Истории «с чистого листа» не бывает. Как меняются оценки Второй мировой войны
«Прежде чем объединиться, мы должны сначала решительно и определенно размежеваться». Эти слова классика политической мысли ХХ века сегодня звучат как никогда актуально. Ведь минувший год, связанный с 75-летием Победы в Великой Отечественной, увы, ознаменовался всплеском «войн памяти». В очередной раз стало очевидным, насколько по-разному смотрят на итоги и последствия Второй мировой войны в России и в странах Восточной Европы, насколько память об этих событиях не сближает, а разделяет наши страны. К сожалению, не приходится надеяться на то, что эмоции схлынут, все само собой утрясется, успокоится. Тем более что наступивший год пройдет под знаком 80-летия начала Великой Отечественной. А значит, нас ожидает новый и не менее яростный виток дискуссий...Оба наших собеседника – доктора исторических наук, профессора Европейского университета в Санкт-Петербурге – внимательно следят за тем, как меняются оценки событий Второй мировой войны. Для Алексея МИЛЛЕРА они, кроме того, служат предметом исследования: он является одним из руководителей действующего при университете Центра изучения культурной памяти и символической политики. Никита ЛОМАГИН, известный исследователь истории блокады и битвы за Ленинград, также отслеживает «тренды» в своей теме.
ФОТО pixabay
– Алексей Ильич, в конце минувшего года ваш центр провел научный форум «Память о Второй мировой войне – прославление, проклятие, обвинение, оправдание, объяснение»...
– В самом названии мы перечислили те эмоциональные и стратегические задачи, которые возникают при обращении к этой теме.
Когда мы говорим о прославлении – понятно, речь о подвиге. Проклятие жители разных стран адресуют разным людям и разным силам. Обвинение – то же самое. Что касается оправдания... Сегодня мы видим, как в некоторых странах Восточной Европы действительно пытаются обелить своих соплеменников, причастных к преступлениям нацизма.
Устраивающего всех объяснения и понимания того, что же произошло, достичь очень трудно. Если это вообще возможно...
Сегодня, чтобы двигаться вперед, надо прежде всего понять: как разные общественные силы и индивидуумы работают с памятью о войне. И почему они делают это именно так, а не иначе? Если говорить просто, то все государства, которые каким-либо образом формируют свой национальный нарратив, то есть самостоятельно созданное повествование о некоторых взаимосвязанных событиях, в том числе о своем участии или неучастии в войне, озабочены тем, чтобы не выглядеть плохо.
В Восточной Европе очень распространено желание представить себя жертвами двух тоталитаризмов – германского и советского. Мол, они оба перед нами виноваты, при этом Германия свои грехи признала, а Россия вообще ни за что не хочет отвечать. Соответственно, в ее адрес выдвигается масса обвинений.
С нашей стороны, разумеется, – совершенно иной нарратив. Он подчеркивает роль Советского Союза, и прежде всего России, в борьбе с нацизмом, сфокусирован на подвиге: Ленинград, Сталинград, Курская дуга, взятие Берлина... А, скажем, польский нарратив – это представление о том, что подлые Гитлер и Сталин напали на Польшу, разделили и растерзали ее. Где Ленинград, Сталинград, Берлин? Это уже не главное...
К тому же если наша позиция фокусируется на героизме, победе и самопожертвовании, то западноевропейская – на холокосте и преступлениях нацизма. Оба подхода укоренены в традиции Нюрнбергского процесса и в принципе друг другу не противоречат. Ведь если речь о холокосте, то, значит, и о концлагере Аушвиц, а освободила его в январе 1945 года Красная армия.
Появились и другие версии произошедшего. По одной из них, Вторая мировая война началась с пакта Молотова – Риббентропа, и все ее ужасы случились потому, что Сталин и Гитлер договорились между собой. Поэтому немцы и русские виноваты, а все остальные как бы ни при чем. Этот подход сегодня подкреплен резолюцией Европарламента, принятой в сентябре 2019 года.
И еще один документ: декларация, которую 7 мая 2020 года опубликовали госсекретарь США Майкл Помпео и девять министров иностранных дел восточноевропейских стран, входящих в НАТО. Вся она посвящена не событиям войны, а тому, как страдали люди в Восточной Европе после того, как нацистская оккупация сменилась советской.
