Сергей Урсуляк: «Верю, что все переменится»
На прошедшем недавно в Петербурге кинофестивале «Виват кино России» одним из гостей был режиссер Сергей УРСУЛЯК («Ликвидация», «Жизнь и судьба», «Тихий Дон»), который приехал, чтобы вручить Светлане Крючковой приз «Живая легенда российского кино» и поделиться воспоминаниями о совместной работе над фильмами. В один из фестивальных дней журналист Елена БОБРОВА перехватила Сергея Владимировича и выяснила, почему же он так любит делать кино про прошлое.
ФОТО pixabay
ФОТО Сергея ФАДЕИЧЕВА/ТАСС
– В финале этого года первый вопрос: вы что-то обнаружили новое для себя в нынешней пандемической реальности?
– Прежде всего я увидел, несмотря ни на что, в соцсетях огромное количество по-настоящему смешных, остроумных вещей по поводу глобального кошмара, в котором мы все оказались. Это добрый знак – у нас духовно здоровая нация. Но если бы мы больше доверяли друг другу – государственная машина простым людям, и наоборот, – мы бы легче справлялись с пандемией. Но поскольку у нас исторически так сложилось, что мы не верим ничему, что раздается сверху, а наверху нас нередко считают недалекими и неразумными гражданами, – то имеем то, что имеем. У нас рефлекс – вроде понимаешь, что человек говорит правильные вещи, надо бы его послушать. Но, только потому, что он начальство, мы его не слушаем и выискиваем в его словах какой-то подвох.
– Не знаю, как в Москве, но в Петербурге я не раз слышала реплики вроде «мы блокаду пережили, что нам эта пандемия».
– Можно себя успокаивать как угодно и чем угодно. Но мне кажется чрезмерным, оскорбительным, когда сравнивают ковид с блокадой, с войной. В конце концов, где блокада и где мы с масками. Хотя кто знает, чем все закончится.
– Как думаете, наше кино быстро отреагирует на пандемию?
– На уровне глупости – мгновенно. Очевидно, что мимо столь драматического события в жизни огромного количества людей во всем мире кинематографисты пройти не могут, но, думаю, первая волна фильмов на эту тему будет не самая интересная.
– Но вы бы не отказались?
– Такого желания нет, но если вдруг завтра принесут замечательный сценарий на эту тему...
– А как вы выбираете сценарий?
– Прежде всего я должен читать, не останавливаясь. Как-то эмоционально подключаться к тексту. Если я заплакал – это мой материал.
– А засмеялся?
– Это куда реже. А вот заставить меня проникнуться материалом – это да. Я же очень сентиментальный человек, это видно по моим картинам.
– Какому автору до вас легче достучаться – типа Толстого или типа Достоевского?
– Толстого. Достоевский для меня слишком мучительный, слишком жесткий автор. Лишний раз в этом убедился, когда вчера в МДТ – Театре Европы посмотрел «Братьев Карамазовых». Даже в транскрипции Льва Додина Федор Михайлович для меня тяжел, мне трудно проникнуться им. Притом что спектакль очень хороший, с целым рядом прекрасных актерских работ.
– Не питерский вы все же человек!
– Не-а. Я сейчас люблю больше Петербург, чем раньше, может быть, поэтому стал замечать в нем какие-то нюансы, которые прежде упускал. В 1970-е годы, когда я здесь жил и работал, Ленинград мне казался сырым, неуютным, страшным. Но с каким же удовольствием я приезжаю к вам сейчас! Вот сегодня ехал поверху от площади Александра Невского до дальней оконечности Васильевского острова и каждую секунду думал: «Господи, как же красиво!». И главное, в Петербурге можно снимать какое угодно историческое время.
– Так приезжайте снимать.
– С удовольствием. Но, к сожалению, картина, о которой я сейчас думаю, не предполагает съемок в Петербурге.
– Это будет вновь история не сегодняшнего дня?
– Да, так получается.
– Почему вас интересует прошлое, а не «здесь и сейчас»?
