«Наш лагерь Литфонда стоит за холмами суровой и снежной Перми...»
Фото из работы автора
X региональная олимпиада по краеведению школьников Санкт-Петербурга
«Санкт-Петербургские ведомости» публикуют самые лучшие работы участников олимпиады за 2021 год (в сокращенном виде).
Для 9–11 классов региональная олимпиада является восприемницей ежегодных городских историко-краеведческих чтений школьников Санкт-Петербурга, которые проводились ГБНОУ «СПБ ГДТЮ» при поддержке СПбГУ, РГПУ им. А. И. Герцена, Союза краеведов Санкт-Петербурга и профильных общественных организаций с 1991 года.
Для 8–9 классов региональная олимпиада является восприемницей конкурса «Олимпиадный марафон», который проводился с 2007 года СПб АППО при поддержке фонда Д. С. Лихачева, Союза краеведов Санкт-Петербурга, РГПУ им. А. И. Герцена, СПб ГУ, Российской Правовой академии Министерства юстиции (Северо-Западный филиал).
Выполнила работу: Попова Анна (ГБНОУ «СПБ ГДТЮ», историко-краеведческий клуб «Петрополь»).
«Наш лагерь Литфонда стоит за холмами суровой и снежной Перми...»
Введение
Великая Отечественная война и блокада Ленинграда – это темы, которые интересовали меня с самого детства. Читая книги и статьи, разговаривая с ветеранами, смотря фильмы, я всё больше и больше хотела углубиться в историю. В сентябре 2019 года я начала заниматься в Аничковом дворце – в краеведческом клубе «Петрополь». Именно там я узнала о межрегиональном проекте «Спасённое детство», основная задача которого - изучение эвакуации ленинградских детей в годы Великой Отечественной войны.
Проект «Спасённое детство» проходит при поддержке Уполномоченного по правам человека в Пермском крае Павла Владимировича Микова и инициирован первым Уполномоченным по правам ребёнка в Санкт-Петербурге – Светланой Юрьевной Агапитовой. В ходе поиска материалов участники этого проекта познакомились с Уполномоченным по правам человека в Санкт- Петербурге Александром Владимировичем Шишловым, оказалось, что его мама, Татьяна Николаевна Шишлова, в годы войны находилась в эвакуации с лагерем Ленинградского Литературного фонда. Так родилась идея данной исследовательской работы. Нам удалось созвониться с Татьяной Николаевной, она поделилась с нами бесценными воспоминаниями об эвакуации, а 1 октября 2019 года мы встретились с Татьяной Николаевной и смогли уточнить детали воспоминаний. К сожалению, 8 октября 2019 года Татьяны Николаевны не стало, и я бы хотела посвятить эту работу её памяти.
Глава 1. Первый этап эвакуации
29 июня 1941 г. Ленгорисполком принял решение «О вывозе детей из Ленинграда в Ленинградскую и Ярославскую области», согласно которому предполагалось вывезти 390 тыс. человек со школами и детскими учреждениями.» Вывозили и семьи Ленинградского Литфонда.
Мне удалось выяснить подробности эвакуации, благодаря знакомству с Татьяной Николаевной Шишловой, которая была ещё ребёнком, когда началась война. Девятилетняя девочка успела окончить только первый класс. В мирное время она жила с мамой и папой в Ленинграде, по адресу: набережная канала Грибоедова, дом 9, квартира 82. Мать – Екатерина Степановна Гаскевич – была художником, окончила Академию Художеств, впоследствии стала членом известного объединения «Круг художников». Отец – Николай Петрович Вагнер – работал журналистом, редактором, писателем, состоял в объединении Союза писателей с 1918 года. Благодаря этому, Тане вместе с мамой удалось уехать из города с лагерем Ленинградского Литературного фонда. Николай Петрович остался в Ленинграде, работал в милицейской газете, воевал на фронте. В конце войны он получил медаль «За оборону Ленинграда» и «За доблестный труд во время Отечественной войны».
Об отъезде Татьяна Николаевна Шишлова вспоминала так: «Мы эвакуировались с лагерем Литфонда. Эвакуация проходила летом и очень быстро. На вокзал пришла артистка Ансамбля Райкина, без вещей, без документов. Ждать было некогда, и она тоже уехала вместе с нами. Помню перрон большой, широкий и очень много детей. Нас повезли в Ярославскую область, в город Гаврилов-Ям».
Подробности о дне эвакуации мне удалось обнаружить в воспоминаниях Анастасии Егорьевой-Канторович, опубликованных в книге «Голоса из блокады: ленинградские писатели в осаждённом городе, 1941-1944». Она пишет, что отъезд был организован из Дома писателя на улице Воинова, где в переулке стояли приготовленные автобусы. В адресно-справочной книге «Ленинград» за 1940 год я обнаружила адрес Дома писателей имени Маяковского – улица Воинова, дом 18 (Ныне, улица Шпалерная).
Автобусы отправились на Московский вокзал, откуда, по воспоминаниям А. Егорьевой-Канторович, уезжали днём на обычном пассажирском составе. Татьяну Николаевну Шишлову на вокзале провожал папа – Николай Петрович Вагнер.
Татьяна Николаевна не смогла вспомнить точную дату эвакуации из Ленинграда в город Гаврилов-Ям, расположенный в 80—100 километрах от Ярославля. Но в ходе исследования у меня получилось узнать точную дату, место, район и время отправления. Для этого я отправилась в Центральный Государственный Архив Санкт-Петербурга. Изучая планы отправки детей в эвакуацию по Октябрьской железной дороге, я обнаружила несколько вариантов дат отъезда: 5, 6 и 7 июля. Как же я определила правильную? Анастасия Егорьева- Канторович вспоминает: «Мой муж писатель Лев Канторович погиб под Выборгом 30 июня, в бою защищая границу… 3 июля Льва Владимировича похоронили в Ленинграде, на Волковом лютеранском кладбище. Через два дня после этого, наскоро собрав кое-какие вещи, я с полуторагодовалой дочерью Настей и матерью мужа Полиной Абрамовной Канторович в назначенный час приехала в Дом писателя на улице Воинова».
Итак, можно сделать вывод о том, что Литфонд эвакуировали в Гаврилов- Ям 5 июля. Ещё Анастасия писала о том, что их эвакуировали днём с Московского вокзала.
В письме Натальи Роскиной к Сергею Спасскому от 5 июля 1941 года, которое мне удалось найти в электронной книге Ирины Роскиной «Письма военных лет», читаем: «Дорогой Зек, сегодня уезжаем. Мы с Алёшей едем с Литфондом. По приезде, конечно, немедленно сообщу адрес. У меня настроение сейчас хорошее, думаю, что нам там будет хорошо. Взяли несколько книг, шахматы, шашки и др…»
Отправки в Гаврилов-Ям осуществлялись 5, 6 и 7 июля. 6 июля детей вывозили вечером, в 20.30. Это не соответствует части воспоминаний, где утверждается, что уезжали днём. 7 июля поезд уходил в 10:30, но вывозили детей только Выборгского района. Осталось лишь 5 июля, так как в этот день поезд отправился 17:20, отправляющиеся могли счесть это днём, особенно в условиях ещё не закончившихся белых ночей. Всё сошлось и по документам, и по письмам. Поезд шёл в город Гаврилов-Ям.
Как писала Анастасия Канторович: «Состав из обычных жёстких вагонов стоял у обычных платформ. Разместили нас как в обычных поездах – каждому своё место».
А Татьяна Заводчикова, которой на время эвакуации было 8 лет, вспоминает об отправлении иначе: «Поезд был переполнен, на каждой полке расположились по два-три ребенка… Мальчики-подростки занимали самые верхние полки, предназначенные для багажа, их называли «верхними жителями». Совсем маленькие дети ехали со своими мамами и бабушками, которые впоследствии работали в лагере на разных должностях...»
Многие оставили тёплые вещи в Ленинграде, ведь никто не предполагал, что война продлится так долго, да и количество груза было ограничено. Об этом вспоминала эвакуированная Наталья Рождественская: «Вспоминаю, как ходили сдавать вещи в багаж. Мама не взяла даже теплых вещей, ничего ценного, о чем потом горько жалела, т.к. мы оказались совершенно раздетыми в холодные уральские зимы…»
Поезд тронулся. По дороге часто совершали остановки в полях. Вероятно, так пропускали эшелоны, отправляющиеся на фронт. Путь был долгим и напряжённым, ведь никто не знал, что с ними будет дальше.
8 июля эвакуированные приехали в назначенное место, об этом я узнала из переписки Наташи Роскиной с Верой Львовной Роскиной. А вот что пишет о приезде Егорьева-Канторович: «У вокзала нас встречало много телег, их возницы – женщины. На их лицах приветливость и нескрываемое любопытство. Они развозят нас на телегах по домам».
В октябре 2020 года исследовательская группа клуба «Петрополь» посетила Гаврилов-Ям Ярославской области, где познакомилась с местным краеведом, учителем истории Гаврилов-Ямской средней школы №3 – Сергеем Ивановичем Киселёвым. Вместе с ним мы прошли по городу и установили адреса, указанные в воспоминаниях. Сергей Иванович также поделился с нами ценными документами из Государственного архива Ярославской области. В этих материалах мне удалось найти списки эвакуированных в город Гаврилов-Ям. От Литературного фонда в нём числится 338 детей и 53 человека обслуживающего персонала.
В ходе поездки выяснилось, что железнодорожная ветка Гаврилов-Ям – Ярославль, по которой привезли ленинградских детей – тупиковая, она строилась для нужд льняной мануфактуры, и в данный момент этот вокзал не работает. Но в годы войны именно он служил целям эвакуации.
В Гаврилов-Яме было две школы – младшая и старшая, здания которых сохранились. Они находились по соседству, а рядом с ними располагался сад и пляж. Установить это нам помог Сергей Иванович Киселёв. В начале войны эвакуированных ленинградцев поселили в здания школы №1 – начальной и средней – это старинные здания ещё дореволюционной постройки. Начальная школа – деревянная, это старая церковно-приходская школа, по соседству с которой протекает река Которосль и расположен городской пляж. Местные жители называли его «Бабушкин», поскольку, там стирали бельё женщины. Средняя – каменная, рядом с ней в 1941 году была оранжерея, фонтан и городской сад, куда, очевидно, водили гулять ребят.
Светлана Томская – одна из литфондовцев, уточнила о размещении в средней школе в своих воспоминаниях: «На первом этаже поселились сопровождавшие наш лагерь пожилые мужчины-врачи, женщины педагоги, начальство и мамы с малышами, на втором – мальчики, на третьем – девочки».
О жизни в Гаврилов-Яме пишут и Роскины: «Нас пока что разместили по разным школам, но все они очень близко друг от друга, так что я захожу к Алёше по нескольку раз в день... У дошкольников все очень хорошо организовано. Кормят их три раза в день (нас так же). В компании всё кажется вкусным. Погода чудная. Моемся и купаемся в реке. Есть у нас душ, что очень приятно, хотя река и рядом...Есть электричество. Вообще довольно уютно. Кроватей ещё не привезли, но мы набили мешки соломой и спать можно хорошо...»
Так сложилось, что кроватей ребятам так и не привезли, поэтому они спали на раскладушках, а кому не хватало места – на партах. Заводчикова также вспоминала об этом: «Спали мы на раскладушках, которые всё время ломались, натяжное покрытие рвалось, и дети выпадали на пол. Погода стояла жаркая, и в тихий час мы спали на улице».
Ребята поддерживали связь с родителями – отправляли им письма в Ленинград. В основном, в Литфонде были маленькие дети, поэтому письма они диктовали учителям или старшим ребятам. Женя Гринберг – один из эвакуированных, отправил своим родителям такое письмо: «Дорогие мама и папа! Мне очень здесь хорошо. Мне здесь мальчики сделали лук и Мише Козакову тоже. Может быть, ты знаешь Мишину маму? Миша очень хороший, но большой шалун. Сегодня я кушал очень хорошо, желудок у меня в порядке. Мы часто ходим в гости к бабушке, и она нас чем-то вкусным угощает…»
Роза Рабинович и есть та щедрая бабушка, о которой вспоминал Женя. Она писала своим близким о том, как живут их дети, как проходят дни в лагере, чем занимаются ребята. Из её писем я узнала, что многим детям, в основном, старшим не хватало еды, поэтому она их подкармливала.
Есть ещё одно письмо Жени Гринберга. В нём он упомянул о садике, про который я писала ранее: «Дорогая мамочка, мне здесь очень хорошо. Ты привези мне чего-нибудь из игрушек, которые я забыл, и попроси папу, чтобы он, когда будет ехать с завода, если там будет игрушечный магазин, что-нибудь мне купил. С Лекой мы живём в комнате, и у нас был сначала один матрац, и Лека спал на моем, а теперь Леке мешок набили. У нас есть садик. Я играю с Лекой. Нам очень весело».
Возможно, просьба привести ребёнку игрушек во время войны кажется очень странной и невыполнимой. Но оказалось, что в июне и июле – до 18 числа, пока не были введены карточки, в торговой жизни города не было серьёзных изменений. На заводах люди работали ещё больше, это было сделано для удобства населения. Об этом читаем в статье И. А. Муравьёвой: «Тревожный звонок прозвучал 18 июля 1941 года, когда правительство вынуждено было ввести карточную систему снабжения, отпуская товары строго по нормам.
Торговля начала осуществляться в основном в рамках карточной системы. Она стала вынужденной, но самой оптимальной мерой, которая обеспечила выживание населения в условиях войны.»
