Рождение империи. Как Россия начала жить в новом статусе
Событие знаковое. Осенью 1721 года после победоносного завершения длительной Северной войны против Швеции и заключения с ней Ништадтского мира Сенат и Синод преподнесли Петру I титул императора, и государство стало называться Российской империей. Титул Петра сразу признали Пруссия и Голландия, спустя два года _ Швеция. Почти два десятилетия сомневалась Австрия, чьи правители сами носили титулы императоров Священной Римской империи. Дольше всех новое звание правителей России не признавала Польша...О сильных и слабых сторонах Российской империи мы беседуем с доктором исторических наук профессором Института истории Санкт-Петербургского государственного университета Александром КОТОВЫМ.
РЕПРОДУКЦИЯ. ФОТО АВТОРА
– Александр Эдуардович, почему после победы в Северной войне Россия вдруг решила заявить о своем новом статусе?
– На мой взгляд, это было сугубо формальным моментом. По сути, империей Россия была еще с XVI века. Даже русское слово «царь» – упрощенное произношение латинского «цезарь» («кесарь»), одного из титулов римских императоров. Но постепенно оно утратило связь с Римом, стало обозначать просто правителя. И Петру пришлось искать новое слово.
Вообще изоляция допетровской России от Европы – миф: Софья Палеолог, ставшая женой Ивана III, приехала не из Константинополя, а из папского Рима; Московский Кремль строили итальянские мастера. В целом Московское царство, как и все европейские державы, опиралось на римскую традицию и было, как блестяще показал современный историк Михаил Кром, не восточной деспотией, а одним из вариантов европейской государственной модели.
Другое дело, что после Смуты возникла угроза изоляции, и Петр своими суровыми методами спас от нее страну, вернув государство на традиционный европейский путь и лишь переориентировав на подражание протестантским странам.
Поэтому, повторю, провозглашение Петра императором было, с одной стороны, формальностью – просто переводом традиционного титула на язык европейского классицизма, также апеллировавшего к римской традиции. Ей же соответствовал и другой пожалованный Петру титул – «Отец отечества», также использовавшийся римскими императорами.
Но, с другой стороны, это была претензия на вступление в «клуб европейских держав». Как подчеркнул, провозглашая Петра императором, канцлер Гавриил Головкин, теперь Россия «в общество политичных народов присовокуплена». Заявка эта была подкреплена и демонстрацией военной мощи, и радикальными культурными и социальными преобразованиями: внедрением европейских наук, образования и культуры, сословной организации, календаря, одежды и быта. Кстати, именно петровские преобразования и создали русскую европейскую «пушкинскую» культуру, в рамках которой все мы живем и которая составляет наш главный вклад в мировую...
– В недавнее еще советское время к любой империи было принято относиться негативно. Им всегда противопоставляли свободный союз народов – СССР, называя при этом «тюрьмой народов» Российскую империю. Сегодня о ней принято говорить в позитивном ключе. Оценки меняются?
– Смотря у кого. Конечно, дореволюционная Россия раем не была (а какая страна была?), но «тюрьма народов» – термин, безусловно, пропагандистский, едва ли отвечающий реальности. У его истоков стоял маркиз де Кюстин, позднее его поддерживали Герцен, польские эмигранты... В раннее советское время его активно использовал верный ленинец академик Михаил Покровский.
Тезис о Российской империи как «тюрьме народов» помогал обосновывать ленинскую национальную политику «позитивной дискриминации» русского «великодержавного народа-держиморды». К примеру, именно поэтому в РСФСР не было «собственной» Компартии или Академии наук в отличие от других союзных республик.
Перечитайте хотя бы знаменитую работу Ленина «К вопросу о национальностях или об «автономизации», в которой он призывает отказаться от «формального равенства наций», а также противопоставляет «неправильному» национализму большой нации «правильные» национализмы нации маленькой.
В 1920-е – начале 1930-х годов под лозунгом борьбы с «великорусским шовинизмом» была подвергнута разгрому отечественная историческая наука. Территории с русским населением передавали союзным республикам, на Украине и в Белоруссии проводили политику «коренизации»: местных жителей, говоривших по-русски и считавших себя русскими, принуждали говорить на местных языках, до этого распространенных в основном среди тамошнего крестьянства.