– Потому что я не очень ощущаю современность. Она меняется, во-первых, очень сильно, а, во-вторых, мгновенно. И, наконец, нужно любить это самое «сегодня», чтобы им заниматься. А люблю больше прошлое, о котором и рассказываю. Мне очень интересна Россия 20 – 30-х годов ХХ века. Мне интересна Россия периода «оттепели», когда я был ребенком. И если честно, ту страну, которая существовала до 1990-х, я люблю больше, чем эту. Может быть, потому, что мне повезло, и я уже не застал каких-то ужасов, репрессий, черных воронков. Понимаю, что все то, что у меня есть сегодня, я получил уже в этой, а не в той стране, но все же у меня было счастливое детство, отличная юность, да и то, что я переживал в зрелом возрасте, меня вполне устраивало.
– Но вы не обошли своим вниманием 1990-е.
– Да, потому что бандитские разборки того времени были в чем-то честнее нынешних политических игр, романтики с большой дороги в конце концов уступили место циничным прагматикам. Потому что это было время иллюзий, когда я, как и другие, пытался строить идеальный мир в нашей стране.
– В вашем сериале про 1990-е «Ненастье» одна из самых, пожалуй, эмоциональных сцен – когда герои смотрят по телевизору, как спускается с флагштока советский флаг. Вы действительно жалеете о том времени?
– Я жалею не о том времени, а о той стране. То время было разным. И я согласен с президентом, который говорит, что крушение Советского Союза было глобальной гуманитарной катастрофой. Крушение огромной империи прошло по миллионам людей. Чтобы понять, что это так и есть, достаточно посмотреть на то количество русскоговорящих людей, которые оказались вне родины и которых мы бросили на произвол судьбы. Достаточно посмотреть на то, как повернулась, а то и сломалась жизнь тех, кто на протяжении 70 лет верил в светлое будущее, строил его, как мог, и был честным человеком. Вдруг то, во что ты верил, перестало серьезно восприниматься.
– Была альтернатива?
– Думаю, да. Слишком много было импровизации в том, что произошло. Слишком много амбиций не очень крупных личностей, которые мы приняли за любовь к нам. И слишком легко и необдуманно отказались от многих замечательных вещей, на основе которых можно было выстроить более справедливое общество.
– Сейчас советское киноретро в моде, и, судя по тому, что я слышала от молодых артистов, снимающихся в таком кино, это их иллюзорная тоска по тому «прекрасному прошлому», о котором они знают только по старому кино. Не так давно один актер с упоением рассказывал мне про таких душевных милиционеров в белых кителях.
– Может, милиционеры и не были в белых кителях, но они ассоциировались у нас только с защитниками обиженных и оскорбленных. Тогда обратиться в милицию, если что, – это было нормально. Сегодня нормально не обратиться в милицию. Естественно, у молодых артистов это вызывает ностальгию по тому, что они не пережили сами.
– А вы, как режиссер, не ощущаете ответственность за то, что «идеальный мир» так и не сложился? Ведь кино – мощный транслятор ролевых моделей.
– Это действительно проблема. Мы совершенно забыли о том, что кино – это не только развлечение, но и образец для подражания. И даже в некотором смысле путеводная звезда для многих. Сегодня кино в огромной степени утратило связь с реальностью. Именно поэтому мы по многу раз пересматриваем советские фильмы. Да, может быть, наивно, смешно, но от того, что мы видим на экране, нет ощущения дикой фальши, какое возникает очень часто, когда смотришь современное российское кино. Так не живут, так не говорят, так не ругаются, так не переживают. Все не так. Поверьте, это не старческое брюзжание. Я все равно верю, что все переменится. Как была модна диссонансная музыка, додекафония, но ведь все равно человек вернется к гармонии, к мелодии. То же и в кино. Надо просто пережить.
– Вы снимали кино про 1920-е, про 1940-е, про «оттепель», вернулись в 1990-е. Что вы поняли про наш менталитет, про страну, которая, несмотря на все испытания, вновь и вновь возрождается?
– Кажется, Василий Гроссман сказал, что мы возрождаемся, когда векторы ожидания и желания государства и человека совпадают. В нашей новой истории было несколько таких моментов – это война, «оттепель» и 1991 год, когда власть и простой народ объединяла некая большая идея. Так уж мы устроены, что иначе нас не собрать на таком пространстве. Поэтому, как мне кажется, нам не нужно себя сравнивать ни с Европой, ни с Америкой, ни с Азией – у нас своя история. И да, нам нужна мощная империя, основанная на какой-то серьезной идее, а не на том, чтобы копать свой маленький садик.
Материал опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 236 (6834) от 24.12.2020 под заголовком «Сергей Урсуляк: Верю, что все переменится».
Комментарии