Подробности о том, чем кормили ребят, читаем в письме Розы Наумовны:
«У нас всё благополучно. Женечка ест наравне с Алёшей чёрный хлеб, зелёный огурец, ягоды, иногда сметанку, и, слава Богу, все в порядке. Они ситный хлеб тоже получают на обед и в полдник, большей частью с маслом. Утром у них зарядка, потом завтрак, в ½ 2ого обед из двух блюд, днём чай с ситным, иногда молоко. В восьмом часу ужин, в 9 спать…»
В результате поездки в Гаврилов-Ям нам удалось выяснить, что эвакуированных ленинградцев кормили в столовой — пищеблок был организован в помещении Дома культуры.
Также гастрономические подробности указаны в письме Натальи Роскиной:
«Вам, наверное, интересно, что мы едим? С сегодняшнего дня мы на счету Литфонда. Утром пили чай и ели картошку или манную кашу (на выбор), на обед был рыбный суп с яйцом, пюре с жареной колбасой и чай с молоком, совершенно достаточно сладкий».
Обратим внимание на строки «мы на счету Литфонда». Жизнь ребят поддерживалась из Ленинграда, ведь на эвакуированных ребят нужны были средства. В письме Ирины Павловны Стуккей, отправленном мужу – Всеволоду Александровичу Рождественскому в Ленинград читаем: «Спасибо большое за деньги. Ведь дело в том, что обязательно нужно платить за Наташу в лагерь по 150 р. в месяц, и у меня образовалась задолженность, уплачено мною только за сентябрь».
Работая с документами из фондов «Государственного литературного музея «XX век», я нашла ведомости на зарплату эвакуированных сотрудников Литфонда, в том числе и Ирины Павловны. Оказалось, что в эвакуации за 1941 год она получала 255 рублей.
В заметках Владимира Бахтина о жизни и работе Ленинградского отделения Союза писателей в дни войны отмечается: «Немало забот требовал интернат в деревне Гаврилов Ям Ярославской области. Первоначально выехали 150 детей писателей, затем ещё 75. В конце концов там оказалось 370 детей, из них около ста неизвестно откуда и чьи. На этих ребят не было ни средств, ни фондов. Ломали голову, что делать с ними. Решили, конечно, по-человечески: оставили, всё делили поровну... Начальником лагеря в 1941-1943 годах была критик А.И. Лаврентьева-Кривошеева, ей помогали жены писателей».
В воспоминаниях Виктора Ильича Варшавского я нашла информацию о том, что первое время взрослых в лагере практически не было, а женщины, которые успели приехать, занимались стиркой, готовкой и т.п. Дети были предоставлены себе. «Думаю, что жители Гаврилов Яма с ужасом вспоминают этот период, хотя объектами нашего терроризма были только огороды и скот — от коз до кобыл, которых мы доили, стоило им попасться на нашем пути. Длилось это, правда, не очень долго. Во-первых, во время одной из доек кобыла откусила Серёжке Сотникову палец, а, во-вторых, начали приезжать кой-какие мамы», - пишет Виктор Ильич. О том периоде в памяти у него осталась песня, которую ребята распевали в эвакуации:
«То не тучи, грозовые облака
По-над Волгою на кручах залегли, Кличет Гор Серёжку-дурака Прокатиться на кобыле до реки.
Не седлает он костистого коня
И помчится без седла, без перемеж. Гор стоит, опершись о перила,
Лихо мчится Сотников вперёд».
Многие в своих письмах говорили о том, что дети здоровы. Это достижение врачей и медсестёр. Наталья Роскина писала в одном из своих писем, что медицинская помощь в лагере была лучше, чем в Ленинграде. Она указала, что специалисты проверяли у детей даже зрение. Наталья писала об одном из врачей:
«Здесь очень славная врачиха по фамилии [Шарер? Шарф? неразб.], она составляла на всех медицинские карточки». В ходе исследования оказалось, что точная фамилия доктора – Шарф. Она работала в эвакуации вместе со своим мужем по фамилии Мороз. Они были врачами-отоларингологами. Наталья Рождественская вспоминала: «Взрослых лечил очень хороший врач, «сердечник» Иона Маркович Резвин, к которому и после войны шли все, у кого возникали проблемы с сердцем».
Татьяна Николаевна Шишлова тоже рассказывала нам о враче – Самуиле Григорьевиче Берлянде3, который был с ребятами в эвакуации. Мне удалось найти информацию о нём. Она представлена в 3 главе.
Ребят регулярно водили мыться в баню. Во время поездки мы нашли баню, о которой пишет Роскина в нескольких письмах: «Вчера водили детей в баню. Маленьких я сама мыла и одевала; всё прошло совершенно благополучно…»
Яркие воспоминания литфондовцев Гаврилов-Ямского периода – как через город гнали скот: «Всё время мимо нас гнали стада, ведь это большая ценность. Угоняли подальше от войны, потому что боялись, что немцы захватят. Запомнилась пыль ужасная, быки такие громадные, с кольцами в носу, очень усталые, и всё шли и шли без конца…» - рассказывает Татьяна Николаевна Шишлова.
Алексей Алексеевич Арефьев был эвакуирован с лагерем Литфонда, хотя не имел к нему никакого отношения. Его родители: отец – Алексей Иванович Арефьев и мать - Оттилия Карловна, работали в театре ТРАМ, Театре рабочей молодежи, который тоже присоединился к лагерю Литфонда во время эвакуации. О Гаврилов-Ямском периоде Аоексей Алексеевич вспоминает так: «Из Гаврилов- Яма помню, что это был очень грибной год. Нас повели в лес, и мы там собирали грибы, в том числе белые. Помню местное кладбище, всё изрытое траншеями, очевидно, была подготовка к боевым действиям. Думали, может, немцы туда дойдут. В Гаврилов-Яме мы ещё не учились, потому что уже осенью эвакуировались в Пермский край. Какие-то разговоры были, что во время стоянки на путях были налёты.»
Первый этап эвакуации продлился до сентября 1941 года. Из переписки Розы Рабинович с Гринберг за 1 сентября, я выяснила, что изначально были затруднения с переездом из Ярославской области в Молотовскую (ныне – Пермский край): «С нашим отъездом что-то заколдованное: то окончательно назначается новый адрес, то он отменяется. Бешелев1 уже несколько раз ездил в Москву. Сейчас снова положение туманное. Ребята расстроены тем, что не идут в школу. Маленькие тоже хотят...»
Наталья Рождественская вспоминала о переезде так: «Наша жизнь в Гаврилов-Яме длилась недолго. Враг подходил все ближе к Ярославлю, в небе появлялись маленькие серебряные самолетики с противным воющим звуком. Но бомб они не бросали. Наш лагерь решили перебазировать в деревню под Молотовым (теперь это Пермь), и плыть мы должны были по воде – сначала по Волге, потом по Каме…»
В сентябре лагерь был отправлен сначала железнодорожным (до Ярославля), потом водным путём в Молотовскую область. В переписке Розы Рабинович с Ларисой Гринберг от 21 сентября 1941 года читаем: «Дорогие мои, сколько вам приходится переносить, думаю о вас беспрерывно. Мы подъезжаем к Горькому на прекрасном пароходе. Дети устроены во втором классе. Маленькие очень хорошо, старшие страшно тесно. Погода неважная, свежо. Одеты дети достаточно тепло и получают удовольствие от катания по Волге. Рассчитываем ориентировочно прибыть в Пермь 26-го, но пока там получим путёвку и устроимся...»
Сейчас, в мирное время, путь от Ярославля до Нижнего Новгорода (во время войны — города Горького) занимает два дня. Благодаря письму можно предположить, что лагерь Литфонда выехал из Гаврилова-Яма в районе 19 сентября. Но в условиях войны, частых остановок эвакуированные добирались немного дольше – 4 дня. И выехали 17 сентября. Это мне удалось установить благодаря переписке Ирины Стуккей с Всеволодом Рождественским. До Ярославля детей везли по железной дороге, затем по воде - на пароходе
«Виссарион Белинский» отправили в Молотовскую область.
Во время переезда несколько литфондовцев заболели ветрянкой, их поместили в отдельную каюту – об этом вспоминала Татьяна Заводчикова.
Марина Николаевна Гаскевич - двоюродная сестра Татьяны Николаевны Шишловой тоже была воспитанницей Литфонда. Из Гаврилов-Ямского периода Марина Николаевна практически ничего не помнит, поскольку, ей тогда было всего 2 года. Но переезд ей запомнился так: «Пока плыли, я заболела. Была температура очень высокая. Тётя тогда сдавала для меня кровь».
О том, как литфондовцы добирались до деревни Чёрная читаем в воспоминаниях Натальи Всеволодовны Рождественской: «Я помню нашу дорогу – как сначала мы ехали несколько часов поездом до Ярославля. Были уже сумерки, когда мы приехали, а надо ещё было идти куда–то далеко-далеко на ночлег. По-моему, это была какая-то школа, и спали мы прямо на партах, подложив под себя у кого что было. Утром мы шли на пристань, грузились на пароход… У меня осталось впечатление, что разместились мы на пароходе где-то внизу, в каютах третьего класса, чуть ли не в трюме… Тем не менее, взрослые все время старались, чтобы дети были заняты: организовывали какие-то игры, читали книги, был концерт художественной самодеятельности. Я тоже принимала в нем участие: меня поставили на стул, и я декламировала стихи. Наконец, мы приплыли в Молотов и тем же хмурым утром на дачном поезде добрались и до деревни Черной, в которой нам предстояло жить три года».
Глава 2. Второй этап эвакуации
Второй этап эвакуации детей начался, когда ребята и взрослые прибыли в деревню Чёрная Молотовской области (ныне Пермского края). По дороге каждый прибывающий эшелон с детьми встречали на вокзале на станции Шабуничи представители эвакопункта. В основном, это были женщины. У перрона стояли запряжённые сани и повозки, чтобы развозить детей по колхозам. Писательница Вера Панова вспоминала: «Подъезжая к Перми, мы видели широкую ледяную Каму, прогрохотали по монументальному мосту. Снова я испытала отрадное чувство, что нечто задуманное исполнено, некая цель достигнута, всех довезла до места живыми и здоровыми…»
В деревнях и сёлах всё было готово к встрече детей. Их размещали в зданиях школ, в детских яслях, в частных домах, а часто просто разбирали по своим семьям колхозники. В Чёрной разместили большинство литфондовцев, недалеко от неё была деревня Даньки, в которой разместили совсем маленьких ленинградцев – ясли с мамами, но Алексей Алексеевич вспоминает, что некоторые малыши были и с ними – подростками: «Дети Грина были с нами. Младший, на вопрос: «Как тебя зовут?», отвечал вместо Шурик Грин – Шунтен Трин»; «Со старшими ребятами мы почти не встречались. Они жили в Шабуничах. Часть из них даже успела повоевать. Тем, кому исполнялось 18 лет, забирали в армию из эвакуации. Например, из нашего же театра - Глеба Селянина».
Газета «Краснокамская звезда» от 09.01.1944 № 7 пишет: «Большая группа ленинградских детей живёт в лагере Литфонда в деревне Чёрная. Это – дети ленинградской интеллигенции – писателей, учёных, артистов. Многие из них потеряли родителей. Многие пережили голод и тяжесть блокады. Здесь, на снежном суровом Урале, они окружены теплом и заботой».
Светлана Томская вспоминала: «Из Перми, после обеда на причале, отправились на поезде в деревню Чёрная. Там нам предоставили деревянный, барачного типа дом, где располагалась школа. Вдоль длинного коридора стояли столы – их приготовили в качестве постелей для старших школьников, младших поселили в классах на железных койках, застеленных свежим бельём. <…> Позднее кого-то из старшеклассников пристроили в Краснокамске, остальных поселили в пустующем клубе…».
Татьяна Николаевна рассказывала, что они с мамой жили в маленьком доме, вместе с жителями деревни. В гости они не ходили, поскольку это было не принято, но местные хорошо относились к ленинградцам. Марина Николаевна дополнила её воспоминания, ведь они жили вместе: «Сначала я жила с Литфондом. Для самых маленьких были организованы ясли. Но меня забрала оттуда тётя – Екатерина Степановна, потому что я очень капризничала. Жили мы в избе. Хозяева были крестьяне: бабушка и дед. К нам хорошо относились. Дедушка заигрывал со мной, как с ребёнком. У них была коза. Это я помню, потому что убегала от неё по двору, огороженному забором, там ворота ещё стояли. Оглянулась и врезалась в них лбом. И у меня, конечно, такая шишка выскочила! Помню, как мальчишка к нам во двор под ворота подлезал, но со мной не играли, я же маленькая была. Тётя в эвакуации делала игрушки».
О том, как разместили литфондовцев, также вспоминала Татьяна Томская:
«Наш лагерь разместили в трёх зданиях бывшей Черновской школы. В самом большом доме поселили старших и средних школьников. Здесь же находился кабинет директора лагеря и его заместителей, а также изолятор. На фасаде здания появилась табличка. «Литфонд. Школьная группа». Дошкольники жили в доме поменьше, самых старших отправили в г. Краснокамск, где имелась школа- десятилетка. Всех школьников разбили на четыре отряда. Палатами стали бывшие классы, в каждой почти по тридцать человек. Кровати стояли вплотную друг к другу, тумбочки были, но не у всех. Здесь мы спали, читали, делали уроки…»
Алексей Алексеевич Арефьев рассказывает о жизни в Чёрной так: «Нам местные власти отдали новую школу. В ней мы жили, а занимались в другом помещении. Нас разбили по группам. Моим воспитателем была жена поэта Решетова – Анна Борисовна Решетова. Помню её, она такая чернобровая, немножко украинского типа была. Отношения у нас у всех были достаточно хорошие, хотя, мы - мальчишки бунтовали немножко, вставали в кроватях и пели интернационал, «Варяга».