Что характерно, тезису о «тюрьме народов» отдали дань и западные антисоветские пропагандисты, которым важно было показать, что советский тоталитаризм имеет глубокие корни и при его ликвидации без расчленения России не обойтись. Показателен в этом плане не отмененный даже в ельцинские времена американский закон о порабощенных нациях, действие которого распространялось не только на советские республики, но и на загадочную страну «Казакию»...
По счастью, на Западе существует и альтернативная точка зрения, да и обаяние классической русской культуры никуда не исчезало. Как пример благожелательного западного взгляда можно вспомнить книгу английского историка русского происхождения Доминика Ливена «Российская империя и ее враги», впервые вышедшую в 2000 году и семь лет спустя переведенную на русский.
В России империя всегда почиталась (естественно, не без перегибов) монархистами, а для большинства этот термин приобрел положительное значение во второй половине 1990-х годов – параллельно с запросом на сильное государство. Что любопытно: коммунисты, приняв трактовку Советского Союза как империи, в большинстве своем именно за это его теперь и восхваляют – что, конечно, сильно расстроило бы Ленина. Сейчас негативное отношение к империи как таковой осталось в основном у самых радикальных левых и у национал-сепаратистов.
Что же до профессиональных историков, то в их среде сохраняется деление на условных «западников» и «патриотов». Если первые обращают внимание на эксцессы имперского строительства, то вторые – на способность имперского центра учитывать местные интересы и сохранять своеобразие своих народов. Думается, это разделение никуда не денется, да и не должно.
– А что такое империя в принципе?
– Прежде всего не следует путать империю с империализмом – марксистским понятием, обозначающим высшую стадию развития монополистического капитализма.
Слово «империя» многозначно. Изначально им обозначали монархические государства, возглавляемые императором – правителем, занимавшим высшее место в феодальной иерархии. В допетровской России такого правителя называли царем. Сначала царь был в Риме и Византии, потом так стали называть ордынских ханов, а затем этот титул принял Иван Грозный.
Однако современные политологи часто применяют слово «империя» и к странам с республиканским строем – например, к США, СССР, современной России и даже к Евросоюзу. Иногда в этом случае речь идет просто о большом и влиятельном государстве, но чаще – о стране, включающей в себя какие-либо автономные или зависимые территории с ограниченным суверенитетом или хотя бы отличным от центра общественным укладом. Такая империя обычно состоит из метрополии и колоний, нередко наделенных атрибутами государства.
Показательный пример – Британская империя, в которой английская королева являлась также императрицей Индии. Россия и в этом смысле стала империей при Иване Грозном, когда в ее состав вошли обширные территории с неправославным населением, часть которых (например, Сибирь) оказалась в положении колоний – разумеется, эксплуатируемых с куда меньшей жестокостью, чем колонии европейских стран.
При этом и в западном колониализме не следует видеть только плохое – как принято было в советское время или модно сейчас на резко полевевшем Западе. Европейские (и русские в том числе) колонизаторы несли также и цивилизацию: культуру, медицину, технику, отмену местных пережитков старины – таких как рабство в Средней Азии.
– Мировая история показывает, что практически все империи в конце концов прекратили свое существование, причем, как правило, в ходе серьезных катаклизмов. Российская, Австро-Венгерская, Османская исчезли после Первой мировой войны. После Второй мировой утратили свои колонии Британия, Франция, Португалия, Голландия...
– Вечная проблема всех империй – сохранение баланса между окраинами и центром, необходимость учитывать интересы местной элиты и в то же время не давать ей усиливаться. Разумеется, такой баланс вечным быть не может, и в худшем случае империя распадается на мелкие осколки, которые после долгих периодов междоусобиц или совсем исчезают, или находят свое спасение в недрах другой империи.
Более предпочтительный (хотя иногда и не менее болезненный) вариант – трансформация в крупное национальное государство, сохраняющее определенные имперские черты, как это произошло, например, с Турцией.
Так или иначе, империи никогда не исчезают бесследно. Следы Римской мы видим от Испании до Месопотамии, Австро-Венгерской – от Венеции до Львова... Собственно, и наш «русский мир» – тоже наследие Российской империи, а уж долго ли и в каком виде он просуществует – зависит от нас.
