И внял я неба содроганье. О чем рассказывает «Мальчик русский»
На экранах - «Мальчик русский»: фильм (не) о Первой мировой, снятый Александром Золотухиным, учеником Александра Сокурова.
На фронт Первой империалистической тянутся солдаты и с ними - мальчишка из деревни Алексей с прозрачными наивными глазами. «Сколько надо немца пострелять, чтобы такие получить?» - спрашивает, тыча пальцем в медали на мундире. «Ты на базаре, что ли», - отвечают солдаты. Но, в общем, добродушно его принимают. Мечты разбиваются очень скоро и жестоко. При первой же газовой атаке Алеша теряет зрение. Теперь из него боец и подавно никакой. Мальчика берут «слухачом» (действительно была такая должность): он должен сидеть на пригорке и слушать через огромный жестяной рупор, не летят ли немецкие аэропланы. Потемневшие глаза его ничего не видят, но зато уши, кажется, воспринимают не только вражеский гул, но и горний ангелов полет, и гад морских подводный ход. И даже звуки, проникающие совсем из другого времени, другой жизни.
«Мальчик русский» не то чтобы состоит из двух отдельных частей. Скорее, в нем эти два побега (хочется использовать именно это слово, потому что ощущение от фильма какое-то природное, органическое) переплетаются, переходят друг в друга. Рассказ про Алешу перемежается краткими и совершенно внезапными документальными вставками: репетиция нынешнего оркестра «Таврический» под управлением дирижера Михаила Голикова. Готовятся играть Рахманинова, Третий концерт для фортепиано и «Симфонические танцы».
Вся «историческая» линия снята на как бы состаренную пленку, выцветшую, полную крупного зерна, трещинок, вспышек; вся на средних и дальних планах, полных тревожно качающейся растительности, рассыпчатой песчанистой земли и смеси людских фигурок, которые и составляют то, что называется «война». Оркестр, наоборот, сплошные крупные планы, глаза и губы, четкая картинка, полированный блеск духовых и струнных.
Дебютант Александр Золотухин - сын военного летчика, выпускник мастерской Александра Сокурова в Нальчике. Эта мастерская уже дала одну молодую звезду: Кантемира Балагова, чьи «Теснота» и «Дылда» получили мировое признание. «Мальчик русский» тоже заслужил по меньшей мере показ на Берлинале и награду гильдии киноведов и кинокритиков на «Кинотавре». Создавался фильм под художественным руководством Сокурова долго: добрых семь лет. В основном тут заняты непрофессиональные актеры: курсанты и офицеры Нахимовского училища, люди с улиц, типажно подошедшие под людей Серебряного века. На главную роль тоже взяли новичка: Владимир Королев, сыгравший Алексея, - воспитанник детдома.
Оно и понятно: не так важна была актерская игра, как существование в кадре. Пассивность. Реагирование. Чуткость. Главного слепого героя то люди, то судьба тащат и перекидывают из рук в руки, а он лишь хихикает да ойкает. То смеется, то плачет. Он реагирует и прислушивается к ощущениям.
И все кино, хотя и сжатое по объему (оно идет всего час с небольшим), производит впечатление чего-то почти сомнамбулического. Чтобы слышать, надо слушать. Чтобы видеть сон, надо уснуть. А это кино и есть прежде всего сон. Очень сокуровский сон, надо признать. Не в пример картинам Балагова, здесь явно чувствуется влияние мастера и художественного руководителя. От Сокурова - и блеклые цвета, и подслеповатый фокус, и такое явное преклонение перед культурой как надчеловеческой, божественной стихией: слепые и раненые тут - отчетливо брейгелевские, купающиеся кони - не иначе как петров-водкинские. Не говоря уж о Рахманинове.
Поразительно то, что при всей этой расслабленности и неприкаянности, неуверенности и несамостоятельности фильм бьет метко, как снайпер, по каким-то зрительским центрам. Наверное, так и сон запоминается на всю жизнь. Дело в перекличке частей, одновременно отстраненных друг от друга и вместе с тем перекликающихся ассоциациями. Все тут рифмуется: деловитость солдат и сосредоточенность музыкантов. Оружие и инструменты. Искусство и война. Они равноправны.
Это если говорить об изображении. А звуки здесь даже сильнее слипаются воедино: трудно различить, когда за лязгом амуниции и шорохом шагов вступают духовые. Или когда среди голосов, обсуждающих, чем стрелять, вдруг раздается голос дирижера: «Какие у меня пожелания? Форте... Пиано... Пам-пам...». Все это посредством не буквальных аллюзий, но каким-то интуитивно созданным ощущением сразу вызывает к жизни Толстого, и Блока, и Леонида Андреева, создает достоверность конца той эпохи. Вот что точнее любого антуража соединяет прошлое и настоящее. Тут уже не четвертая стена рушится, а какая-то пятая или седьмая; не только зрительный зал со сценой объединяются, но и все это - с какими-то иными слоями, которые опять же доступны только во сне или в поэзии.
Музыканты вздрагивают отчего-то - словно им слышны стоны раненых и взрывы. Слепой мальчик - там, в своем мире - прислушивается к Рахманинову. И мы вслед за ними.
Солнышко сияет, музыка играет. Отчего ж так сердце замирает?
Материал опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 026 (6624) от 13.02.2020 под заголовком «И внял я неба содроганье».
Комментарии