Роза Наумовна Рабинович писала в Ленинград о том, что новое место - деревня Чёрная Молотовской области было выбрано неудачно. Они «были оторваны от всего мира». В деревне не было ни радио, ни света, ни электричества. С питанием тоже возникли проблемы. Но эвакуированные потихоньку привыкли к этому.
Женя Гринберг вспоминал: «Есть хотелось каждый день. До обеда, после обеда, после завтрака…»
Маленькая Наташа Рождественская тоже писала о голоде: «Я помню свой первый грех: у хозяйки в комнате стоял мешок с мукой. Мне было 5 лет, и я от голода сосала палец, и опускала его в этот мешок, а потом облизывала».
К весне 1942 года с продуктами стало лучше. Об этом я узнала из письма Розы Наумовны: «Чтобы закончить с продуктами прибавлю, что вчера нам выдали по 300 гр. рафинаду, 200 гр. сл. масла и по куску хорошего дегтярного мыла. У меня есть ещё картофель и чудное мясо, т. ч. я распутицы не боюсь. Нашим школьникам прибавили хлеба, они получают со вчерашнего дня по 600 гр. у Алёши он выдаётся на полдник. Молока у них достаточно, но нам молока не выдаётся совсем, т. ч. ты о молоке на жалей».
В мае 1942 года воспитанники лагеря питались в младшей школе. Я могу предположить, это произошло из-за нехватки помещений, так как был случай, когда жительница села Чёрная – Надежда Мальцева, уступила свою комнату в учительском доме для ленинградской писательницы – Ирины Карнауховой, а сама ушла жить на частную квартиру. Или, например, учительница из Чёрной – Анфиса Николаевна Субботина жила на квартире, но свою комнату отдала директору лагеря – Семёну Михайловичу Бешелеву.
Наташа Роскина пишет: «Мы сейчас едим в здании младших школьников и происходят вечные стычки. У нас очень строго, так как Зоя Александровна здорово установила в нашей группе дисциплину, но мы не приминаем её нарушать».
Татьяна Заводчикова тоже вспоминала о питании: «Как же и где мы питались? Столовой, как таковой, у нас не было. Длинные, сколоченные из досок столы и скамейки стояли в широком коридоре вдоль окон. Пищу готовили на кухне в другом здании. Накрывали столы дежурные. Они ставили на стол алюминиевые миски, ложки и нарезанный хлеб. За хлебом в пекарню ежедневно ходили ребята из дежурного отряда. Каждый нес по три буханки, две под мышками, одну перед собой».
Главным поваром в лагере была Наталья Акимовна Гор – жена писателя Геннадия Самойловича Гора. Она приехала в эвакуацию вместе с сыном Юрой и дочкой Лидой. О Наталье Акимовне вспоминала Наташа Рождественская: «Это была простая русская женщина, очень умная и добрая. Я её хорошо запомнила, потому что каждый день она мне наливала в кастрюльку черпак какого-нибудь супа, и всегда у нее находилось для меня улыбка и доброе слово».
Также Наталья писала о некоторых сотрудниках лагеря: «Кладовщицей у нас была Надежда Николаевна Ванина, жена писателя Кесаря Ванина и мама мальчика со странным именем Инотар. Грузчиком первый год была жена писателя Николая Чуковского и невестка Корнея Ивановича Марина Николаевна, героическая женщина. И. И. Слонимская называла ее Жанной д'Арк. Каждый день она таскала на спине мешки с хлебом или мукой на весь лагерь, давала свою кровь больным, когда было нужно. Меня она, можно сказать, спасла во время тяжелой болезни. Когда заболела и была на грани смерти Тата Израилевич, Марина Николаевна ходила каждый день за семь километров в Краснокамск в больницу для переливания крови».
Татьяна Николаевна Шишлова хорошо помнила Михаила Козакова2. Он приехал в лагерь с мамой – Гацкевич Зоей Александровной: «Миша был очень деятельный, с юмором большим, но много болел. Из-за этого он обучался на дому».
В своих воспоминаниях Михаил Михайлович тоже писал об этом. Он уточнил, что на время лечения с мамой ездил в Молотов. Там они останавливались в «семиэтажке» - гостинице «Центральная», где жили многие эвакуированные.
«Такой умный, чернявый мальчишка был и совсем не хулиган», - вспоминает Надежда Петровна Мальцева, которая в то время работала в школе. – «К нам приехал ещё дошколёнком вместе с мамой - она завучем у ребят из Литфонда была. Жили они у Шуры, школьной уборщицы, у которой муж на фронте воевал». Она писала о том, что Миша любил, вычитав что-либо из энциклопедии, задавать педагогам сложные вопросы.
Сам Михаил Козаков позже вспоминал, что именно в Чёрной он отпраздновал своё семилетие. Деревенский мальчик Толя тогда подарил ему глиняную копилку в виде домика, очень похожего на тот, в котором жили Миша с мамой.
Детство в деревне Чёрная, уже став взрослым, Михаил Козаков всегда вспоминал с благодарностью, а в 2008 году он вновь побывал в Чёрной в рамках гастролей по Пермскому краю. В его воспоминаниях о том периоде я прочла, что в эвакуации ребята водили лошадей в ночное; играли в футбол, но мяча не было, поэтому они делали его сами – из тряпок; также одним из любимых развлечений стала игра в мушкетёров, для которой ребята самостоятельно выпиливали шпаги; участвовали в концертах, кстати, там у Михаила Михайловича прошло и первое выступление – в местном клубе он читал стихи про Мистера Шмидта, который кружится над головой: «В Черной я навсегда полюбил стихи и английские баллады в переводе Маршака. Многие выучил наизусть, а одну из них «Королеву Элинор» и по сей день читаю в концертах…» - писал Михаил Козаков.
В краеведческом сборнике «Город моей судьбы» есть отрывок из интервью с Михаилом Михайловичем: «Однажды я потерялся с деревенскими ребятами в лесу. Мы не могли поутру найти наших лошадок и заблудились, да как! Это по ту сторону железной дороги от Чёрной. Лес большой, чёрный – мы здорово испугались. Блуждали часа три, и только иногда слышали гудки проходящих поездов. Тогда один деревенский сказал нам: «Давайте, ребята, переодеваться, выворачивай портки и рубахи наизнанку. Это была наша последняя надежда. И что думаете? Нашлись!»
В эвакуации дети ходили в школу. Начальная располагалась в Чёрной, старшая — в Краснокамске. Я проложила маршрут от Чёрной до Краснокамска на карте, получается, что это — 9 километров в одну сторону, 18 километров каждый день! На группу старших литфондовцев сняли квартиру в Краснокамске из двух комнат и кухни. В большой жили мальчики, а в маленькой - девочки. За ними приглядывала одна из мам, эвакуированная с Литфондом. Ребята часто ходили на спектакли театра имени Кирова, который также был отправлен из Ленинграда в эвакуацию в Молотов.
Мне стало интересно, где именно располагались школы в селе Чёрная, и я направила запрос в Черновскую среднюю общеобразовательную школу. Так мне удалось узнать, что здание начальной школы в селе Чёрная находилось на улице Космонавтов (дом Нечаева Д.А.), в настоящее время оно пребывает в полуразрушенном состоянии. Некоторое время во время войны несколько классов занимались в здании сельского совета по улице Исторической и по улице Центральной, 15 (где жила Карнаухова И.В. и завуч школы - мать Михаила Козакова). Эти здания я увидела во время экскурсии Галины Трофимовны Литовой по селу Черная.
Об учёбе в начальной школе Татьяна Николаевна Шишлова вспоминала так:
«Дом был большой, деревянный. Там учились все начальные классы... Вместе с нами учились дети из местных деревень. Девочка, с которой мы сидели за одной партой, шла каждый день 7 километров до школы и обратно, в любую погоду, и даже зимой. Каждый день! Она хорошо училась, была очень милая. По дороге она собирала лесные цветы, очень красивые, в пушочках, синие, сиреневые, голубые… Так и стоит она перед глазами – эта девочка с голубыми цветами». О цветах писала и Наташа Роскина: «У нас уже есть цветы. Правда, далековато, но мы их собираем, и вся комната в цветах…»
Литфондовцев учили и местные учителя, и эвакуированные с ними воспитатели. Об этом писала Наталья Рождественская: «В школе был сильный состав учителей из числа эвакуированных: литературовед, впоследствии доктор наук, сотрудник Пушкинского дома Елизавета Николаевна Куприянова, жена писателя Щеглова Елена Яковлевна Бесценная <…> Воспитателями в лагере работали замечательные женщины, жены писателей Мария Владимировна Семенова, Анна Борисовна Решетова, Людмила Владимировна Герман».
О школе Алексей Алексеевич вспоминает так: «В Чёрной мы уже пошли в школу. Учили нас нормально, несмотря на то что это были непрофессиональные учителя. Учебники у нас какие-то были, а вот с бумагой было плохо. Даже помню делали тетради из газет. Когда дети возвращались в Ленинград из эвакуации, из самых разных мест, и приходили в школу, их иногда отправляли на класс меньше. Меня и всех наших взяли в следующий. Так что учили нас прилично».
Ленинградские дети быстро познакомились с деревенскими ребятами. Спустя годы, в газете «Краснокамская звезда», жители села Чёрная будут так вспоминать о ленинградских школьниках: «Они принесли в нашу школу новую, свежую струю, заставили вести уроки на более высоком идейном и эстетическом уровне». О том, что эвакуированные и местные дети жили дружно пишет и Наташа Роскина. Из её писем мы узнаем, что она подружилась со многими ребятами. Они часто гуляли, играли в «загадывание людей» или в «продолжение рассказа». Когда наступал вечер, ребята допоздна рассказывали друг другу разные истории, просто разговаривали. Отношения между одноклассниками продолжались потом долгие годы.
В лагере Литфонда ребятам устраивали концерты и литературные вечера, на которых выступали и сами воспитанники, читая разные стихотворения, в том числе и собственного сочинения, пели и танцевали, ставили сценки…
Младшие литфондовцы тоже посещали спектакли Театра оперы и балета имени Кирова в Молотове. Поскольку Молотов (ныне - Пермь) находится в 46 километрах от Чёрной, организовать такие поездки для детей было, наверное, непросто.
Иногда Государственный театр оперы и балета им. Кирова давал спектакли в Краснокамске (к сожалению, после войны здание Краснокамского театра сгорело). Алексей Алексеевич рассказывал об этом так: «Мама моя один раз меня вывезла в Краснокамск. Мы попали с ней на оперу. Название не помню, но помню несколько слов: «Подожди ещё немного, из-за леса светится половина месяца, подожди ещё немного, выйдет полная луна…»
Дружбу между ленинградцами и пермяками подтверждают и воспоминания Евгения Щукина - жителя деревни Чёрная, которые мне удалось найти. Из них я узнала, что у его отца в марте 1942 года была открытая форма туберкулёза. Их семью ленинградцы поддерживали продуктами несмотря на то, что у самих было очень мало еды. Отец Евгения умер через три месяца. Тогда ленинградцы приняли участие в организации похорон. Через некоторое время Евгений Щукин заболел. Рентген показал затемнение в лёгких. Ленинградцы взяли его к себе в лагерь. Благодаря заботе литфондовцев, помощи врачей и хорошему питанию, удалось приостановить развитие болезни. В заметках так и было написано: «благодаря хорошему питанию». Дело в том, что жители деревни Чёрная очень много делали для ленинградцев. Даже делились самым ценным – едой, несмотря на то что голодали сами. Отрывок из воспоминаний Евгения Щукина: «…В свои 7 лет я был маленького роста и очень худ, (пожалуй, не менее истощён чем блокадные дети) - питание одной картошкой при полном отсутствии жиров и углеводов, подорвали мой не окрепший организм. В лагере меня не выпускали из-за стола пока, я не осилю положенную порцию еды…»
Мама Евгения работала в школе учителем биологии в две смены. Так как он был ещё маленький, она отпускала его домой только на ночь. А днём он учился с ленинградскими ребятами, участвовал в культурной жизни лагеря, вместе со всеми разучивал и пел песни, слушал чтение интересных книг, разучивал стихи, присутствовал на репетициях литературных постановок.
Из его воспоминаний я узнала, что дети лагеря разделялись на младшую группу: с 1 по 4 классы и старшую: 5-7 класс. Старшие шефствовали над младшими, помогали им. Все ребята прекрасно успевали по школьным программам, многие были хорошо начитанны, сами писали стихи и целые поэмы, читали их на праздничных концертах лагеря и в сельском клубе. Я узнала, что детям лагеря была пошита форма из ткани защитного цвета: гимнастёрка с поясом и штанишки с пуговкой, застёгивающейся под коленом. Иногда к ребятам приезжали известные люди. Тогда устраивали литературные встречи. Однажды, Чёрную посетил Валентин Катаев - писатель, поэт, журналист, военный корреспондент. Главный редактор журнала «Юность». Евгений вспоминал:
«…Моя мама со многими была знакома, дружила с семьёй Рождественских, Ириной Стуккей, а с «Бабушкой Ариной» мы вообще жили в соседних комнатах. Знала мама и семью известного ныне режиссёра и народного артиста России Михаила Михайловича Козакова, - тогда просто Мишу, её ученика четвёртого класса…».
Зимой в школе было очень холодно, но занятия не отменяли. Татьяна Николаевна вспоминала об этом так: «В четвёртом классе был один учитель. Он ходил в толстых ватных штанах, так многие ходили. И на уроки приходил в этих штанах, но ни у кого это не вызывало смеха, ведь было холодно».
«…Дров было очень мало, теплой одежды не хватало, это потом начали приходить какие-то посылки, которые распределяли самым нуждающимся…» - вспоминала Наталья Рождественская.