– Сравнивая Российскую империю с другими, нельзя не обратить внимание: у нее от них было немало отличий, причем в лучшую сторону...
– Если речь именно о петербургском «имперском» периоде нашей истории, то главная его особенность – отсутствие претензий на глобальное господство. Не случайно знаменитый историк Сергей Соловьев подчеркивал, что Петру I предлагали принять сразу титул восточно-римского императора, но тот «ограничился» императором всероссийским. Как отмечал Соловьев, «родная страна не была отлучена от славы царя своего, впервые оказано было уважение к народности».
Допетровская Россия осознавала себя единственной носительницей вселенского православия, советская – трамплином для всемирной коммунистической диктатуры. Императорская же Россия XVIII – начала XX века позиционировала себя именно как одна из ведущих европейских держав, хотя со второй половины XIX века все чаще звучали панславистские и паназиатские лозунги. Поздние славянофилы утверждали, что долг России – защита не только славян, но и всех «плебеев человечества», а публицисты Константин Леонтьев и Эспер Ухтомский провозгласили, что будущее России – в Азии.
При этом наш колониализм оказался сравнительно более мягким, чем европейский. Отчасти это было следствием более пластичного, чем английский или немецкий, национального стереотипа поведения – русской «всемирной отзывчивости». Благодаря ей удавалось легче и находить компромиссы с другими этносами, и ассимилировать их. Чтобы стать русским и/или занять в России привилегированное положение, достаточно было знать русский язык и присягнуть русскому «белому царю». Вообще не следует забывать, что слово «русский» тогда не сводилось к великорусскому «племени» и, скорее, относилось к культурному, религиозному и политическому измерениям.
Были и объективные географические причины для компромиссов: огромная территория и немногочисленность русских «колонизаторов». В результате некоторые присоединенные народы и регионы (Польша, Финляндия, Прибалтика) оказывались в лучшем положении, чем русский центр: получали больше экономических преимуществ, прав и возможностей для политического влияния. К примеру, прибалтийские немцы благодаря близости к престолу сохраняли остатки прежних феодальных привилегий, позволявшие им угнетать своих латышских и эстонских крестьян. Недаром генерал Ермолов на вопрос Александра I о награде отвечал: «Произведите меня в немцы, государь!». Тем самым намекая на привилегированное положение и влиятельность остзейского дворянства.
Все это, с одной стороны, вызывало недовольство русского дворянства, с другой – трактовалось местными элитами как слабость центральной власти. Именно поэтому в XIX веке началась постепенная трансформация Российского государства из сословного в национальное. Частью этого процесса была русификация окраин. Советские пропагандисты трактовали ее как «реакционное» явление, однако это была неотъемлемая часть Великих реформ Александра II, которая несла белорусам, украинцам, эстам и латышам освобождение от экономического и культурного гнета польского и немецкого дворянства.
При этом белорусы и украинцы считались (а в подавляющем большинстве и сами себя считали) русскими, а в прибалтийских народах (да и в польском простонародье) правительство видело союзников, которых пыталось привязать к себе культурным влиянием, проповедью православия и экономическими мерами.
– Известны ли пошаговые планы расширения Российской империи?
– Планы существовали преимущественно в головах наших западных «партнеров»: например, знаменитое подложное «Завещание Петра Великого», которое активно использовалось в годы Крымской войны. Реальные же проекты носили, скорее, ограниченный характер. Так, претензии на Константинополь были связаны с необходимостью защиты южных рубежей и обеспечения внешней торговли: контроль над Босфором и Дарданеллами избавил бы от необходимости постоянно держать на Черном море сильный флот.
Нередко присоединение новых территорий было следствием геополитической необходимости. Так, России выгоднее было сохранять ослабевшую Речь Посполитую в качестве буфера между собой и великими европейскими державами. Но позиция Австрии и Пруссии вынудила Екатерину II принять участие в ее разделах – ограничившись, по возможности, исконно русскими территориями Западной Украины, Белоруссии и Литвы. С моей точки зрения, они действительно были исконно русскими. Хотя историки либерального толка, а также многие польские, украинские и белорусские коллеги считают, что это не так. Присоединять саму Польшу Россия тоже не хотела, однако Наполеон сделал ее базой для своего вторжения в Россию...
