Нужно задавать себе вопросы
ФОТО из личного архива Н. Чеботарь
Онлайн-обучение существует уже несколько лет, но в пандемию оно прошло проверку боем. Чувства смешанные: одни открыли для себя возможности, до которых в «нормальной ситуации» дошли бы лет через пять; другие разочаровались. Наша собеседница, Наталья Чеботарь, лингвист по образованию, является экспертом в области новых обучающих технологий: одна из идеологов «Яндекс.Учебника» (этим бесплатным ресурсом пользуются уже больше половины всех школ страны); сооснователь исследовательского бюро Edutainme; соорганизатор конференции EdCrunch, на которой можно услышать о самом передовом в мировом образовании.
Ее новый проект «Нормальная школа» — в сфере онлайнового дополнительного образования: литературу там изучают через киносценарии, с Аристотелем знакомятся через виртуальные миры, а Конституцию исследуют не только как правовой документ, но и как интересный текст...
– Наталья, дистанционка подтолкнула нас активнее переходить на цифровые технологии в образовании или, наоборот, разочаровала?
– Подтолкнула – в том смысле, что даже те, кто не хотел и слышать о дистанционных технологиях, вынуждены были попробовать. Впечатления очень разные, но важно уже то, что они появились, собственные.
Это с одной стороны. С другой, выяснилось, что одна из самых больших проблем не антипатия к дистанционному образованию, а нехватка персональных компьютеров, планшетов, смартфонов. Причем нельзя сказать, что в богатых регионах все есть, а в бедных нет. Благодаря специальным программам оборудование иногда есть и в удаленных селах, а в школе в большом городе могло не быть ни компьютеров, ни Интернета.
Я даже не про случаи, когда выделенные деньги не дошли до школы. А о том, что «на местах» предпочитали не сообщать о проблемах «наверх». На одном из «Телеграм»-каналов был опрос: видят ли сами работники образования, что их чаяния передаются «выше» и проблемы решаются? Оказалось, что в основном не видят. Система управления образованием многоступенчатая, на каждом этапе вступает в силу человеческий фактор и к чиновникам регионального, федерального уровня информация часто поступает искаженной.
Мне кажется, это одна из самых больших проблем в цифровизации образования. Но не единственная.
– О цифровизации столько говорят – а что это такое в применении к образованию?
– Для меня это тоже несколько общее, размытое понятие.
Давайте посмотрим, как действует цифровизация в других сферах. Вот есть некая задача: допустим, я хочу быстро переместиться из точки А в точку Б. Раньше приходилось куда-то звонить, заказывать машину, ждать. Цифровизация позволяет управлять логистикой: на смартфоне видим, сколько времени займет поездка, выбираем ближайшую к нам машину, ждать почти не приходится.
Так же происходит в любой индустрии: есть процессы, которые неудобны, а «цифра» это исправляет.
В образовании какие-то вещи должны были стать удобнее по тому же принципу. И не стали. Например: казалось бы, Интернет дал доступ к лекциям лучших преподавателей. Но лекции – еще не обучение. И настоящий доступ к преподавателю – когда ты можешь общаться с ним напрямую и получать индивидуальную оценку. Это уже можно проиллюстрировать проектами типа «Сириус»: дети не просто приезжают в лагерь, но и после смены продолжают общаться с преподавателями.
Возвращаясь к вопросу, что такое цифровизация образования: это возможность решить проблемы, которые в этой сфере возникают у разных пользователей – учителей, предметников, у администрации школ, управленцев в образовании, у родителей.
Например, вступительная кампания в вузы, как выяснилось, проходила трудно. Руководители приемных комиссий отмечали: вот, «пришло другое поколение», «они хотят, чтобы все было быстро», «требуют мгновенного ответа в чатах». На самом деле это не «новое поколение». Мы все изменились, все ожидаем от образования того же уровня удобства, скорости, разумности, что и в других сферах.
