Все писатели равны...

Ссылаться на Джорджа Оруэлла как на некий моральный авторитет – практика интернациональная: «Оруэлл сказал бы...», «Оруэлл оценил бы...», «Оруэллу бы понравилось...». Между тем Джордж Оруэлл – слишком сложная, внутренне противоречивая фигура, откровенно неудобная, чтобы поднимать ее на знамя. До последнего времени биография британского классика была известна отечественным читателям в основном фрагментарно. Книга Юрия Фельштинского и Георгия Чернявского проливает свет на историю жизни писателя.

ФОТО Shai Halud/shutterstock.com

Эрик Блэр, более известный под псевдонимом Джордж Оруэлл, родился в семье профессионального наркоторговца (точнее, «помощника заместителя опиумного агента»). Закончив престижный Итонский колледж, добровольно поступил в имперскую колониальную полицию, которая отнюдь не цветы туземцам раздавала. Пять лет отслужил в Бирме – без блеска, но и без нареканий. Из Эрика Блэра получился образцово-показательный «белый сахиб». Как свидетельствуют очевидцы, кулаки и трость он пускал в дело не задумываясь: мог, например, безжалостно отделать толкнувшего его индийского подростка. Сам писатель вспоминал этот жизненный этап со смесью стыда и чувства вины: по словам Оруэлла, там, на Востоке, он чуть было не стал «частью системы угнетения».

Под влиянием обстоятельств Эрик Блэр часто менял убеждения и темпераментно обрушивался на то, что еще вчера горячо защищал: из пацифиста эволюционировал в сторонника «партии войны», из адепта теории революционных преобразований – в певца милых консервативных ценностей, из противника капитализма и государства как института – в патриота Англии. Непримиримый противник колониализма, во время Второй мировой войны он поступил в редакцию Би-би-си, вещавшую на Индию и Юго-Восточную Азию, и призывал жителей колоний всемерно поддержать британскую политику.

Ну а на закате жизни в разгар холодной войны смертельно больной писатель отметился доносом на политических противников, переданным в британские «компетентные органы». Список общественных деятелей, литераторов и журналистов, симпатизирующих коммунистам, который борец за свободу слова отправил сотрудникам информационного исследовательского департамента, содержал 36 фамилий и через несколько дней был дополнен.

Так что главные находки Оруэлла – практика двоемыслия, «двухминутки ненависти», «мыслепреступления», ежедневное переписывание истории и даже ставшая крылатой фраза «все животные равны, но некоторые равнее» – не абстрактные фантазии «диванного эксперта», а художественное преломление реального жизненного опыта писателя. Более того: отчасти «Скотный двор» и «Тысяча девятьсот восемьдесят четыре» (сам автор настаивал именно на таком написании) – результат психотерапевтического выговаривания, борьбы Блэра с темной стороной собственной натуры. И борьба эта, как видно из биографии, шла с переменным успехом.

Главное достоинство работы Фельштинского и Чернявского – информативность. На этих страницах приведено великое множество фактов о жизни Эрика Блэра – Джорджа Оруэлла: нам расскажут даже, где именно писатель предпочитал уединяться со своими подругами. Однако дотошность биографов удивительным образом сочетается с поверхностностью суждений, публицистичностью и даже фельетонностью стиля. Например, «Посмертные записки Пиквикского клуба» Чарльза Диккенса соавторы называют «книгой о клубе чудаков, путешествующих по Англии и наблюдающих «человеческую природу». Г. К. Честертон, по их мнению, «считался верным католиком, хотя религия служила ему, скорее, фоном для философских размышлений». Зрелого Бернарда Шоу нам представляют как «высоколобого попутчика Сталина, восхвалявшего все, что происходило в советской тоталитарной империи, оправдывавшего «большой террор» и даже аграрные фальшивки авантюриста Лысенко».

Место анализа часто занимает декларация лозунгов. «Любая практическая попытка создать социализм неизбежно заканчивалась возникновением тирании», – чеканят соавторы, начисто забыв про «шведскую модель социализма», доказавшую свою эффективность много десятилетий назад. Не всегда ориентируются Фельштинский с Чернявским и в историческом контексте. «Ни антибиотиков, ни даже пенициллина тогда не существовало», – пишут биографы в одной из глав, хотя эксперименты по применению пенициллина (подчеркну: одной из разновидностей антибиотиков) шли уже в середине 1920-х. Замечание Блэра о том, что на британской сцене «показывают всего Шекспира», они принимают за сарказм – между тем в викторианской Англии почти все пьесы Великого Барда традиционно ставились со значительными купюрами, так что это не ирония, а всего лишь констатация факта.

Но самое печальное, конечно, – стилистическая небрежность Фельштинского и Чернявского. «Прерывала свои общения и развлечения», «отец, у которого воспылали патриотические чувства», «очерк Оруэлла о Диккенсе стал свидетельством неразрывности Оруэлла»... Хотелось бы, чтобы биография одного из самых значительных британских литераторов XX века была написана более чистым и грамотным русским языком. Хорошо бы еще без политической риторики и тяжеловесного канцелярита – но это уже, боюсь, недостижимый, почти утопический идеал.

Юрий Фельштинский, Георгий Чернявский. Джордж Оруэлл: Жизнь, труд, время: Биография. – М.: Книжный клуб Книговек, 2014.

Эту и другие статьи вы можете обсудить и прокомментировать в нашей группе ВКонтакте

Материал опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 061 (5434) от 08.04.2015.