Хрестоматийные примеры добровольных присоединений – Украина и Грузия. В первом случае речь шла о воссоединении одного народа (вспомним хотя бы «Тараса Бульбу»), во втором – о спасении единоверцев. Разумеется, добровольно присоединялись не только они: так, казахский хан Абулхайр искал у Анны Иоанновны защиты от джунгарских захватчиков. А взятые на себя обязательства нужно было соблюдать: поддерживать на новых территориях порядок и защищать новых подданных от воинственных соседей – для этого нередко приходилось и последних превращать в подданных.
Наконец, иногда новые территории присоединялись и вовсе вопреки прямым приказам центра – как в случае с генералом Михаилом Черняевым: после взятия Чимкента и первой неудачи под Ташкентом ему велели остановиться, однако он, опасаясь, что лавры достанутся другим, с небольшим отрядом и помощью местной «русской партии» захватил город. За это его прозвали «ташкентским львом» и «Ермаком XIX века», а тогдашнему министру внутренних дел Петру Валуеву только и оставалось, что записать в дневнике: «Ташкент взят Черняевым. Никто не знает, почему и для чего».
Таким образом, империя не столько строила планы, сколько осмысляла уже свершившееся расширение. Так, почти весь XIX век власть и общество занимал «польский вопрос», порождавший в том числе дискуссии и о дальнейших путях государственного строительства, и о русской идентичности – о том, кого считать русскими.
– Если Российская империя была такая замечательная, почему же она так стремительно развалилась в 1917 году?
– Это обстоятельство поразило и современников. Философ Василий Розанов тогда написал: «Русь слиняла в два дня. Самое большее в три»...
В современной историографии по отношению к поздней Российской империи сложилось два направления: «оптимисты» и «пессимисты». Первые считают, что к крушению империи привело сочетание кризиса роста (а развивалась предреволюционная Россия невероятно быстро) с внешними факторами (мировая война, сосредоточение войск в столице, переворот «генералов и либералов» и т. д.). Вторые, отчасти продолжая советскую традицию, считают, что «старый порядок» был обречен в силу объективных исторических факторов.
Есть у нас и монархисты, которые полагают, что победа в Первой мировой войне могла не только сохранить Российскую империю, но и превратить ее в ведущую мировую державу. И лишь заговор то ли немецких, то ли английских агентов лишил ее этой перспективы.
Я не сторонник конспирологических теорий, хоть и не отрицаю при этом ни внутренних «заговоров», ни враждебного влияния извне. И то и другое есть всегда, но к серьезным последствиям приводит лишь тогда, когда в стране появляются для этого внутренние предпосылки. Конечно, у Российской империи были шансы выжить в 1917 году и даже победить в мировой войне. Но земного рая и мирового господства это бы не принесло, а победа не избавила бы от потрясений: послевоенный экономический кризис испытали и страны-победители, а за возможные геополитические плоды победы (черноморские проливы и т. д.) пришлось бы бороться уже со вчерашними союзниками.
Никуда не делись бы и назревавшие весь XIX век сепаратистские тенденции на окраинах. Так что те или иные территории к концу XX века откололись бы неизбежно, другое дело, что без большевистской национальной политики этот процесс был бы менее масштабным.
– На ваш взгляд, есть ли вообще у империй будущее?
– В 1989 году американский политолог Фрэнсис Фукуяма опубликовал свою знаменитую статью «Конец истории», в которой заявил, что всемирное торжество либеральных ценностей принесет человечеству мир. Тридцать с лишним лет спустя можно констатировать, что его мечты не сбылись. История продолжается, а империи всегда были неотъемлемой ее частью...
Лучшие очерки собраны в книгах «Наследие. Избранное» том I и том II. Они продаются в книжных магазинах Петербурга, в редакции на ул. Марата, 25 и в нашем интернет-магазине.
Еще больше интересных очерков читайте на нашем канале в «Яндекс.Дзен».
Материал опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 23 (6861) от 10.02.2021 под заголовком «Рождение империи».
Комментарии