-обутым, всеми любимым, но несчастным.
В Москве был знаменитый спектакль со Спартаком Мишулиным - только после его смерти узналось, что не случайно его Карлсон был таким сложным, не бурлескным: у актера было трудное детство. А в Ленинграде спектакль с Анатолием Равиковичем - Карлсоном и Алисой Фрейндлих - Малышом шел и вечерами как взрослый.
Вот шведы больше любят «Пеппи Длинныйчулок», а для нас она не стала таким уж неожиданным персонажем: к тому времени в нашей литературе такие деятельные девочки уже были.
- Мир глобализируется: и шведы, и китайцы смотрят одни и те же блокбастеры. Становятся ли национальные детские литературы менее «национальны», что ли?
- Есть глобальные детские увлечения - например, манга. Но все равно она остается японской. Вообще воспитательные традиции меняются медленно. Да и детская литература в отличие от подростковой довольно консервативна.
И сейчас есть литературы очень «национальные», и необязательно какие-то экзотичные, азиатские. Финны, например, с обожанием относятся к своей природе, и в детской книжке какой-нибудь жучок может бесконечно долго ползти по какому-нибудь листочку.
- Мы б уснули.
- Вот я перевожу книжки Барбру Линдгрен, однофамилицы и «наследницы» Астрид Линдгрен, ей шведы даже присудили ту почетную литературную премию. Она начала писать еще в 1960-е, у нас ее немножко переводили, а я сейчас работаю над ее трилогией - и не знаю, как она будет воспринята. Такая полувзрослая литература чуть похожа на «Винни Пуха»: там тоже мальчик, игрушки. И один из главных персонажей - ондатр, и он русский эмигрант. А поскольку ондатр - водяная крыса, его в книге иногда окликают: «Русская крыса!». И как это перевести? Не будет ли наш читатель страшно оскорблен: «А! Они все нас не любят!».
А между тем это прелестнейший персонаж. В кои-то веки образ русского - не качок, не бандит, а такой поэт по жизни: впадает в депрессию, сочиняет стихи по строчке в год. При этом страшный патриот, у каждого встречного спрашивает с надеждой: «Вы не из России?». Комичный и необыкновенно хороший. Вот можем ли мы смеяться, иронизировать над собой или нет?
- В продолжение: а есть ли сюжеты, которые не то чтобы модны, но злободневны и очень многими писателями исследуются?
- Отчасти сюжеты берутся из жизни - сейчас, например, поднимается тема экологии; не думаю, что так было 50 лет назад.
В целом детская литература все больше из назидательной (когда взрослые пусть на равных, но все же рассказывают и объясняют детям) становится попыткой поглядеть на мир с точки зрения ребенка.
В Петербурге проходила выставка детской литературы Северных стран «Привет, это я!», к выставке меня попросили описать новые тенденции в ней, и я процитировала из отчета Шведского института детской книги (есть такая институция): книжки начали учить детей, как заниматься общественной деятельностью.
Два года назад к нам приезжала редактор шведского журнала, существующего многие десятилетия, куда дети сами пишут - что им нравится, что не нравится. А в этом году вышла книга, которая называется «Руководство для юных бунтарей». О том, как действовать, если тебе что-то не нравится: как правильно расклеивать объявления, как выйти на одиночный пикет. Представляете?!
Но главное: там объясняют, как все это делать в рамках закона и чтобы это было эффективно. Ребенок, подросток - бунтарь. А тут ему объясняют, как действовать, не нарушая закона и не мешая интересам других.
- Насколько сейчас велик в России интерес к иностранной детской литературе? И насколько у них велик интерес к нашей?
- Насчет интереса к переводной литературе... Я уже как-то рассказывала: разговорилась с одной австрийской писательницей, в очень почтенном возрасте, речь зашла о наплывах мигрантов, о реакции «коренного населения». И она сказала: «Деточка, нам легче, мы же бывшая империя».
Она имела в виду свою страну, а я вспомнила фразу «Россия - тюрьма народов». И поняла: нет, на одних штыках империя бы не удержалась, в российском менталитете есть эта мультикультурная черта.
Я по себе чувствую: мне с развалом Советского Союза не хватает грузинской литературы, армянской, просто по интонации. Мне кажется, мы очень открыты к иной интонации. Не случайно все книгопродавцы говорят: приходят родители в книжный и спрашивают «какую-нибудь русскую книжку вроде «Винни Пуха» или «Карлсона».
Я перевожу шведского писателя Ульфа Старка, очень известного - к сожалению, два года назад он умер, и это было огромное горе для многих тысяч российских читателей. Были вечера памяти в Москве, в Красноярске. Для читателей он тоже стал как бы нашим родным.
Если говорить о переводе наших детских книг... Вы знаете, детской переводной литературы в мире не так и много. Например, англичане почти ничего не переводят, они сами этому факту удивляются. Немцы, наоборот, очень много переводят с самых разных языков. Поляки много переводят. В США, как ни странно, очень с этим делом туго, они весьма консервативны в своих пристрастиях.
Во Франции переводят по чуть-чуть, и если что-то попадает «в тему». Например, на французскую детскую книгу когда-то очень повлияли русские художники-эмигранты. Федор Рожанковский (1891 - 1970. - Ред.) создавал истории о животных, ориентируясь во многом на советских художников.