«Северный Урал – достаточно холодное место. А мы что успели взять из города, то и носили. Там, по-моему, нам какие-то ватнички сделали. Они были однотипные. Хороших, тёплых носков, шарфов, перчаток не было», - рассказывает Алексей Арефьев.
Зима 1941-42 в Пермском крае была действительно холодной. Совсем не хватало тёплой одежды. Поэтому начальник лагеря Семён Михайлович Бешелев пришёл к решению съездить в Ленинград за тёплыми вещами. «…Отсюда собирается выехать Соня Острова в Ленинград за посылками, я даю Нюше поручение выслать максимум одежды и посуды, которые получит для меня Беллочка в Перми, а дальше увидим, как быть…» - писала Роза Рабинович к Лидии Гринберг. Софья Самойловна Острова отправилась в Ленинград. В книге «Голоса из блокады: ленинградские писатели в осаждённом городе, 1941-1944» мне удалось найти описание этой поездки. Острова рассказывает о том, как собирала необходимые вещи: «До наступления темноты я ходила по адресам, иногда привозила вещи на тачке, но чаще несла их в узле или мешке на спине. Самое трудное было убедить работников домоуправления в подлинности моей доверенности и необходимости помочь мне попасть в квартиру их эвакуированных жильцов».
Вечером она общалась с ленинградцами, рассказывала о том, как живут их дети: «Я сама увлеклась, рассказывая о том, как мы помогаем ближайшей деревне, где остались только старики и инвалиды, ходим на прополку овощей, как буйные уральские сорняки трудно поддаются слабым ребячьим рукам. Мы выпускаем боевые листки, к Ноябрьским и Майским праздникам – стенгазеты, рассказывала о ребячьем творчестве и самодеятельности».
Софье предложили написать очерк о жизни в Молотовской области. Она написала, а после этого сотрудницы Радиоцентра сделали передачу «Дети ленинградских писателей в эвакуации». Для отправки всех вещей получили товарный вагон. Таким образом, благодаря этой поездке, дети были в тепле.
Зимой ленинградские и деревенские ребята все вместе катались с гор. Воспоминаниями об этом поделилась Татьяна Николаевна Шишлова: «Зимой мы все катались на самодельных санках. Бралась скамья, сидение обливалось водой, ждали, когда все замёрзнет, и катались на этих «санках». Дорога крутая, вся ледником покрыта, но, несмотря на страх, всё равно катались, интересно же!» В ходе своей работы я узнала, что место, где катались ребята – гора Городище. О ней упомянула Наталья Рождественская в своём стихотворении «Прогулка по Чёрной»:
«Ничего, что ветер свищет, наступают холода.
Друг, пойдём на Городище, как ходили мы тогда!
Этот воздух небывало первозданной чистоты
Нам поможет по увалам отыскать свои следы.
Небо хмурится к ненастью, повернуло время вспять.
Но какое это счастье, то, что вместо мы опять!»
Во время поездки в Черную меня заинтересовало название «Городище», обычно такие дают местам древних поселений. И действительно, в Краснокамском краеведческом музее я узнала, что на Городище еще с XIX века местные жители находят различные археологические артефакты эпохи среднекаменного века. Так что лагерь Литфонда жил в таком интересном историческом месте!
Весной школьники начали готовиться к экзаменам. Я была удивлена тому, что во время войны у детей были экзамены в школе. Причём, оценивали их строго, несмотря на то что были очень тяжёлые времена. Анализируя письма, воспоминания и статьи о тех страшных военных годах, понимаю, что тогда дети намного больше ценили возможность учиться. Многие пишут, что было очень мало бумаги. Доходило до того, что писали на обрывках и старых листках. Изучая документы в ЦГАЛИ, мне удалось найти «Расчёты с детским лагерем эвакуированных детей», где было написано, что в Гаврилов Ям высылали несколько пачек бумаги, хозяйственного мыла, коробки с медикаментами… Но всё равно этого не хватало. Я нашла отрывки из писем Наташи Роскиной: «Дорогие мои! Клянусь, что не пишу лишь из-за отсутствия бумаги. Оно катастрофическое. Я сейчас порядочно занимаюсь, в эту четверть тоже, по- видимому, буду отличницей. Экзаменов жду с трепетом, но готовиться не собираюсь…»; «Дорогие мои! Получили сегодня тёти Лидочкино письмо. Я не пишу, так как нет совершенно бумаги. Я сейчас готовлюсь к докладу о Троянской войне, Гомеровском вопросе и греческом обществе того времени. Времени у меня страшно мало, и я очень занята. Кроме того, группа ребят – Серёжа Зонин, Лена Эйзенгард и я, вместе с Анной Борисовной, начали изучение истории ВКП(б) и Ленина. Я очень заинтересовалась и предполагаю серьёзно этим заняться. Пока что изучаем первую главу краткого курса и все материалы, касающиеся её. В лагере всё обычно в общем. На днях, когда закончу доклад, напишу подробно о моей жизнишке...»; «Я последнюю неделю очень заверчена. В школе к концу года нас очень гонят, экзамены, по-видимому, будут трудноватые, но все-таки я нахожу время, чтобы очень тосковать…»
В конце экзаменов ребят, которые сдали все предметы на пятёрки и стали отличниками, ждал праздник, об этом пишет Роза Рабинович: «У нас сегодня праздник отличников и ударников. Будет пирог и какао!!! Крепко целую Серёженьку ещё раз с расстояния (я его уже поздравила). Вчера был в школе вечер с торжественным вручением похвальной грамоты, которую и Наташа получила…»
Забавные воспоминания об этом оставила Татьяна Заводчикова: «На кухне пекли из серой муки круглые пироги с брусникой для отличников и квадратные для ударников. «Посредственников» за стол не сажали, но товарищи угощали их своими пирогами».
О питании Алексей Алексеевич вспоминает так: «Мы не голодали, хотя, например, в ноябре месяце или в конце октября, когда уже холод, вылезти ночью из кровати, сбегать до огорода, найти и выкопать морковинку, оставшуюся там случайно, и съесть её под одеялом, считалось интересным делом, в тоже время и питательным. Любили не доесть за обедом кусочек хлеба, а сэкономить его и потом поджарить на буржуйке. Это был максимум желаний. Однажды нам прислали какой-то американский сахарный песок, по-моему, коричневый – тростниковый. Выдали нам в этот день кубик сантиметр на сантиметр сливочного масла и по куску белого хлеба. Мы не стали это есть сразу и не пили чай с сахаром, а подождали и маслице намазали на белый хлеб, посыпали его сахаром. И называлось это у нас по аналогии с пирожным – обжорное. В конце учебного года пекли пироги. Не помню, какие они были. А вот вообще местный «сорт» деревенских пирогов – шаньги. Это круглая лепёшка с загнутым краем, а в середине картошечка».
Ленинградские ребята не только учились. Они работали в колхозе, а также на пришкольном огороде. Подтверждение этому мы находим в воспоминаниях жителей села Чёрная, опубликованных в газете «Краснокамская звезда» от 27 декабря 1984 года: «Ленинградцы тоже учились всему, наравне с деревенскими трудились в поле от зари до зари. Потом по весне огороды начали садить, запасаться овощами, картошкой». По размерам огород был не очень большим, но все честно работали - «от мала до велика». Еды не хватало, поэтому огород был настоящим спасением для людей. Роза Рабинович пишет об этом так:
«…Лагерный большой огород в 7 км отсюда, дети будут там работать, им дают индивидуальные участки по 3 сотки в Запальтах, и я хочу себе тоже взять, попробую обрабатывать землю…». Наташа Роскина писала: «Мы уже начали огородные работы тем, что издалека таскаем чернозём. Очень скучно»
Татьяна Заводчикова подробно описала, как литфондовцы работали в колхозах: «На территории лагеря за домом старшие ребята распахали огород, по весне там сажали картошку, капусту, морковь, кормовую свеклу. Каждый ребёнок отвечал за определенную грядку. Я пропалывала и поливала свёклу. Белокочанную капусту на зиму солили в бочках. Это было подспорьем к нашему столу. Помню также, что выращивали свинью Машку. Ходили за грибами и ягодами. Летом работали в колхозе. Нас будили в пять утра, и мы шли на прополку. Посылали нас также на сбор колосков и пестиков…»
В июле 1942 года, когда пошли ягоды, на рынке стали продавать их, но многие собирали лакомство сами. Цены на еду очень быстро росли. В школе продавали охапку перьев лука за 2 рубля, а стакан садовой земляники стоил 10 рублей. В письме Розы Рабинович сказано, что в будние дни ребята собирали ягоды для лагеря, а по воскресеньям для себя. Это было непросто, ведь сил почти не было. Поэтому на сборку 3-4 стаканов уходило по нескольку часов, но все очень старались.
В июле еду продавать стали не только в школе, но и на рынке. Не все могли позволить себе купить продукты, ведь с деньгами тоже были проблемы у многих.
Цену на еду очень завышали. Об этом писала Рабинович: «На рынке стали продавать за деньги. Сливочное масло 800-1000 р. за кг, сахар 500-700 кг, молоко 50 р. литр и т. д. Все равно не купишь. Норму сахара нам не дали ни в июне, ни в июле. Хотя это всего 300 гр., но все же маленькое развлечение, а так и чай пить незачем, когда ничего к нему нет. В июле ещё полагается 200 гр. масла, но тоже пока в надежде…Дети получают у меня по стакану простокваши почти ежедневно, и я молоком подправляю себе пищу. Правда, запах масла я забыла вот уже два месяца, сахару тоже не дают. Наталья Акиндиновна помогает мне овощами, так что теперь стало легче: ходим за грибами, собираем ягоды, варим зелёные бобы, борщ из свёклы, картофель у меня ещё старый немножко для супа, а молодой попробую копать или достать…»
К августу начали созревать овощи с огорода. Стало немного легче. Об этом пишет в Ленинград Роза Рабинович: «Пока дети работают в колхозе. Наташа жалуется, что ей трудно 8 часов полоть. Но кормят там хорошо. В лагере малосытная еда, но появились овощи. Дают всего гомеопатические дозы, а название есть, например, на обед котлеты. Это значит после трёхмесячного перерыва одна котлета и небольшая ложка гарнира из овощей. Суп тоже не сытный – конечно, ребята остаются голодные. Или на второе три маленьких блинчика с капустой – и всё…»
Главной едой было странное блюдо - «заваруха»: «Ржаную муку заваривали кипятком, и если в серединку положить хотя бы очень маленький кусочек масла и макать в него ложку, то ничего, можно есть, хотя и надоела нам эта заваруха, драла горло…» - писала Наталья Рождественская.
Эвакуация объединила многих ленинградцев. Взрослые – воспитатели, учителя, родители после того, как дети засыпали, собирались в длинном коридоре или в комнате, которая была свободна, и читали вслух сводки с фронтов, интересные статьи и стихи. Взрослые подружились с местными женщинами – матерями фронтовиков, которые давали читать письма своих сыновей с фронта.
Не все люди были порядочными. Случались и кражи, причём не просто вещей, а продуктов с огородов, еды, хлебных карточек. А это было самым дорогим для людей! Без этого они не могли выжить. Однажды ночью произошла кража. В кладовую, где хранилось мясо и курица, ломились воры. К счастью, одна из воспитателей услышала и увидела это, подняла крик. Таким образом, благодаря этой женщине, кладовая, где хранились самые ценные продукты, уцелела. На другой день снова произошло несчастье: группа мальчишек научилась открывать замок от овощехранилища. Мальчики вытащили много картофеля и утащили его. Их заметили с фермы. Воришки спрятали часть картошки, поэтому не удалось установить, сколько её было изначально. После этого инцидента мальчиков сильно отругали, ведь это был далеко не первый случай, и «отличались» они не только в кражах, но и в других хулиганских поступках. Совет лагеря обсуждал происшествие, но не решился на крутые меры, а созвал совет ребят, на котором присутствовали педагоги и администрация. Заводилой был Май Кривошеев – сын начальника лагеря – Александры Ивановны Кривошеевой. Представить страшно, как ей было стыдно и досадно в тот момент. После этого случая она поменяла отношение к сыну, и даже запретила ему жить вместе с ней. Тогда Май остался у соседей – Коноваловых. Эти истории я нашла в письме Розы Рабинович.
Иногда к ребятам приезжали родители. В 1942-1943 годах к Алексею Алексеевичу приехала мама - Оттилия Карловна из Ленинграда по Дороге Жизни. В лагере она работала бухгалтером. А к мальчику Косте Иванову приехал папа с фронта. Он был ранен, запомнилось, что играл детям на аккордеоне.
Несмотря на суровые дни войны, взрослые, как могли, старались для ребят, особенными были праздники, один из них описала в письме Лида Гринберг:
«Дорогая моя мамуся, вот и Женино рожденье прошло, оно вышло веселее, чем в прошлом году, поскольку все были здоровы, и я всё-таки натянулась и сделала роскошное угощение. Один пирог был из ржаной муки с начинкой из риса с грибами, его мы ели утром. На обед был мясной. А к чаю-то был белый с кофейным кремом и коржики с брусничным вареньем – по штуке на рыло! Женя был поражён, так как не ожидал подобной роскоши. Катюша заявила, что это самое сладкое рождение. <…> Коньки пришлись ему впору, и в общем он был возбуждён до крайности и даже вечером уложил котёнка спать в ванночку».
