Соразмерность человеческой психике
Несколько дней в Петербурге гостил Аркадий Ростиславович НЕБОЛЬСИН, потомок по материнской линии декабриста Пущина, по отцовской — контр-адмирала Небольсина, профессор Калифорнийского и Нью-Йоркского университетов. В наш город Аркадий Ростиславович прибыл не столько с желанием в очередной раз полюбоваться историческим центром города, сколько в беспокойстве за состояние этого центра. Профессор был аристократически мягок в интонации, но резок в словах. И их сложно не учитывать: 74-летний профессор Небольсин — консультант ИКОМОС (этот совет проводит оценку объектов — кандидатов в список Всемирного наследия) и глава объединения «Классический город»», филиала Международного общества спасения памятников архитектуры и ландшафта, одним из создателей и попечителей которого выступает принц Чарльз. Наш обозреватель Анастасия ДОЛ ГОШЕВА встретилась с Аркадием Ростиславовичем в Фонде Лихачева.
— Аркадий Ростиславович, ваш главный интерес — сельские церкви России, однако перед поездкой в Тверь вы посетили Петербург...
— Да, сельские церкви всегда были моей главной заботой, мы собираем деньги на то, чтобы спасти их от полного разрушения. Есть очень известное общество «Сельская церковь», и, например, в сотрудничестве с международным благотворительным фондом «Константиновский» недавно были собраны средства на реставрацию церкви в подмосковном Теплове, ее построил замечательный петербургский архитектор Львов. Эта церковь вошла в список Всемирного фонда защиты памятников (World Monuments Watch), список время от времени обновляется, состоит он из ста объектов мирового значения, находящихся под угрозой.
Российских объектов в этом списке три. И первым из них стоит — догадайтесь, что? «Небесная линия» Петербурга (помимо нее и церкви в Теплове в списке также 105-летняя башня ВНИИ метрологии им. Менделеева в Петербурге. — А. Д.). Отношение к историческому центру Петербурга вызывает сильное беспокойство мое и моих друзей за рубежом, общества «Классический город», Фонда моего племянника Павла (Пола Хлебникова, убитого в 2004 году редактора русской версии журнала «Ньюсуик». — А. Д.).
Нувориши могли бы строить свои сооружения в отдалении от центра — пожалуйста, им никто не мешает, но почему-то их агрессия направлена прежде всего на прекрасное, на центр Петербурга, Твери, Торжка. У них нет чувства вкуса, такта... Принц Чарльз в свое время сказал, что такое нашествие хуже войны — потому что, если упадет бомба, можно памятник воссоздать, а когда внедряют какую-то безвкусицу-новодел — получается сплошное уродство.
— Вы ссылаетесь на принца Чарльза, но в Лондоне памятники окружены небоскребами.
— В этом принца Чарльза трудно винить: это все началось в поздние 1950-е, когда он ребенком был! И я, выходец из Оксфордского университета, помню, как это все начиналось в Лондоне. А началось с того, что появился первый небоскреб. У сада Букингемского дворца! Недалеко от Вестминстерского аббатства и здания парламента, недалеко от Виг Бена! Королева и принц Филип не смогли противостоять строительству этой стекляшки, и на их совести то, что у них возле сада растет такое... не могу подобрать подходящее неприличное слово. До того в Лондоне были викторианские здания, были и весьма неуклюжие сооружения, но ничего подобного нью-йоркским небоскребам не строили, пока не появилась эта гадина.
А потом стали возводить другие небоскребы. И к тому времени, когда принц Чарльз стал взрослым человеком, уже было поздно. Ему кое-что удается делать, его соображения по этому поводу вы можете прочитать в его книге A Vision of Britain, там упоминается и Дмитрий Лихачев. В книге видно, насколько похожи события, происходившие в Лондоне тогда и происходящие в Петербурге сейчас.
— Тогда отдельно любопытно, что удалось принцу предотвратить?
— Например, был план окружить собор святого Павла небоскребами. Надо ли говорить, как меня это волновало: по линии моей бабушки-англичанки мы в родстве с архитектором, построившим этот собор, — Кристофером Реном, самым замечательным архитектором в английской истории. И вот это творение просто потонуло бы в окружении новых высотных зданий, как уже случалось с европейскими соборами.
Принц Чарльз вмешался — и в результате появились не самые интересные, но достаточно низкие строения, и собор более-менее над ними возвышается. Или другой пример: когда хотели построить филиал Национальной галереи в стиле модерн (такое большое кошмарное здание), принц Чарльз возмутился и навсегда обидел модернистов, сказав, что это здание будет на лице Лондона как... как carbuncle.