В смысле удобства, мне кажется, наше образование уже начало справляться. Но есть другие задачи, которые нужно решить, более глубокие – собственно образовательные.
Есть известная книга «Видимое обучение» Джона Хэтти – наверное, самое важное исследование в области образования за последние несколько десятков лет. Профессор Хэтти с коллегами изучали, какие факторы влияют на результат учебного процесса (и в какой степени), а какие нет.
Выяснилось, что половина результата зависит от окружения ребенка: семьи, среды; но остальное – от позиции, в которой находится учитель. Не от его квалификации, заслуг и опыта (хотя, конечно, это важно), а от его позиции по отношению к своей работе.
– Например...
– Например, преподаватель может формулировать так: «Сегодня у меня на уроке такая-то тема, вот у меня программа, я по ней иду».
А может так: «Что я могу сегодня сделать, чтобы дети разных уровней подготовки прошли эту тему, каждый со своим прогрессом». Это называется «субъектная позиция»: когда не программа, а я отвечаю за результаты детей. И если так, то я начинаю искать способы достичь нужного результата. И с разными детьми буду использовать разные методы.
Вот в этот момент и нужна цифровизация. Скажем, если это физика, учитель найдет электронные лаборатории. Если гуманитарный предмет – найдет электронные корпусы текстов, культурные институции в Интернете, виртуальные музеи и т. д. И это не всегда какие-то невероятные технологии. Если у преподавателя есть задача, он будет искать и научные статьи, и методики, и предложит детям зайти, не знаю, на ресурс «ПабМед» и посмотреть, как выглядит современная медицинская наука.
Знаете, кто-то однажды заметил: технологии – это лакмусовая бумажка; они просто подсвечивают происходящее в реальности. Если у учителя есть внутренняя задача – цифровизация поможет ее решить. Если задачи нет, то учитель будет мучиться: думать, как бы использовать на уроке электронную доску, потому что это требуется «по программе». Будучи при этом уверен, что мог бы обойтись и простой доской.
– Лет пять назад вы отметили, что «разговоры об образовании ведутся в парадигме 30-летней давности». Мы продвинулись?
– Я начала этой темой заниматься в 2012 году, в 2013-м мы запустили журнал о технологиях в образовании Edutainme, потом была конференция EdCrunch, проводились исследования в этой сфере. Мне казалось, что те технологии, о которых мы говорим, распространятся лет через десять. Потом подумала: нет, пожалуй, уже лет через пять. А сейчас передовые технологии стали внедряться в течение года. За последние пять-шесть лет произошел огромный рывок.
Например, появилась «Курсера» – мировой ресурс, на который ведущие университеты выкладывают свои курсы. И, кажется, уже в 2015 году в России была создана аналогичная отечественная платформа «Открытое образование». Можно обсуждать, что там нуждается в улучшении, но у студентов из любого региона действительно теперь есть возможность пройти курсы Вышки, МГУ, ИТМО.
Или тот же «Яндекс.Учебник». В мире огромное количество образовательных платформ, особенно в сфере обучения математике – их тысячи. И отечественный продукт по глубине методической проработки – на достойном международном уровне. Обычно новшества в образовании внедряются (не только в России, вообще по миру) три, пять лет. А этим ресурсом стали активно пользоваться уже на второй год. То есть школа сформулировала для себя трудность, с которой надо справиться, и ей подошел этот инструмент.
Есть еще одна тема: часто говорят, что учителей надо учить цифровым навыкам, чтобы они хорошо себя чувствовали в цифровой среде. Мне кажется, так ставить вопрос – гигантская ошибка. Если у человека есть задача, он прекрасненько осваивает все инструменты, которые ему для этого нужны. Моя бабушка в Приднестровье в 91 год научилась пользоваться скайпом, потому что для нее это была возможность поболтать со всеми пятью внуками. Если надо, человек прекрасно заходит в соцсети, покупает билеты, пользуется доставкой продуктов.