Алексей Алексеевич Арефьев хорошо помнит то время: «После школы читали, делали домашние задания при керосиновой лампе, одной на огромный зал. Рисовали стенгазеты. Были праздники, театрализованные шарады: загадывали какое-то слово и нужно было его изобразить в действии, а противоположная сторона должна была отгадать его; ещё были какие-то деревенского плана игры, например: баба сеяла горох, прыг-скок, прыг-скок. А у нас - мальчишек были свои игры, вне взрослых. Мы делали из глины танки маленького размера, примерно в два спичечных коробка, пушки, шарики-ядра. И пытали разбить чужую военную технику. Помню, мы собирали морковку, выращивали кроликов». В эвакуации организовали даже хор под названием «Джаз». В Краснокамском краеведческом музее сохранились рисунки многих литфондовцев, их стихотворения и письма. Также в материалах музея я нашла информацию о том, что 4 января 1942 года педагоги устроили для детей ёлку и маскарад, куда пришли и местные ребята.
О мероприятиях писала и Наталья Рождественская: «Из жизни лагеря, естественно, более всего запомнились праздники. Выступали ребята, танцевали Кира Зуккау, Сережа Соболевский. Помню один концерт в местном клубе, где Юра Цветков декламировал. Юра читал, а меня, пятилетнюю, мороз пробирал по коже. Ира Владимирова выразительно декламировала «Пулковский меридиан» Веры Инбер, играла главную роль в спектакле «Маша Птичкина». Потом ее в деревне так и звали: «Вон Маша Птичкина пошла!» Были и литературные вечера. Большим успехом пользовался джаз. Играли на гребенках с подложенной на них папиросной бумагой, на ложках, а Тришка (Ирина Фехтнер) с ее абсолютным музыкальным слухом замечательно свистела. Все это производило действительно художественное впечатление. Конечно, был и хор. Пели Дунаевского и вообще «мирные» песни, а когда приехал с фронта раненый Петр Дмитриевич Олеванов с гитарой, в репертуар вошли и военные песни».
Несмотря на поддержку и любовь учителей и сопровождающих, конечно, детям не хватало своих родителей, родственников, которые остались в осаждённом городе. Татьяна Заводчикова вспоминала: «Однажды на линейке Т.К. Трифонова сказала о прорыве блокады Ленинграда. Что тут началось! Сколько было радости и слёз! Все прыгали и кричали: «Блокаду прорвали!» Не обошлось и без курьёза. Младшие дети, в том числе и я, впервые слышали слово «блокада» и не знали его значения. Но мы тоже прыгали и кричали: «Плакаты прорвали!» Эти же слова кричали и в школе. Крикунов отправили к директору, и только вечером начальник лагеря объяснил им слово «блокада».
Три военных года первым секретарем городского комитета партии в Краснокамске работал Александр Михеевич Бобров. Он постоянно заботился о снабжении лагеря Литфонда необходимыми продуктами, часто бывал в Чёрной. А когда Ленинград освободили, следил за отправкой эвакуированных домой. Через некоторое время в горком партии пришло из Ленинграда письмо:
«Дорогой Александр Михеевич! Почти три года назад прибыл в Краснокамский район детский лагерь Ленинградского литературного фонда. Это случилось в час огромных испытаний, когда на нашу родину обрушились фашистские захватчики. Оторванные от своего родного города, молодые ленинградцы и их матери были поручены заботе и вниманию братского Урала. Сталинский Урал пригрел и обласкал попавших в беду ленинградцев, и среди тех, кто сделал это любовно и широко, – город Краснокамск. От имени детей и взрослых нашего землячества приносим горячую дань благодарных чувств. Полнота их не может вместиться в рамки этого прощального письма, но искренность, взволнованность и сила будут понятны вами с той же чуткостью, с какой Вы относились к горю и радостям нашего пребывания на краснокамской земле. Возвращаясь в город Ленина, мы все унесем с собой память о ней, как о близкой и ласковой, и о душевной славе Краснокамска мы, благодарные, расскажем любовно на берегах Невы. Спасибо городу, спасибо вам, спасибо отныне родным нам краснокамцам!
Ирина Карнаухова, Мих. Козаков, С. Бешелев, Ян Горев, А. Молдаван- Азарова, С. Розенталь, А. Решетова, З. Никитина, С. Дунаевская».
Глава 3. Возвращение. Послевоенная жизнь
Когда блокаду Ленинграда прорвали, за многими детьми стали приезжать родители, поэтому точной даты реэвакуации Литфонда нет. Так, например, в Чёрной Марина Николаевна Гаскевич прожила около года. Потом за ней приехала мама. Расставаться было тяжело, ведь она очень привязалась к своей тёте: «Мы сели в поезд, мама держала меня на руках. Смотрю в окно, и вдруг Катя с перрона куда-то уходит. Я такой рёв там устроила - не понимала, почему тётя ушла. Мы уехали в Уфу, а они остались». Алексей Алексеевич тоже реэвакуировался раньше остальных литфондовцев: «В Ленинград я уехал почти раньше всех. Как только сняли блокаду и дали разрешение на возврат, отец прислал вызов. Это было начало 1944. Мы уезжали с мамой и моим двоюродным братом – Олегом Николаевичем Куракиным. Сначала на лошадях до Краснокамска, потом поездом через город Киров. Но не сразу в Ленинград, потому что отец тогда работал в Валдае. Мы сначала побыли там, а потом вернулись домой». Оставшихся детей начали вывозить в Ленинград партиями в мае 1944 года. Они уезжали в товарных вагонах-теплушках. На память ребята высадили аллею деревьев, она сохранилась до сегодняшнего дня.
Послевоенные судьбы у всех сложились по-разному. Татьяна Николаевна Шишлова рассказала, что после войны она жила как раньше – вместе с мамой и папой в Ленинграде. День Победы встретила на Невском проспекте. А о днях, проведённых в эвакуации, всегда вспоминала по-особенному тепло.
Наталья Рождественская писала: «Прожив в деревне с четырёх до семи лет, я навсегда сохранила в памяти образ Чёрной и всегда буду ей благодарна. Пожалуй, это был самый яркий период жизни. Здесь я навсегда полюбила природу, моей стала деревенская жизнь, отнюдь не идиллическая, часто грубая и трудная. Но здесь я осознала себя, научилась читать, узнала дружбу, почувствовала спаянность большого коллектива, где меня знали, и где я всегда ощущала внимание и заботу старших. Чёрная была первой моей школой жизни, и любовь к ней осталась со мной навсегда».
Известный архитектор Олег Башинский на своем юбилее сказал: «Если бы не было Черновской школы и трех лет жизни среди изумительной природы и замечательных людей, моя жизнь была бы неполной».
Память о военных днях сохранилась в сердцах ленинградцев и жителей Чёрной. Как я узнала в результате переписки со школьным музеем деревни Чёрная, после войны здесь побывали многие воспитанники лагеря Литфонда: Фехтнер Ирина и Борис Бахтин (сын В. Пановой), неоднократно Мирра Зельцер, Светлана Томская с мужем. На 50-летие школы в 1982 году приезжали Наталья Рождественская, Олег Башинский, Мирра Зельцер, Ирина Владимирова, Татьяна Заводчикова, Воля Трифонова. Память о годах Великой Отечественной войны жива в сердцах жителей села Черная и ленинградцев. В музее Черновской средней общеобразовательной школы создана экспозиция, рассказывающая о военном времени.
Маргарита Сергеевна Баталова – жительница села Чёрная, которая училась с эвакуированными детьми, писала: «Ленинградские ребята писали сочинения о родном городе, много рассказывали нам об Эрмитаже, о других замечательных местах Ленинграда. И когда они уехали, в селе стало как-то пусто, скучно, чего-то не хватало».
Татьяна Всеволодовна рассказала, как вспоминали её близкие об общении Литфондовцев с пермяками после эвакуации: «Очень хранили "черновское" братство, и дети - "черновцы" продолжали держать связь и после войны, следили за судьбой друг друга, общались по возможности».
Прошло много лет, а деревня Чёрная почти не изменилась, только на месте деревянных одноэтажных зданий построена современная школа из белого кирпича. На ней в 2010 году установили мемориальную доску, которая напоминает о том, что когда-то в Чёрной располагался лагерь Ленинградского Литфонда. С идеей установки мемориальной доски выступил учитель истории, ветеран Пётр Петерс. На открытие мемориальной доски приехала бывшая воспитанница Литфонда Татьяна Владимировна Заводчикова. Об этом событии написано в газете «Краснокамская звезда», которую я обнаружила, работая с материалами музея Черновской школы. Также в газете есть часть интервью с Татьяной Владимировной: «Многие из нас были разлучены с родителями, которые остались в блокадном Ленинграде. И жители Чёрной не поскупились на душевное тепло, чтобы вернуть к нормальной жизни наш маленький, голодный народ. Особенно благодарны мы нашим педагогам».
На доске есть надпись: «В селе Чёрная в годы Великой Отечественной войны с октября 1941 по июнь 1944 гг. находился детский лагерь Ленинградского Литфонда». Однако, изучая материалы Краснокамского краеведческого музея, я обнаружила фотографию. Подписана она так: 27 августа 1944 года, Чёрная. Остатки лагеря. Получается, что Литфонд был в деревне не до июня, а как минимум до августа. Я уточнила этот вопрос у Галины Трофимовны Литовой. Она сказала, что в июне 1944 года вывезли большинство эвакуированных, поэтому на мемориальной доске написано именно так.
Вернувшись из эвакуации в родной Ленинград, многие ребята встретились уже летом 1945 в пионерском лагере города Луга. Об этом я узнала от Нины Семёновны Катерли во время нашей встречи: «Лагерь был очень смешной, потому что отсутствовал забор. Вместо него была колючая проволока. Лагерь располагался на окраине Луги. На берегу реки. На улице Заречная». В то время дети придумали стишок:
«На Заречной улице нет прохода курице,
Если курица пройдёт,
То Литфонд её сожрёт, Потому что все ребята
Есть хотят, как чертенята!»
Родители Нины Семёновны были журналистами. Поэтому, она и оказалась в этом лагере, где познакомилась с Таней Вагнер - Татьяной Николаевной Шишловой, Михаилом Козаковым, Наташей Рождественской и другими ребятами. Нина Семёновна рассказывает о Михаиле: «Миша был очень красивый, его мама тоже. У него у единственного была пижама».
В лагере ребята не скучали: рисовали листовки, устраивали всяческие бунты против овсяной каши. После чего к ним вышла воспитательница и дала куски хлеба.
Такими воспоминаниями поделилась с нами Нина Семёновна Катерли. Она сказала, что эвакуация действительно объединила всех ребят, они были очень дружными и сплочёнными.
Спустя несколько лет, уже став взрослыми, бывшие литфондовцы устраивали встречи: «После эвакуации мы поддерживали связь. Встречались даже пару раз. Сначала, в ресторане Дома писателей, а потом дома у Козаковых. С приёмным сын Веры Фёдоровны Пановой – Володей Даром мы встречались часто», - рассказывает Алексей Алексеевич Арефьев.
Глава 4. Сотрудники лагеря Литфонда.
1. Самуил Григорьевич Берлянд
О первом сотруднике лагеря Литфонда я узнала благодаря интервью с Татьяной Николаевной Шишловой. Она поделилась со мной своими воспоминаниями о враче – Самуиле Григорьевиче Берлянде. Татьяна Николаевна рассказывала, сколько он сделал для того, чтобы все были здоровы, как помогал ребятам, успокаивал их: «У него были часы на цепочке старинные, круглые. К ним был приделан музыкальный механизм. Плачущие ребята, услышав музыку, переставали плакать и успокаивались. Доктор был уже старенький, но очень энергичный, а с детьми ласковый, внимательный. И мы все ему очень благодарны!»
Татьяна Николаевна попросила меня написать о нём. Но во время нашей встречи я плохо расслышала его фамилию. Долгое время я искала человека с фамилией Берлин и ничего не могла отыскать. Правильные фамилию, имя и отчество доктора я нашла в сносках в книге Ирины Роскиной «Письма военных лет».
Мне удалось найти информацию о Самуиле Григорьевиче в Центральном Государственном архиве литературы и искусства Санкт-Петербурга. В этом архиве я нашла письмо Самуила Григорьевича за 30 декабря 1962 года, которое он отправил своему приятелю - Михаилу Леонидовичу Слонимскому. В нём он поздравляет Михаила Леонидовича с наступающим Новым годом и пишет:
«Спасибо, наши дорогие и милые друзья, за память о нас, особенно обо мне на рубеже девятого десятка…» Благодаря письму я могу предположить, что в 1962 году Берлянду было около девяноста лет.
А чем занимался С.Г. Берлянд до войны? Работая со справочниками Весь Ленинград за 1922, 1925, 1926, 1930 и 1935 годы, я выяснила, что информация о Берлянде появилась лишь в 1926 года – с этого времени он проживал по адресу: улица Союза Печатников, 27, кв.4. и работал в первой коммунальной больнице Ленгорздравотдела (бывшая Максимилиановская), которая располагалась и по сей день располагается по адресу: Вознесенский проспект, дом 9. Благодаря найденному адресу мне удалось отыскать в Центральном Государственном архиве Санкт-Петербурга списки жителей дома №27 на улице Союза Печатников. Таким образом, я узнала, что у Самуила Григорьевича была жена – София Марковна 1886 года рождения и сын – Григорий Самуилович 1909 года рождения. Поработав с документами, я нашла и год рождения Берлянда: 1885.
В Центральном Государственном архиве литературы и искусства Санкт- Петербурга мне удалось найти документ, в котором была информация о Берлянде. Оказалось, что перед войной Самуил Григорьевич заведовал лечебным отделом, который находился в помещении бывшей домовой церкви при доме писателей на улице Воинова (ныне Шпалерная), 18 (до революции это был особняк А.Д. Шереметева с с домовой церковью во имя Св. Александра Невского, созданной в 1887 году по проекту архитектора Г.Барановского).