— Карбункул? Забавно: карбункул — это ведь и «нарыв», и «ценный камень».
— В этом случае — именно нарыв. И в конце концов построили вполне приемлемое, хоть и не слишком впечатляющее здание, которое не портит Трафальгарскую площадь.
— То есть самое лучшее, что можно построить по соседству с прекрасным, — это нечто максимально неприметное?
— Получается, так. Не знаю... У принца есть хорошие архитекторы, его собственные, но они проявляют свою фантазию в поместьях принца Чарльза довольно далеко от Лондона.
— А вы бы тоже назвали модернизм «карбункулом»?
— Да. Я всегда отвергал модернизм. Я считаю, что Ле Корбюзье нанес много вреда, и в конце концов мир получил эти высоченные «коробки» и «шкафы» из стекла — например, башни Всемирного торгового центра, которые были разрушены террористами 11 сентября. Мне очень жалко людей, которые тогда погибли, но, видимо, нельзя было строить такие здания с самого начала: во- первых, это опасно; во-вторых, башни были плохо построены; в-третьих, в среде архитекторов и финансистов тогда царила коррупция... Надо было иначе делать. В Нью-Йорке, кстати, есть красивые небоскребы. Они появились в 1920 — 1930-е годы. Дивный небоскреб Крайслер... Эмпайр стейт-билдинг. Если вы не были в Америке, то фильм «Кинг Конг» наверняка смотрели, Кинг-Конг на это здание карабкался, то есть вкус у него, очевидно, был.
— В другом фильме Кинг-Конг карабкался как раз на одну из башен Всемирного торгового центра.
— Да, там ему вкус изменил.
— Традиционный «петербургский» пример: в свое время здания нынешних «Аэрофлота» и Дома книги и Спас-на-Крови считались безвкусицей — и ничего, все привыкли.
— Не все привыкли. Есть хорошая история — я ее уже рассказывал молодежи из петербургского движения «Живой город», они меня сопровождают в моем нынешнем приезде в Россию. Так вот, в 1978 году я по просьбе Дмитрия Сергеевича Лихачева отправился к главному архитектору Ленинграда — защищать Спас-на-Крови. Его собирались сносить, он был в аварийном состоянии. Я, как мог, заступался за храм — говорил, что это исторический памятник. А главный архитектор заявлял: это здание не представляет никакого архитектурного интереса, оно уродливо, так что город и без него может жить. Я продолжал: нет, это история, символ нашего прошлого... И при этом я считал и считаю это здание действительно неудачным. Оно хорошо смотрится издали, но если подойти близко... Нет, не в моем вкусе этот а-ля рюс.
И я не стал считать со временем, что Дом книги хорош. Я по-прежнему полагаю, что стеклянный купол не годится для Невского проспекта. Но Дом книги — это тоже история... Я же не утверждаю, что до революции в Петербурге не строили уродливые здания — строили. Наверное, первый шаг к этому был сделан, когда Николай I отказался от классицизма и выгнал Росси, не дав ему завершить некоторые великолепные идеи. И начались эти а-ля рюс, затем эклектика. Но по сравнению с тем, что происходит сегодня, то были детские игры. Да, к Эйфелевой башне привыкли, она сейчас воспринимается как милая шутка, но она не сплошное строение, она сквозная. А к небоскребу «Монпарнас» в Париже так и не привыкли, и собираются его сносить. А глава британского общества архитекторов создал список зданий, которые рекомендуется снести...
— Что может стать преградой безвкусице? Понятие «прекрасное» всяк понимает по-своему.
— Настоящей преградой безвкусице должен быть закон. В Риме, например, действует очень строгий закон, и там все сохраняется. И в законе нужно прописать не только высоту зданий, но и в каком стиле и из какого материала их позволительно строить в историческом центре. А если нарушается закон, то нельзя ограничиваться тем, что нарушитель просто заплатит штраф. Нарушителя надо обязать за собственные средства снести то, что построено незаконно. Я считаю, например, что с петербургского «Монблана» непременно нужно снять несколько этажей.
А если говорить о том, какое здание можно назвать прекрасным, то это здание, которое соразмерно человеческому телу и человеческой психике. Уже давно рассчитано, как пропорции человеческого тела сочетаются с пропорциями колонны, арки и так далее. По-моему, все ясно, и это можно доступно объяснить. Например, я позволил себе это сделать в моей книге «Метафизика прекрасного». И в любом случае можно руководствоваться пушкинским лаконичным определением прекрасного: соразмерность и сообразность.
Материал был опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости»
№ 134 (3926) от 24 июля 2007 года.
Комментарии