Но тут как в любой профессиональной сфере. Если тебе нужно «по работе» писать письма, ты научишься пользоваться электронной почтой. Если не нужно – походишь на курсы, а через два месяца все забудешь.
– За время пандемии появились какие-то дистанционные технологии обучения, которые вас впечатлили?
– Честно говоря, тут у меня непопулярная точка зрения. Я считаю, что искусственный интеллект в образовании – дело такого далекого будущего, что и рассуждать о нем сейчас нет смысла.
По большому счету в образование технологии приходят в последнюю очередь, уже показав себя в других отраслях. Я была одно время советником Исаака Фрумина, научного руководителя Института образования в ВШЭ, вот он все время спрашивал о технологиях. И нужно было их перечислить. А это сложно: внутри каждого сервиса огромное количество маленьких технологических новшеств и, наоборот, – технологией может стать и что-то очень простое, но перенесенное «в цифру» умным образом. Скажем, не отсканированный бумажный учебник, почему-то названный «электронным», а переработанный с учетом того, что в нем можно автоматизировать.
Но вот что невозможно переложить «в цифру» – это реакцию на ошибки, без чего не может обойтись настоящее обучение. Для искусственного интеллекта эта реакция еще долго будет очень примитивной.
– «Дважды два равно пяти», система фиксирует ошибку – и этого мало?
– Да. Человек ошибается огромным количеством способов. И по огромному количеству причин.
В математике (и когда дети еще маленькие) можно хоть как-то попытаться алгоритмизировать типы ошибок: был невнимателен, плохое настроение, кнопка сломалась... А если речь о русском языке, где «исправьте ошибки в предложении» или «расставьте запятые» – сколько причин, по которым можно ошибиться? Не понял текста – одна причина; не понял правило – другая; не знал правила – третья и т. д. И за каждой развилкой должен быть свой способ работы над ошибкой. Просто не представляю себе, как все эти варианты можно просчитать.
А то, что касается творческого образования, критического мышления, речи, – тут, мне кажется, придется ждать, когда изобретут искусственный мозг. А я не уверена, что такое случится.
Да, глубокий искусственный интеллект уже может сам принимать решения, учиться, умеет отличать изображение кошечки от изображения собачки. Но различать ошибки третьеклассников – не может. Для этого нужен человек. И этот человек, повторю, должен задавать себе вопросы. А это, как мы уже обсудили, делают далеко не все.
– Вот что еще выяснилось на дистанте: могут быть отличные онлайн-уроки, но они не работают, потому что все упирается в самодисциплину, в мотивацию школьника.
– У меня когда-то был разговор с одним выдающимся методистом по химии. Есть такое представление: если долго показывать химические «фокусы», то ребенок заинтересуется и предметом.
Это вообще не так. Скажу, может, упрощенно... Но одно дело – получать удовольствие, когда кто-то показывает фокусы и тебя развлекает, другое – если сам решаешь задачу, сталкиваешься с трудностью, преодолеваешь ее и в этот момент получаешь удовольствие.
Учеба (как и работа) становится интересной тогда, когда удалось перейти эту невидимую черту: от кайфа, получаемого в развлечении, к кайфу от труда.
Есть еще одно заблуждение относительно образовательных технологий. Родители покупают игровые образовательные приложения, и все довольны: ребенок с удовольствием по пять часов сидит за компьютером и вроде как приобретает важные навыки, у родителей индульгенция – «чадо делом занимается».
Это очень легкий путь, потому что игры так устроены, чтобы быстро вовлекать. А на выходе – трудности с вниманием, с чтением, с «говорением». Потому что ребенок не говорит на уроках (учитель не успевает всех спросить), не говорит эти пять часов игры с приложением. В школе пишет сочинения по утвержденной форме, по утвержденным темам. Отвечает на заранее составленные вопросы – и нет времени и места, чтобы дети сами задавали вопросы, а этот навык – один из важнейших в критическом мышлении.
– Сейчас вы делаете проект в сфере дополнительного образования. Но где-то говорили, что побудила вас этим заняться именно общеобразовательная школа – точнее, то, что в ней «не так».