В лечебном отделе Берлянд работал педиатром. В одной большой комнате находился и зубной врач, и терапевт, и кабинет с кварцевыми лампами, токами высокой частоты и прочей физиотерапией. Берлянд оборудовал лечебный отдел. Там был и аппарат, который лечил ультракороткими волнами, и электрокардиограф, и рентген. Его пациентка Нина Семёновна Катерли рассказывала, что помещение было небольшое, но уютное.
А таким его описал Евгений Шварц в «Телефонной книжке»: «Высокий, статный, длиннолицый, не говорит, а кричит, не ходит, а бегает. Ведает нашей лечебной помощью. Энергичен. Взбалмошен. Самолюбив. В восторге от всего, что его. У него настоящий дар организатора. Для союза он не просит, а требует. Я слышал, как он кричал по телефону: «Вы что, хотите попасть под суд? Вы хотите погубить писателей? А я вам говорю, что мне нужны эти медикаменты, иначе… Что? Я не кричу, я говорю. Что? Когда подослать? Хорошо, я подошлю». В развевающемся халате бегает он по крошечной своей поликлинике. Но работник, при всем при том, золотой, и отдаёт он делу всю душу…»
О нём писала и Наталья Рождественская: «Лечили нас замечательные доктора. Главным был Самуил Григорьевич Берлянд. Скольких же писательских детей он вылечил! У меня осталась о нём особая память: он не только меня лечил, но и подарил толстую американскую тетрадь и написал:
«Бумага наша, стихи Ваши». В эту тетрадку бабушка записывала мои детские сочинения…»
Много лет прошло с эвакуации, а Алексей Алексеевич Арефьев до сих пор помнит Самуила Григорьевича: «Как-то пошли гулять на лыжах, я отморозил пальцы на руках. У нас был врач по фамилии Берлянд. Такой хрестоматийный старый еврейский интеллигент. Он смазывал мне их чем-то».
Самуил Григорьевич был не единственным врачом, выезжавшим с лагерем Ленинградского литфонда. Так, в газете «Краснокамская звезда» в статье «Согреты теплом любви в годы войны были ленинградцы, эвакуированные в село Чёрная...» упоминаются и другие врачи: «Были среди ленинградцев врачи, которые сразу же включились в работу. Очень их в селе у нас полюбили. Д. В. Мороз – медсестра, могла всю ночь просидеть у больного, пока ему не станет полегче, а У.А. Журкевича спас от туберкулеза доктор И. М. Резвин».
В сборнике «Город моей судьбы» есть целый отрывок, посвящённый Самуилу Григорьевичу: «Детский врач Самуил Яковлевич Берлянд лечил в основном детей из лагеря Литфонда, это его заслуга в том, что все они остались живы, не отказывал в лечении и деревенским. Запомнилось, как он, высокий, седой, опираясь на две палки, размашисто шагал по деревне. А грязно было, он, видимо, боялся оступиться». Здесь нужно обратить внимание на то, что автор воспоминаний допустил ошибку в отчестве доктора — Самуила Григорьевича Берлянда.
Изучая «Протоколы заседаний Ленинградского отделения Литфонда СССР за 1944-1948 гг.» в Центральном Государственном архиве литературы и искусства Санкт-Петербурга я выяснила, что Самуил Григорьевич Берлянд вернулся в Ленинград в 1944 году, поскольку первое заседание он провёл 11 мая 1944 года: «Лечебный отдел Лен. отделения Литфонда в ближайшее время приступает к организации при Доме Писателя своей собственной медицинской амбулатории для оказания медпомощи писателям и членам их семейств». - пишет Берлянд. Самуилу Григорьевичу удалось открыть лечебницу Литфонда. Именно сюда приводили и Нину Семёновну Катерли.
В январе 2020 года я встретилась с Ниной Семёновной Катерли. Оказалось, что она лично знала доктора Берлянда. Он лечил её после приезда в Ленинград в 1944 году в поликлинике Литфонда. В то время у Нины Семёновны была дистрофия. Она рассказывала, что в Чёрной у Самуила Григорьевича всё было строго с эпидемиологическим надзором, поэтому ни один ребёнок не умер. Таким Нина Семёновна помнит его: «Берлянд был добрый, отзывчивый, мягкий такой. Настоящий интеллигент. Тогда ему было около шестидесяти».
Также Нина Семёновна написала о Берлянде в журнале «Звезда»: «Во время войны Берлянд был врачом в Гавриловом-Яме, куда сперва эвакуировали писательских детей, а потом в деревне Чёрная, где они обосновались до конца войны. Ни один ребёнок не погиб там за всю войну, и Берлянд этим вполне заслуженно гордился. Высокий, сутуловатый, горбоносый, он был похож на ворону. И голос имел соответствующий — не говорил, каркал. Помню, как, осмотрев меня в первый раз, Берлянд закричал (он всегда не говорил, а кричал) своим хриплым голосом: «Что это? Кожа и кости! Где ребёнок? Не вижу ребёнка — ребёнка нет!» Потом увидел ужас в глазах мамы и, повернувшись ко мне, с той же интонацией продолжил: «Симулянтка! Злостная бюллетенщица! Не желаешь учиться!» После этого меня через день возили к нему, и он переливал мне кровь — попеременно: день от отца, день от матери. В эти дни я, естественно, пропускала школу, получив оправдательный документ».
После войны Самуил Григорьевич проживал по адресу: Ленинград, проспект Маклина, дом 27, квартира 4. Об этом я узнала благодаря его письму Слонимскому – на конверте был указан адрес отправителя.
К сожалению, в настоящее время я не нашла подробной информации о довоенном и послевоенном периоде жизни Самуила Григорьевича, но благодаря источникам личного происхождения, документам учёта, воспоминаниям и отзывам его пациентов, появляется представление об этом человеке. Я буду продолжать писать своё исследование и надеюсь, что смогу найти документы и фотографии Берлянда; выясню, почему о нём не было информации до 1926 года.
2. Тамара Казимировна Трифонова
О Тамаре Казимировне Трифоновой я узнала благодаря воспоминаниям Натальи Рождественской – бывшей воспитанницы лагеря Литфонда, которыми со мной поделилась её сестра – Милена Всеволодовна Рождественская.
Прочитав небольшой отрывок воспоминаний Натальи Всеволодовны о воспитателях, я захотела узнать о Тамаре Казимировне больше. Для этого мы с научным руководителем Е.П. Стальмак отправились в Центральный Государственный архив литературы и искусства Санкт-Петербурга, где мне удалось найти её документы, в которых я обнаружила ценную информацию о жизни Тамары Казимировны Трифоновой. Оказалось, что она родилась в Крыму – городе Севастополе, Таврической губернии, затем переехала вместе с семьёй в Мурманск, ведь отец её был морским офицером. У Трифоновой была насыщенная жизнь, она часто меняла место жительства, работу и должности. Это отражено в её «личной карточке члена Союза Советских Писателей СССР», где в разделе «работа в прошлом (трудовая деятельность)» перечислены все её места работы, должности с указанием учреждения, ведомства и местонахождения.
В 1926 году Тамара Казимировна переехала в Ленинград, где училась в Ленинградском педагогическом институте имени Герцена до 1930 года. В это же время она начала печатать рецензии и стихи. В 1937 году она окончила аспирантуру и работала директором Дома Детской Литературы. Тамара Казимировна была литературным критиком, печаталась в сборниках «Детская литература», «Советская литература», «Образ большевика в литературе»; в журналах «Звезда», «Ленинград», «Резец», с 1934 года состояла в Ленинградском Литературном фонде. Поэтому впоследствии и эвакуировалась именно с ним.
Информацию об эвакуации нам также удалось найти в ее личной карточке: с июня 1941 года по июнь 1944 Тамара Казимировна работала педагогом в детском лагере в деревне Чёрная Молотовской области. Но дело в том, что Тамара Казимировна работала и на первом этапе эвакуации в городе Гаврилов- Ям Ярославской области. Несмотря на то, что личная карточка – это документальный источник, в нём тоже могут быть расхождения и неточности. Их я выявила по другому документальному источнику – спискам эвакуированных, которые хранятся в Государственном архиве Ярославской области. Их мне предоставил историк-краевед города Гаврилов-Ям – Сергей Иванович Киселёв. В них я нашла информацию и о детях Тамары Казимировны – Владимире 1933 года рождения и Воле 1930 Трифоновых. О них также сказано и в её автобиографии. Ознакомившись с документами, я нашла информацию о том, что во время переезда из Ярославской в Молотовскую область (ныне Пермский край) она усыновила ребёнка, который остался без родителей - беспризорного мальчика Льва Левинштейна. Документальный источник содержит сухие факты, при восстановлении биографии человека его необходимо дополнять источниками личного происхождения, поэтому я обратилась к воспоминаниям Натальи Рождественской: «…К нам прибились три мальчика, еврея из Литвы, совсем почти не говорящие по-русски, несчастные, голодные. Сначала их подкармливали наши ребята, но вскоре взрослые нашли для них пайки. Одним из них был Лёва Левинштейн, которого усыновила Тамара Казимировна Трифонова, известный в то время критик. Лёва тоже потом стал литературоведом…» Мальчик был вместе со своей новой мамой на втором этапе эвакуации, а потом поехал с ней в Ленинград. Она усыновила его в 1944 году.
На втором этапе эвакуации, в деревне Чёрная Пермского края, Тамара Казимировна практически не писала. В Молотовской области она опубликовала лишь три своих очерка: «Севастополец» в сборнике «Уральцы в боях за Родину»; «Краснокамск» в сборнике «Герои тыла»; «Наши дети» в сборнике «Под крылом Родины». В эвакуации Тамара Казимировна отложила своё творчество. Она работала агитатором в колхозах Черновского сельсовета, который находился около главной линии Пермской железной дороги и железнодорожной станцией Шабуничи. Также Тамара Казимировна руководила кружком по изучению книги Иосифа Виссарионовича Сталина «О Великой Отечественной войне Советского Союза» и организовала для ребят- литфондовцев подсобное хозяйство, где трудились старшие школьники. Об этом вспоминала Наталья Рождественская: «Одно лето Тамара Казимировна Трифонова организовала в дальней деревне подсобное хозяйство, где работали старшие школьники, выращивали там поросят, однако, увы, без особого успеха. Поросята были худущие, с торчащими хребтами, да и ребята там особенно не процвели».
О работе в колхозах вспоминала Светлана Томская в своей статье «Трудовое лето»: «В летние каникулы старших школьников под началом Тамары Казимировны Трифоновой отправили в поле на заброшенные хутора. Мы пололи, окучивали посадки, ходили в лес за грибами и ягодами. Иногда собирались вместе с мальчишками, ночевавшими в бывшей бане, у костра. Пекли картошку, пели и читали стихи. За лето мы заработали много картошки, с которой зимой нам пекли шаньги».
Тамара Казимировна была ответственным редактором Черновской стенгазеты, в которой были стихи, частушки, статьи, заметки… За эту работу ей дали первое место среди сельских стенгазет Краснокамского района Молотовской области, и она получила III премию по Молотовской области. Краснокамский Горком ВКП(б) и Горисполком наградил Трифонову почётными грамотами за организацию воспитательной работы среди эвакуированных детей-ленинградцев. В эвакуации Тамара Казимировна была принята в члены ВКП(б) в феврале 1944 года.
Работая с документами фонда Государственного литературного музея «XX век», я нашла заявление Тамары Казимировны от 24.07.1942: «Желая оказать посильную помощь Красной Армии, вношу в фонд самолётостроения и танкостроения причитающуюся на руки зарплату за три месяца (декабрь, январь и февраль), каковые суммы прошу перечислить на соответствующий счёт».
В документах было зафиксировано и «движение по службе». С 1 августа 1941 года Тамара Казимировна была заместителем Начальника лагеря, затем, с 14 декабря 1942 года - Заведующей группы старших ребят, с 9 февраля 1943 – Заведующая Краснокамской Группы и Начальник Подсобного хозяйства и, немного позже, с 1 октября 1943 года - воспитателем. [39] Кстати, педагогом она успела поработать задолго до начала войны – с 1922 по 1924 год Трифонова работала в школе в деревне Тивдия Кондопожского района Республики Карелия, куда она переехала со своим супругом – Иволгиным Ильёй Алексеевичем после замужества.
В автобиографии Тамары Казимировны я нашла информацию о том, что она вернулась в Ленинград в июне 1944 года, сопровождая первую группу литфондовцев.
Тамара Казимировна была удостоена медали «За доблестный труд в Великой Отечественной войне», была награждена грамотами и премией за работу с детьми и выпуск лучшей стенгазеты. После войны Тамара Казимировна проживала по адресу: канал Грибоедова, дом 9, квартира 55.
Таким образом, благодаря источникам личного происхождения, воспоминаниям, удалось найти информацию о Тамаре Казимировне, узнать, где она жила, кем работала до войны, после и во время эвакуации.
3. Ирина Валерьяновна Карнаухова
Изучая жизнь эвакуированных ленинградцев-литфондовцев, я часто встречала воспоминания об Ирине Валерьяновне Карнауховой. Тогда мне захотелось узнать о ней больше.