Кажется, в Англии я слушала доклад одного известного иллюстратора, который показывал разные картинки и комментировал: «Ну вот это типично русское». Смотрю - да ничего там русского: просто дети собирают яблоки. А потом поняла: это тема труда воспринимается как привнесенная в мировую детскую литературу из советской детской книги.
- Вы изучаете и иллюстрации к детским книгам. Сказывается ли в них то, что сейчас дети сначала знакомятся с движущимися картинками в планшете, а не с картинками книжными?
- На самом деле нельзя сказать, что все дети мира «сидят в планшетах». В Европе вы такого не увидите. Ну а у нас - думаю, для детской книги это просто вызов, с которым надо справиться.
Так было у нас в 1920 - 1930-х: производственной базы не было, а рождались настоящие шедевры. Советские детские книги стали очень заметным явлением на европейских выставках. Ничего подобного в Европе не было - там книги были в основном черно-белые, любовались уютным довоенным прошлым, как в «Винни Пухе». А у нас был прорыв вперед, в том числе в иллюстрациях: кубизм, ар-деко.
Потом это совпадало и с развитием педагогики во всем мире. Волшебную сказку подвергала остракизму не только Надежда Константиновна Крупская, но и многие педагоги в разных странах считали, что ребенку надо рассказывать только о реальной жизни!
Феномен «книжки-картинки», когда писатель и художник равноценны, был во многом создан в нашей стране. И сейчас этого становится все больше. Например, чудесная польская художница Ивона Хмелевская (не путать с Иоанной Хмелевской, автором ироничных детективов) написала-нарисовала историю: дети случайно прожгли скатерть утюгом, остался треугольный след, дети стали со страху придумывать, что делать, - и все эти фантазии мы видим в картинках. А кончается тем, что мама, увидев пятно, ставит утюгом второе, обшивает - получается рыбка, скатерть спасена. Эта история неотделима от иллюстраций.
Уже сейчас книжки-картинки перестали быть исключительно детским жанром, их коллекционируют взрослые, книги и создаются уже со взрослым месседжем, когда, к примеру, французский фотограф из мира моды иллюстрирует историю Красной Шапочки.
Мне кажется, бумажные книжки отстояли свою нишу. Их компьютерами не заменишь: читая с экрана, невольно пролистываешь быстро, а в бумажной книге ты останавливаешь внимание, погружаешься, возвращаешься.
- Иногда листаешь в магазине детскую книжку, а картинки совсем не нравятся. А ребенку, может, и понравились бы. И вы на одной из лекций говорили: непривычные иллюстрации - это такое незаметное расширение горизонтов: да, Золушка может быть и такой.
- А кроме того, искусство развивается по маргиналиям: есть магистральное направление, но всегда нужно поглядывать на боковые, потому что потом они становятся основными.
К сожалению, если мы, взрослые, и ведем ребенка в книжный, то покупаем обычно не то, что хочет он, а то, что кажется лучшим нам. Выход один: идти с ребенком в библиотеку. Там он может выбрать сам, а выбор - важнейший когнитивный сдвиг.
- Мы иногда нервничаем: «Во-о-от, младшее поколение уже не понимает наших цитат из «Иронии судьбы». А может такое случиться с книгами: когда у детей-внуков будет совсем другая книжная подборка, чем была у нас?
- Культура развивается неизвестным науке способом: вот вернулась Лидия Чарская (1874 - 1937, детская писательница, в 1920-е была фактически запрещена. - Ред.). Спустя столько лет вдруг оказалась очень востребованной! Или другой пример: казалось, что все перешли на короткие тексты - а теперь вернулись большие романы. И не только про Гарри Поттера: я перевела Фриду Нильсон, два подростковых романа по 500 страниц.
Я понимаю, о чем вы говорите: взрослую книгу, даже очень хорошую, не каждый прочитает, а пул детских книг у нас более-менее общий, этот фундамент нас объединяет. И всегда хочется, чтобы дети прочли все то, что читали мы. Но я не исключаю, что у следующих поколений не будет Вальтера Скотта и Жюля Верна. Но эта ниша будет заполнена кем-то другим. Были бы здоровы, честны и благородны, а уж каким образом это достигается... Ну будем приноравливаться.
В конце концов, даже одни и те же книжки мы читаем по-разному. У Ульфа Старка есть замечательное эссе, оно еще не переведено, о том, как мама читала ему и брату про Пеппи. Мама хохотала, а он лишь старался выдавить улыбку: «Я-то знал, что это книжка о девочке, у которой нет мамы, а папа уплыл и стал пиратом».
Книжка - это способ поддерживать связь с детьми. Когда-то в Польше проходила замечательная акция «Вся Польша читает детям». Всего-то по 15 минут в день. Был очень смешной ролик: ребенок пристает к отцу: «Папа, ну почитай, ну почитай!». И папа начинает зачитывать турнирную таблицу.
Да хоть что читайте! Книжка - это механизм, который восполняет нехватку общения. Это очень простая технология: открываешь книжку, выдыхаешь, успокаиваешься и начинаешь читать. И чувствуешь, как внутри прорастает радость.
Материал опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 201 (6554) от 25.10.2019.
Комментарии