Иосиф Райхельгауз ставит «Таланты и поклонники» Островского в «Балтийском доме»

Многие любители театра с удовольствием приходят на гастрольные спектакли в Петербурге, которые дает возглавляемый Райхельгаузом коллектив «Школа современной пьесы». Однако нынче случай особый. Иосиф Леонидович выпускает спектакль в городе, в котором он начинал постигать театральное дело. С известным российским режиссером Иосифом РАЙХЕЛЬГАУЗОМ беседовал театровед Сергей ИЛЬЧЕНКО.

ФОТО предоставлено пресс-службой театра «Балтийский дом»

- Полвека назад вы приехали в Ленинград из Одессы и поступили в Театральный институт на курс Бориса Вульфовича Зона. И вас отчислили за профессиональную непригодность. Почему?

- Это было решение самого Зона, и он был абсолютно прав. Довольно трудно установить пригодность или непригодность семнадцатилетнего человека для профессии режиссера. Сам я преподаю в ГИТИСе уже десятки лет, да и во ВГИКе был опыт. Но, несмотря на это, для меня установить профпригодность - непростое дело. Ведь человек должен иметь способности к обучению, должен быть пригоден к обучению в компании. Тогда, в юности, я был очевидно к этому непригоден.

Когда все случилось, моя перепуганная мама приехала из Одессы и добилась встречи с Зоном. Аргументы ее были понятны: «Мой мальчик очень способный!». На что мастер ответил: «Да, он очень способный. Но у меня дилемма: либо отчислить всех остальных и учить только вашего мальчика, либо отчислить вашего мальчика и учить остальных». И он был прав.

Правда, я был наглым мальчиком и на прощание сказал однокурсникам: «Пройдет время, и в институте будет творческая встреча со мной»...

- И она произошла?

- Да, во время очередных гастролей московского театра «Современник» в Ленинграде. К тому времени я уже окончил ГИТИС. На гастроли тогда привезли два моих спектакля - «А поутру они проснулись» и «Из записок Лопатина».

- Как я понимаю, для вас возвращение в Петербург носит некий символический характер.

- Абсолютно! Представляете себе - ровно пятьдесят лет назад я оказался в этом прекрасном городе, с которым столько связано... Я сейчас хожу по знакомым мне улицам и вспоминаю, вспоминаю, вспоминаю. Здесь много чего происходило, связанного с моей профессией. За три года, что я провел в Ленинграде, где я только ни работал! Ухитрился даже поработать ассистентом у Николая Павловича Акимова в Театре Комедии. Потрудился в постановочной части БДТ во времена Товстоногова. И уже тогда понимал, в каком великом театре мне довелось работать.

- А ваш любимый спектакль БДТ той поры?

- Все спектакли смотрел по многу раз. Их трудно сравнивать. Представляете себе: ЧТО я видел и в чем участвовал как рабочий сцены? «Горе от ума» с Юрским, «Идиот» со Смоктуновским, «Три сестры». Там такая замечательная была сцена Тузенбаха - Юрского и Соленого - Лаврова! Или сцена Ирины - Эммы Поповой и Тузенбаха. Они играли ее на фуре, которую я был обязан с помощью специального приспособления вывести к рампе. И, конечно, не забыть, как в «Горе от ума» ставили на сцене эти 32 колонны, которые придумал Товстоногов. Каждая колонна на моей спине полежала.

- Вы - многолетний художественный руководитель театра «Школа современной пьесы», в котором ставили почти всех современных авторов: от Семена Злотникова и Людмилы Улицкой до Евгения Гришковца. Почему сегодня вы обращаетесь к постановке пьесы Островского? На повестке дня лозунг «Назад, к Островскому»?

- Я в «Школе современной пьесы» сознательно не ставлю классику. А если такой проект случается, то это весьма своеобразная игра с классикой. Как было с «Чайкой» Чехова, а потом Акунина. Сейчас Максим Дунаевский сочинил по моему заказу мюзикл по «Шинели» Гоголя. Из классики принципиально ставлю только Чехова, и только в других театрах.

А с Островским случилась весьма поучительная история. Два года назад дал студентам задание: прочесть его пьесу «Таланты и поклонники». Они начали показывать этюды, фрагменты, а я их комментировал и в один прекрасный момент вдруг поймал себя на мысли: «Какая замечательная пьеса! И какая актуальная!».