Работая с документами Центрального Государственного архива литературы и искусства, я выяснила, что она родилась в Киеве в 1901 году в семье железнодорожного служащего. Окончив среднюю школу в 1917 году, Ирина Валерьяновна училась на библиотекаря. В 1926 году она получила второе образование - окончила литературное отделение Государственного Института истории искусств. Её оставили на кафедре фольклора научным сотрудником I- го разряда. Ирина Валерьяновна работала со студентами, ездила с многочисленными экспедициями от Академии Наук по Крайнему Северу и Украине, записывая сказки. В 1930 году вышла её первая детская повесть
«Кружево на мачте», после которой Ирина Валерьяновна посвятила свою жизнь детской литературе. До войны она работала диктором ленинградского радио, детской писательницей, на всю страну известной «бабушкой Ариной», преподавала во Дворце пионеров, была членом Географического общества. В её некрологе, который я нашла в Центральном Государственном архиве литературы и искусства, так пишут об Ирине Валерьяновне Карнауховой:
«Читатели знают её как автора книг для детей, учёного-фольклориста, драматурга. Её произведения хорошо известны как в нашей стране, так и за рубежом. <…> И.В. Карнаухова была отличным знатоком народного русского слова, народной поэзии…» С 1938 года являлась членом Литфонда, поэтому, когда началась война, эвакуировалась с лагерем Ленинградского Литературного фонда.
В эвакуации Ирина Валерьяновна оказалась с семилетней дочерью Галей уже на втором этапе – в деревне Чёрная, так как в списках из Гаврилов-Яма их нет. В пермской школе её очень любили и уважали, там Ирина работала воспитателем дошкольной группы лагеря и учительницей во 2 классе. К работе она подходила творчески, учила по своей системе – правила грамматики излагала в стихах. О ней вспоминает Алексей Арефьев: «Учительницей у нас была Ирина Валерьяновна Карнаухова. Характер у неё был мягчайший. Как-то на её уроке мы с моим приятелем - Олегом Башинским сидели рядышком за одной партой. И вместо того, чтобы слушать учителя, составляли кроссворды. Ирина Валерьяновна это, конечно, увидела. Посмотрев наши кроссворды, поставила нам по пятёрке. Очевидно, ей понравилось, как мы владеем русским языком. Она ведь у нас русский язык во втором классе вела».
В эвакуации Ирина Валерьяновна выступала на литературных вечерах, новогодних ёлках, в День детской книги и на других праздниках. А по вечерам тихим таинственным голосом рассказывала детям сказки и предания. Ирина Валерьяновна в годы войны работала ещё и секретарём партийной организации колхоза «8 марта». Участвовала в бригадах писателей по обслуживанию шахтёров, за что имела благодарности.
«Это был замечательный человек! Мы с большой радостью посещали её уроки литературы. Это был настоящий праздник, целое представление. Что говорить о детях – и нам, взрослым, эти уроки казались чудом. Жизнелюбия, какой-то особенной выразительности, исконно русской, лишенной внешней показухи и тщеславия, было не занимать Ирине Валерьяновне» – вспоминала о ней Ирина Некрасова.
Во время войны Ирина Валерьяновна много писала. В основном это были произведения о Родине. В Молотовском государственном университете им. А.М. Горького и многочисленных госпиталях города писательница неоднократно выступала со своими сказками. В годы войны вышли книги писательницы для детей «Забавные сказки», «Рассыпушки», «Бой на Калиновом мосту», представлявшие собой литературные обработки фольклорного материала. Сочинения Карнауховой отмечены художественным вкусом, они воспитывали в детях лучшие качества русского человека. За три года, проведённых в эвакуации, она прочувствовала всю обстановку деревенского быта. Впечатления о том времени отразились в её творчестве в двух детских произведениях — «Повесть о дружных», «Наши собственные». В первом рассказе, написанном в детском советском жанре «школьной повести», рисуется жизнь уральской сельской школы и молодой учительницы, которая вместе со всей страной преодолевает трудности военного времени. Э.С. Литвин - автор небольшой книги об И. В. Карнауховой - так определяет суть этого произведения: «Постепенно в повести за образом далёкой русской деревушки встаёт могучий обобщённый образ родины героев повести — «страны дружных», которую они научились любить и беречь». В 1950 году это произведение получило вторую премию на конкурсе детской книги.
В другой повести — «Наши собственные» — ребята из детского санатория в самом начале войны оказываются на территории, которую захватил враг.
Произведения Ирины Валерьяновны сыграли большую роль в развитии отечественной детской литературы.
До 1944 года Ирина Карнаухова работала в лагере. После чего вернулась в Ленинград, где проживала по адресу: Тверская улица, дом 16, квартира 69. Была награждена медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне». В том же 1944 году её выбрали председателем секции детской литературы Ленинградского отделения Союза писателей, и она продолжила работать на радио рассказчицей. В 1950 году она окончила Университет марксизма-ленинизма.
Ирину Валериановну хорошо помнит Татьяна Всеволодовна Рождественская – дочь Всеволода Александровича Рождественского и Ирины Павловны Стуккей, поскольку в эвакуации семьи дружили. Вернувшись в Ленинград, они продолжили общение, а сестра Наташа дружила с дочкой Карнауховой - Галей, которая тоже была в эвакуации: «И я помню Ирину Валерьяновну, она приходила к нам на канал, дарила нам с сестрой свои книжки» - рассказывает Татьяна Всеволодовна Рождественская.
4. Александра Ивановна Лаврентьева-Кривошеева
Изучение биографии Александры Ивановны я начала в Центральном Государственном архиве литературы и искусства. Там было не так много её документов, но мне удалось выяснить, что Александра Ивановна родилась в 1893 году в городе Николаев Херсонской губернии. Долгое время я не могла отыскать информацию о том, когда Лаврентьева-Кривошеева переехала в Ленинград и где она жила, но поработав в Центральном Государственном архиве Санкт-Петербурга, я нашла информацию об этом. Оказалось, что она переехала в Петроград в июне 1918 года, и проживала по адресу: Митавский переулок, дом 3, квартира 1.
Я выяснила, что она училась в четырёхклассном училище на Васильевском острове, после чего поступила в семиклассное женское училище принцессы Терезии Ольденбургской, потом поехала в Москву, где училась в Государственном Московском Университете и вернувшись в Ленинград, поступила в Академическую школу на площади Воровского (ныне — Исаакивеская площадь). В Ленинграде она работала литературным редактором, критиком, литературоведом. С 1928 года она начала свою писательскую деятельность. Состояла в объединении Союза писателей с 1938 года. Была кандидатом филологических наук. Проживала Александра Ивановна по адресу: набережная реки Мойки 31, квартира 42. Александра Лаврентьевна написала множество книг и статей по истории русской литературы.
Работая с документами Центрального государственного архива историко- политических документов Санкт-Петербурга, я выяснила, что в годы войны Александра Ивановна эвакуировалась с лагерем Литературного фонда, вместе с ней был 14-летний сын – Май Александрович Лаврентьев. В эвакуации она была директором лагеря, начальником старшей группы, работала секретарём партийной организации колхоза «8 Марта». Так писала Александра Ивановна в своей автобиографии, которую я нашла в документах Центрального Государственного архива историко-политических документов: «Когда началась война, была послана президиумом и партийной организацией начальником лагеря детей писателей в Ярославскую, а затем в Молотовскую область, где проживала до сентября 1943, когда обкомом ВКП(б)1 была направлена на работу главным редактором в издательство Молотовской области». Работая с «Лицевым счётом рабочего и служащего», я выяснила, что Ирина Валерьяновна ушла в издательство Молотовской газеты «Звезда» и успела поработать на радио. В эвакуации она продолжала публиковаться. В Молотовской области в 1942-1944 годах вышел сборник «Уральцы в боях за родину», альманах «Прикамье».
Среди произведений, написанных в эвакуации, особой известностью пользуется рассказ «У нас в Пылаях». Это произведение о колхозной жизни, в нём многие герои - реальные люди, которые были в эвакуации. Так писали о её произведениях краснокамцы: «И мы, краснокамские школьники, зачитывались этими небольшими, но очень интересными книжками и даже не подозревали, что написаны они о наших сельских сверстниках, которые жили совсем неподалеку от нас. Теперь эти книжки можно найти только в библиотеках, уже зачитанными до дыр».
Александра Ивановна не сразу уехала в Ленинград. Она осталась в Пермском крае, временно работала в Молотове. Осенью 1944 года Александра Ивановна реэвакуировалась. За работу в эвакуации она была награждена медалью «За доблестный труд в Отечественной войне» в 1946 году.
В сентябре 1944 начала работать редактором в новом для неё издании «Молодая гвардия». Там она проработала до апреля 1947 года. О том, где в последующие годы работала Александра Ивановна, нам ещё не удалось узнать, но я буду продолжать поиски.
5. Нина Владимировна Гернет
Изучая списки педагогов и обслуживающего персонала лагеря Литфонда, я обратила внимание на женщину с фамилией Гернет - такая мне ещё не встречалась в изучении эвакуации, но её книги были когда-то у моей бабушки. Я решила узнать, кем Нина Владимировна была в эвакуации, поскольку в списках графа «занимаемая должность» была пропущена. Так как она была известным литератором, я решила обратиться к поиску в сети Интернет, но ни слова об эвакуации я так и не нашла.
Тогда я отправилась в Центральный Государственный архив литературы и искусства, где познакомились с документами Нины Владимировны. Я выяснила, что она училась в Одесской женской казённой гимназии, потом поступила на физико-математический факультет Новороссийского Университета, совмещала учебу с занятиями в Институте Народного Образования на литературном отделении.
В 1924 году Нина Владимировна переехала в Ленинград, где работала в школах II ступени инструктором физкультуры и училась в институте сценических искусств, который окончила в 1930 году по режиссёрскому отделению. Спустя год вышла её первая книга в издательстве «Молодая гвардия» - «Тринадцатый в мире», после чего она была приглашена на работу редактором детского журнала «Чиж». С этого момента Нина Владимировна начала много писать и посвятила свою жизнь литературе.
Изначально в документах информации об эвакуации я не могла найти, но, изучив автобиографию Гернет подробней, я обнаружила, что в 1927 году у неё родился сын - Эрик Михайлович Раущ-Гернет, а с 1934 года она вступила в Литературный фонд. Поэтому в июне 1941 года она была эвакуирована с лагерем Литфонда в город Гаврилов-Ям Ярославской области, а потом, как и все литфондовцы, переехала в деревню Чёрная Молотовской области. Но там Нина Владимировна пробыла только полгода, поскольку в Молотове вместе с группой ленинградских артистов Театра оперы и балета работала в концертно- эстрадной группе, участвовала в концертах для детей. Возможно, именно поэтому у литфондовцев была возможность посещать театр имени Кирова в эвакуации. О походах в театр вспоминал Михаил Козаков: «Я бывал не раз в театре оперы и балета и видел балеты и спектакли Ленинградского театра имени Кирова с участием Дудинской, Сергеева, Балабиной, Зубковского, Вячесловой, Лопухова. Помню дирижёров Самосуда и Пазовского, певца Середу, писателей Дактиля, Штейна, Каверина и других...» Фаина Дмитриевна Бесценная – бывшая воспитанница лагеря Литфонда - рассказывала о походах в театр своему сыну – Андрею Сергеевичу Зонину. С ним мне недавно удалось связаться, и он поделился со мной воспоминаниями своей мамы. Сказал, что она часто вспоминала, как их лагерь водили в театр на балет, там они увидели даже Татьяну Вечеслову. Это было радостное и яркое событие.
В эвакуации Нина Владимировна продолжала писать. Одно из наиболее известных произведений военного времени – «Приказы Васи-командира». По заданиям Обкома ВЛКСМ Нина Владимировна ездила по заводам и военным объектам как очеркист. В феврале 1943 года она переехала в Москву, где возобновила работу с театром Образцова. В сентябре 1945 года вернулась в Ленинград, где проживала по адресу: улица Блохина, дом 17/1, квартира 19. 20 апреля 1946 года Нина Владимировна была награждена медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне».
6. Рита Яковлевна Райт
Об этой женщине мне рассказала Ирина Роскина. Её семья хорошо знала Риту Яковлевну. О ней сохранилось много воспоминаний и статей разных людей, но о её жизни в эвакуации информации совсем немного. Я решила узнать, какой она была, чем занималась в эвакуации.
Работая с документами Центрального Государственного архива литературы и искусства Санкт-Петербурга, я нашла личную карточку Риты Яковлевны. Изучая документ, узнала, что её настоящее имя Раиса, фамилия – Черномордик; она родилась в семье врача в 1898 году в деревне Петрушево Херсонской губернии, поэтому пошла по отцовским стопам и поступила учиться в медицинский университет в Москве. С 1920 года Рита Яковлевна работала в Московском «РОСТА»1, где писала тексты к плакатам под руководством Владимира Маяковского. В 1923 году она переехала в Ленинград, где устроилась работать в лабораторию академика Павлова и одновременно преподавала английский язык.
В 1938 году её приняли в Союз писателей как переводчика. В её переводе впервые появились русские версии многих произведений Генриха Бёлля, Франца Кафки, Уильяма Фолкнера, Курта Воннегута, Натали Саррот, Анны Франк, Эдгара По и многих других писателей. Рита Яковлевна - автор художественной биографии «Роберт Бёрнс», воспоминаний о Владимире Маяковском, Велимире Хлебникове, Анне Ахматовой, Самуиле Маршаке и Борисе Пастернаке. Она печатала статьи о литературе западных стран, о проблемах художественного перевода.
Работая со сборниками Весь Ленинград за 1922, 1925, 1930 и 1935 года я не обнаружила в нём Риту Яковлевну и её мужа. Но обратившись к документам Центрального Государственного архива литературы и искусства Санкт-Петербурга я нашла довоенный адрес Риты Яковлевны: Ленинград, Кировский проспект, дом 35/75, квартира 43.