– Да. Во время пандемии мне в соцсетях стали задавать вопрос: «Не подскажете, где можно найти нормальную школу?». Отсюда, кстати, и название проекта. Дело в том, что на дистанционном обучении родители впервые увидели, как на самом деле проходят уроки. И, мягко говоря, не всем понравилось. Более того. Преподаватели сами впервые увидели, что происходит на занятиях у коллег, не хорошо подготовленные открытые уроки, а обычные, рутинные. И увидели, мне кажется, две самые важные вещи.
Я очень уважаю профессию учителя, мне тяжело ее критиковать, но все-таки. Первое: у многих преподавателей не очень высокий уровень речи и в целом культуры. Второе: часто учитель идет «по программе», нередко неинтересной, и не видит отдельных детей.
Школы, которые и так были сильными, переходили на удаленку без катастрофических последствий. Да, было трудно, но у преподавателя была собственная задача (о чем мы говорили), и, чтобы ее решить, классы дробили на маленькие группы и почти индивидуально занимались в «Зуме». Но вот у меня ребенок еще в детском саду, и я увидела, как может проходить детсадовское занятие: воспитатель, сидя на диване, будто из-под палки что-то рассказывала про времена года. Зачем?! Потом мы уже своими родительскими силами просто собирали детей в «Зуме», чтобы они хоть поболтали.
И, опять же, технологии и пандемия просто «подсветили» проблему. Я осознала: выдающихся учителей на все типовые школы страны не хватит, и какой-нибудь ребенок за всю свою школьную жизнь может ни разу не встретить человека, который горячо любит свое дело, преуспевает в нем, готов работать с детьми, давать им слово, а не просто, как волшебник на вертолете, показать кино и улететь.
Есть еще одна проблема, которую традиционная школа в разных государствах старается решить, но на это нет ни ресурсов, ни времени. Функциональная грамотность. Точнее, функциональная неграмотность. Об этом говорят во всем мире с конца 1990-х, а сейчас тема на пике своего влияния на образовательную политику: дети с очень хорошей подготовкой, даже олимпиадники, не умеют применить свои знания в ситуации, которая отличается от уже известной. Не могут сориентироваться сами, разобраться и что-то сделать.
Функциональная грамотность в свою очередь состоит из других навыков, основной из них – читательская грамотность, способность понимать текст. Даже человек высокого уровня подготовки (я уже не говорю про детей в обычных школах) теряется, видя инструкции, документы, научные статьи или большое количество разрозненной информации по одной теме, которые надо обобщить и сделать вывод.
Этот навык надо тренировать. Понятно, что делать это нужно в маленькой группе, с человеком, который сам этим навыком владеет и применяет в совершенно определенном деле, чтобы не получилось «навыки ради навыков». Поэтому мы искали людей, которые работают в разных сферах, от архитектуры до программирования, преуспевают в них (а это уже доказательство функциональной грамотности) – и при этом могут преподавать. Повторю: главное – чтобы у подростка появился опыт общения с таким классным, грамотным человеком. И чему бы ни были посвящены занятия (архитектуре, литературе, генетике) – в них «упакованы» работа с текстами, анализ, критическое мышление.
Но, вы знаете, натолкнулись на неожиданное препятствие. Тем родителям, чьи дети, которые и так учатся в лучших школах и побеждают на олимпиадах, не нужно доказывать важность критического мышления и логики. Но мне-то хотелось, чтобы приходили дети из обычных семей вроде моей: мама – бухгалтер, папа – строитель... Для них же в первую очередь все затевалось. А родители спрашивают: «Как это поможет в ЕГЭ?». Или: «Я понимаю, зачем английский или математика, а вот эта ваша логика зачем?».
Мы просто пытаемся найти место, где ребенок не готовится к ЕГЭ, не пишет сочинения на заданные темы и не только отвечает на вопросы, но и задает свои.
Комментарии