Когда Сергей Григорьевич Шуб, генеральный директор театра «Балтийский дом», предложил мне поставить здесь спектакль, я ему приготовил целый список пьес. В основном современных. И только последним номером в этом перечне стояли «Таланты и поклонники». А он вдруг говорит: «Островский». И я подумал: «Значит, судьба».

- В чем актуальность сочинения господина Островского?

- Наш театр постоянно проводит конкурс на лучшую пьесу о современной жизни, так у меня во время нынешних репетиций полное ощущение, что «Таланты и поклонники» кто-то прислал именно на этот конкурс под псевдонимом «Островский». Будто некоторые диалоги подслушаны в популярных нынче общественных местах, особенно связанных с искусством.

Это пьеса о молодых людях, хотя традиции интерпретации классики порою мешали это увидеть. Сколько мы видели версий «Талантов и поклонников», в которых маму Негиной играла актриса, которой было хорошо за семьдесят. В нашем спектакле эту роль играют молодые красивые женщины, которым около сорока лет. В пьесе Островского есть все, чтобы ее поняли и ее прочувствовали те зрители, которые придут на наш спектакль. И прежде всего молодое поколение.

- Вам не чужды музыкальные эксперименты в театре. Достаточно вспомнить спектакль «А чой-то ты во фраке?», где смешаны были водевиль, балет и опера. Не возникало ли желание поставить «чистую» оперу?

- Это желание присутствует всегда. Но это серьезное испытание для любого режиссера. И если бы я решился на такую постановку, то взялся бы за русскую классическую оперу.

- То есть Чайковский, Римский-Корсаков, Бородин, Даргомыжский...

- Да, ставил бы кого-то из этих авторов. Важно, чтобы это была опера с хорошей литературной основой. Условно говоря, «Евгений Онегин», «Пиковая дама» или «Князь Игорь». Мне бы хотелось поставить оперу внятно и просто, чтобы зритель увидел и услышал ее сюжет.

- То есть рассказать историю?

- Да. Ведь зрители приходят в театр, чтобы увидеть и услышать рассказ про людей и о людях.

- Вы в своей карьере не однажды сталкивались с ситуацией запрета на выпуск спектаклей. Что тому было причиной?

- Здесь всегда есть два варианта. Первый, когда спектакль запрещают начальники. Второй, когда сам спектакль не получается у режиссера. В моей режиссерской жизни было достаточно случаев, когда мои очень хорошие спектакли не одобрялись начальниками и не выпускались на зрителей. Но это было в советское время.

А были случаи, когда самому себе приходилось признаваться в неудаче. Совсем недавно была у меня серия из трех хороших постановок, но четвертая не удалась. И очень скоро я исключу этот спектакль из репертуара своего театра. За десятилетия работы понял одну нехитрую мысль: во всем виноват режиссер, ибо он окончательно отвечает за результат. Такая это профессия.

- Вы сторонник репертуарного театра?

- Я считаю, что русский репертуарный театр - наше большое культурное завоевание. Но я и за проектный театр. Однако в этом случае надо понимать, на какие средства и с какой командой ты осуществляешь проект. Если мы хотим заработать денег, тогда и возникает то, что нынче именуют «антрепризным театром», что есть некоторая форма театрального бандитизма, когда в жертву приносится качество постановки. Сажают двух популярных узнаваемых артистов на сцену и считают, что это и есть театр. А если мы делаем проект, то работаем честно и основательно. Вспомним проекты Эймунтаса Некрошюса «Вишневый сад» или «Орестею» Питера Штайна.

- Есть ли фраза, которая выражает ваше нынешнее отношение к жизни?

- Есть. Когда я чувствую, что жизнь со всех сторон уж очень сильно зажимает (причем это может длиться один день, а может и несколько недель), и кажется, что все неразрешимо, я говорю себе: «Отпусти судьбу. Не беги в пять мест сразу, потому что никуда не успеешь. Остановись, открой книжку и сядь, почитай. Или, что еще лучше, посмотри на море. В конце концов прочти вслух какое-нибудь любимое стихотворение». Это первая заповедь.

Есть еще и вторая, которая иногда становится первой. Ведь я родился в замечательном городе Одессе, и самое ценное, что есть в нем: его жители очень ироничны. Главное в жизни - это ирония по отношению к самому себе. Если бы у меня не было этой самой одесской иронии, я бы давно уже не жил на земле, потому что столько всякого пришлось выслушать за свою жизнь в искусстве - и чудовищного, и высокого. И если бы я ко всему этому не относился с иронией, мы бы сейчас с вами просто не разговаривали.