Когда началась война, в составе лагеря Литфонда она эвакуировалась со своей семилетней дочкой Маргаритой Николаевной и четырнадцатилетним сыном Александром Филипповичем. Их я нашла в списках эвакуированных. Но у детей разные отчества, это противоречит биографии Риты Яковлевны – у неё был муж Николай Петрович Ковалёв. Почему у Александра отчество Филиппович? В ходе исследования оказалось, что Александр был усыновлён Ритой Яковлевной. Настоящая фамилия мальчика – Рабинович. И получается, что он родственник Риты Яковлевны – сын её сестры. Мальчик остался один: отца расстреляли, а мать приговорили к 8 годам лагерей, но его усыновила тётя.
Так вспоминал об Александре Виктор Ильич Варшавский – один из воспитанников лагеря Литфонда: «Был он на несколько лет старше меня и в лагере в Гаврилов-Яме его звали Сашка Райт. Он был капитаном футбольной команды, пользовался в лагере непререкаемым авторитетом и заступался за меня и Маргариту, говоря, что только он может пользоваться правом нас бить».
Некоторые воспитанники лагеря Литфонда успели повоевать. В их числе был и Александр Филиппович. Он поступил в Школу Юнг Северного флота и служил на торпедном катере ТК-209. Александр Ковалёв погиб 9 мая 1944 года, закрыв своим телом пробитый на катере паропровод.
В лагере ленинградского Литературного фонда оказалась будущая мама Ирины Роскиной – Наталья Александровна Роскина. Она хорошо помнила Риту Яковлевну и её детей: «Маргарита была младше моей мамы и, как я понимаю, была в группе с маминым двоюродным братом будущим инженером Женей Гринбергом, а также с будущим актером Мишей Козаковым и будущим кибернетиком Виктором Ильичом Варшавским». Воспоминания Виктора Ильича об эвакуации сохранились, в них он тоже упоминает Риту Яковлевну: «Уехал в эвакуацию с детским лагерем Литфонда. На весь набитый до отказа вагон у нас был один взрослый человек — тётя Рита, Рита Яковлевна Райт. С нами ехала её дочка, Маргарита, которую дома все звали Киска, и её приёмный сын Шурик Ковалёв».
В ходе анализа воспоминаний эвакуированных оказалось, что Рита Яковлевна была только на первом этапе эвакуации с Литфондом – в городе Гаврилов-Ям Ярославской области. Она уехала оттуда по вызову мужа – Николая Петровича Ковалёва в Архангельск, где до 1944 года работала на радио. Николай Петрович был подводником, инженером-капитаном 1 ранга.
Ирина Роскина вспоминает о ней так: «Со времен эвакуации осталось некая нежность. Рита Яковлевна звала мою маму Наташечкой. Помнила, как мне кажется, что моя мама и Саша были одногодками и что мама рано осталась сиротой. Не знаю, поддерживалось ли знакомство после войны, наверное, где-то встречались, но я до 1962 г. совсем не знала Риту Яковлевну. А в 1962 г. она, и мы с мамой, поселились в кооперативном доме у метро Аэропорт». Я решила проверить, были ли они одногодками или нет. Снова обратилась к спискам эвакуированных. «Роскина Наталья Александровна – 14 лет; Райт Александр Филиппович – 14 лет». Они действительно были одногодками и находились в группе старших школьников.
О том, какая была Рита Яковлевна, пишет Ирина Роскина: «Про неё говорили «обезьянка с немецкого и французского» - не помню, кто придумал. Хотя она и с английского много переводила, даже, может быть, больше. Если сделать такой жест, как будто на клавиатуре быстро-быстро печатаешь и посмотреть оживленно, с любопытством, то получалось похоже. У неё была плюшевая коричневая шубка – в моё время одну шубку носили десятилетиями, в ней сходство с обезьянкой усиливалось. Её называли не только обезьянкой, но и акулой. По-моему, каждого добившегося успеха переводчика называли именно этим словом - «акула», хищник, все лучшие книги для перевода хватает себе. А как можно было не хватать? Конечно, в СССР издавали много переводных книг, однако всё равно не всем доставалось (тем более, что хотелось получить для перевода хорошую книжку, художественно ценную, знаменитого автора)».
Таким образом, благодаря воспоминаниям, документам и статьям о Рите Яковлевне Райт мне удалось найти информацию о её жизни до и во время войны. Я буду продолжать писать свою работу и надеюсь найти сведения о её послевоенной жизни.
7. Ирина Павловна Стуккей
В ходе исследования я часто встречала воспоминания Натальи Рождественской – в годы войны ещё совсем маленькой девочки – Наташи. Оказалось, что в эвакуацию она уехала из Ленинграда со своей мамой – Ириной Павловной Стуккей, которой посвящена седьмая глава моего исследования.
Ирину Павловну я нашла в списках эвакуированных сотрудников лагеря Литфонда. В графе «занимающая должность» написано: педагог-воспитатель младшей группы. Для того, чтобы узнать о её жизни я отправилась в Центральный государственный архив литературы и искусства Санкт- Петербурга, где мне удалось отыскать «свидетельство гражданки Стуккей Ирины Павловны» В документе было написано, что она родилась в 1906 году в Петрограде. В 1929 году поступила в Ленинградский Государственный историко-лингвистический институт на отделение «История материальной культуры». И окончила его в 1931 году по специальности «музеевед». К сожалению, на этом информация об Ирине Павловне в документе закончилась. Но я продолжила поиски и узнала, что она была женой поэта Всеволода Александровича Рождественского, и что в 1945 году у них родились девочки-двойняшки – Милена и Татьяна.
В 2020 году мне удалось отыскать их контакты, и я взяла у них интервью. Также они поделились со мной воспоминаниями своей старшей сестры – Натальи и фотографиями их семьи. Милена Всеволодовна и Татьяна Всеволодовна рассказали мне об Ирине Павловне подробно. Оказалось, что род Стуккей ведёт своё начало ещё с XVIII века. Именно в это время их предок – инженер-кораблестроитель приехал в Петербург из Шотландии для строительства Охтинских верфей.
От сестёр Рождественских я узнала, что Ирина Павловна занималась древнерусским искусством, преподавала историю в школах, водила экскурсии в Царском Селе, Гатчине, Павловске. В эвакуацию с лагерем Литфонда она уехала не только как жена писателя, но и как учитель истории: «Моя мама вскоре тоже перешла работать в школу, где преподавала историю. Ученики всегда вспоминали об ее артистических уроках. До самой смерти в 1979 году они её навещали, с ней советовались».
Её старшая дочь Наташа вспоминала, как они собирались в эвакуацию:
«Разрешалось брать с собой очень мало груза. Да и настроение было такое, что казалось, к осени война кончится, и все вернется на круги своя. Мама, увидев количество тюков некоторых отъезжавших, быстро вернулась домой, и свернула ещё один пакет с учебниками и литературой по истории. И как они ей в деревне пригодились, когда она начала работать в школе!»
В эвакуации у Ирины Павловны были помощницы: Ида Исааковна Слонимская и Ида Моисеевна Фроман. Работы было очень много, Наталья Всеволодовна писала об этом: «Мама жила всеми лагерными интересами, добивалась справедливости, хлопотала за других, старалась помогать, чем могла. В тех трудных условиях люди это ценили».
Ирина Павловна вела переписку со своим мужем - Всеволодом Александровичем. Он посвятил ей своё стихотворение:
«Ко мне пришло письмо по почте полевой
В заснеженный блиндаж с далекого Урала.
Уже немало дней ношу его с собой
И помню наизусть все то, что ты сказала…»
Эти письма сохранились, и из них я узнала, как жила Ирина Павловна в эвакуации, чем занималась. Вот некоторые отрывки: «Наконец-то получили от тебя письмо. Очень я волновалась, дорогой мой: не было писем две недели. Очень рада, что ты устроился неплохо. У нас все то же: школа, доклады, хлопоты, пилка, топка печи»; «Всё время очень тревожно на душе. Как- то вы там, как вы мерзнете и мокнете? Живы ли вообще? У нас началась зима. Много работы и по школе, и по месткому (я – председатель), и по Cовету жен. Масса всяких организационных вопросов кроме школьных дел»; «С утра надо приступать к своим обязанностям: вода, печка, дрова (кстати, последняя топка, что буду делать завтра, не знаю). А сейчас бураны опять, и выдувает страшно. А потом подготовка к урокам и в школу к часу…».
В Центральном государственном архиве литературы и искусства я нашла ценный документ за 1942 год, в котором планируется отпуск Всеволода Александровича в Чёрной. Пишет Пётр Георгиевич Скосырев: «Хотелось бы помочь Всеволод Александровичу получить хотя бы небольшой отпуск, но это крайне трудно. Война – это война, и военная служба – это военная служба. К тому же иным многое удаётся, а иным нет. Случай и судьба тоже имеют некую силу…» В 1943 году Всеволод Александрович приехал в деревню Чёрная. Сохранилась даже фотография того времени, её я отыскала, изучая сайт музея Николаевской мужской гимназии.
Изучая письма Рождественских, я нашла и письмо Лидии Михайловны Стуккей – мамы Ирины Павловны, которая
тоже была в эвакуации. Она писала Всеволоду
Александровичу – своему зятю: «…Ира наша большой молодец. В это тяжелое время она показала себя с лучшей
стороны и выдержала экзамен на 5+. Ко всем невзгодам нашей жизни (а их так
много!) она относится терпеливо, стойко,
несет на своих плечах все заботы о нас,
- о старых и малых. К осени сняла со
своего огорода 20 пудов картошки, 5 кг лука, столько же моркови, брюквы,
свеклы. Все это вспахано, посеяно,
выполото, снято ею одной. Работала
в колхозе на молотьбе, и если бы Вы видели ее, когда она возвращалась домой грязная, запыленная и
замученная. Сейчас в лагере она заняла очень видное место, пользуется полным доверием и уважением, ее всюду
выбирают, с нею считаются. Ведь ее стараниями 40 с лишним человек получили
паек. То же самое в школе…»
Из интервью с Татьяной Всеволодовной и Миленой Всеволодовной я узнала, что Лидия Михайловна тоже работала в эвакуации. «Она была учительница по призванию» - писала Наталья Рождественская. В эвакуации, в деревне Чёрная Пермского края, она занималась с теми, кто по болезни не мог ходить в школу, с отстающими или пропустившими несколько лет учёбы. «Она очень тяжело переносила наши бытовые условия, у нее сильно болели суставы, искалеченные полиартритом руки и ноги, и помочь ей было нечем. Только сочувствием», - вспоминала Наталья.
В годы войны, Наталья Всеволодовна - тогда ещё маленькая Наташа, написала стихотворение для своей бабушки:
«Баба Лиля милая, милая моя,
Сколько сил истрачено было у тебя!
Ты не плачь так часто, милая моя,
Знаю, будут силы, будут у тебя.
Мы покинем Черную и уедем в край,
Где растут бананы, где всегда тепло.
Будешь ты лечиться в грязевой воде,
Буду я учиться в школе при тебе.
Баба Лиля милая, милая моя,
Мы еще увидим теплые моря!»
В 1944 году Рождественские вернулись из эвакуации в Ленинград. Ирина Павловна работала в Музее Академии художеств, занималась восстановлением дома-музея И.Е.Репина «Пенаты», работала внештатным сотрудником Русского музея.
Андрей Сергеевич Зонин – сын Фаины Дмитриевны Бесценной – бывшей воспитанницы лагеря Литфонда вспоминает об Ирине Павловне так:
«Всю жизнь моя мама дружила с Ириной Павловной Рождественской, часто вспоминала её, мы вместе ходили к Рождественским на канал Грибоедова. Она была красавицей в молодости, образованная, воспитанная. Немножко чопорная. Яркая личность».
Татьяна Всеволодовна рассказывала: «Об эвакуации после войны вспоминали очень часто, много рассказывали, мама дружила со многими, постоянно они встречались, чаще всего вспоминали что-то весёлое, как устраивали праздники для детей, ёлки, какая была взаимовыручка и поддержка во всем. В эвакуации мама дружила с Мариной Николаевной Чуковской, с Зоей Александровной Никитиной, с Ириной Валерьяновной Карнауховой, помню её хорошо, они и после войны дружили, а сестра Наташа дружила и с её дочкой Галей. Мама была очень гостеприимным и широким человеком, часто собирались именно у нас, еще и потому, что отдельная квартира, а многие жили в коммуналках. Очень хранили "черновское" братство, и дети - "черновцы" продолжали держать связь и после войны, следили за судьбой друг друга, общались по возможности».
Таким образом, благодаря документам Центрального Государственного архива литературы и искусства Санкт-Петербурга, воспоминаниям сестёр Рождественских, военным письмам и стихотворениям, мне удалось узнать об Ирине Павловне Стуккей и её семье больше.
Заключение
Моя работа – это часть исследования, которое я буду дополнять, работая в музеях, общаясь с воспитанниками лагеря, находя новую информацию в архивных документах, книгах, статьях…
Я буду продолжать писать свою работу, углубляясь в изучение биографий сотрудников лагеря Литературного фонда. Я собираюсь более подробно изучить биографию врача – Самуила Григорьевича Берлянда, отыскать его фотографии, ленинградские адреса, установить место его захоронения. Я буду искать информацию о послевоенной жизни Александры Ивановны Лаврентьевой- Кривошеевой. Я надеюсь, что мне удастся связаться с внуком Нины Владимировны Гернет – Дмитрием Эриковичем Репиным. В 2021 году я планирую съездить в лагерь под Лугой, в котором отдыхали литфондовцы после эвакуации; лично встретиться с воспитанниками лагеря Литфонда и родственниками, которых удалось найти. История эвакуации лагеря Литфонда – это лишь одна небольшая страничка огромной летописи Великой Отечественной войны, но в ней, как в капле воды, отразилась вся история и проблемы эвакуации в целом.
Комментарии