– Может даже показаться, что в отношении исторической памяти у современной России гораздо больше точек понимания с Германией, нежели со многими бывшими соцстранами Восточной Европы...
– Говорить о том, что у нас с немцами все нормально, – тоже лукавство. Если судить по ситуации двадцатилетней давности – тогда, на волне сотрудничества между нашими странами, мы немцев как бы простили за прегрешения времен войны, но, с тех пор как наши политические отношения сильно ухудшились, тема немецкой вины и планов нацистов в войне на востоке снова вернулась как «недоработанная».
И в результате мы видим, к примеру, уголовные дела, возбужденные Следственным комитетом России по вновь выявленным фактам массового уничтожения советских граждан во время оккупации. А также всевозможные форумы с акцентом на преступления нацистов, о которых мы еще недостаточно сказали или вообще мало знаем...
В этом контексте важно обратить внимание на решение парламента Германии, принятое всего несколько месяцев. Речь о создании центра документации преступлений вермахта на востоке Европы. Этому предшествовала серьезная полемика, ведь решением Нюрнбергского трибунала вермахт не был признан преступной организацией. Тема совершенных им военных преступлений стала активно обсуждаться в германском обществе еще с 80-х годов ХХ века.
Правда, любая историческая память избирательна. В том же Берлине можно увидеть памятники жертвам холокоста, геноциду цыган, истреблению гомосексуалистов, жертвам эвтаназии, а вот монументов погибшим советским военнопленным (а их три с половиной миллиона!) или остарбайтерам, многие из которых тоже погибли, – нет.
– Ситуация достаточно обычная: люди всегда предпочитают помнить какую-то одну часть собственного прошлого и не хотят вспоминать о другой...
– Скажем, только в 90-е годы ХХ века французы, например, признали, что значительное количество их сограждан были причастны к политике уничтожения евреев. Конечно, не одни только французы этим «отличились»: граждане многих стран Восточной Европы запятнали себя подобным. Практически ни одна страна не может похвастать тем, что ее память о войне – полная, честная и неконфликтная. Одни норвежцы помнят героев Сопротивления, другие – добровольцев, участвовавших в легионах СС. И это две разные памяти.
То же самое можно сказать о Прибалтике, и даже о России. Понимаете, нам ведь тоже ничего плохого о себе не хочется помнить, так ведь?
Когда в 1991 году кончилась холодная война, многие жили надеждой: мы сейчас проясним прошлое, преодолеем все плохое, что было в отношениях между нашими странами, и навеки помиримся. В каком-то смысле начнем все с чистого листа. К примеру, скажем правду о Катыни – и помиримся с поляками. Но постепенно выяснилось, что мириться и прощать друг друга, собственно, никто не собирается...
Оценки становятся только жестче и жестче, ведь историческая память – это одна из сфер, где проявляется политический конфликт. И когда он принимает антагонистический характер, когда одна сторона изначально считает, что она права, а оппонент неправ и его точка зрения глубока аморальна, то уже нет задачи найти точку компромисса. Остается лишь морально уничтожить противника.
Потенциально существует альтернатива, когда две стороны признают: да, наши взгляды различаются, мы никогда не придем к единой точке зрения, но мы можем попытаться друг друга понять, говорить друг с другом уважительно. Но о подобном подходе пока приходится только мечтать. Он возможен лишь в том случае, если политические отношения между странами более-менее благоприятные. Когда же этого нет, то и в политике памяти преобладает антагонизм.
В результате, когда в минувшем году был демонтирован памятник маршалу Коневу в Праге, что, безусловно, было совершенно постыдно, мы, вместо того чтобы признать очевидный и достоверный факт участия власовцев в освобождении Праги, стали отрицать его. Разумеется, нелепо превращать их в борцов с нацизмом: они просто хотели, перейдя на сторону восставших, попытаться заслужить прощение. Но странно отрицать то, что они участвовали...
Утверждать, что Советский Союз всегда и во всем был прав, а любой говорящий что-то иное – пособник врага, вряд ли конструктивно. Идеология осажденной крепости лишает нас и внутреннего свободного диалога.
– Никита Андреевич, сегодня абсолютно очевидно, что Нюрнбергского и других процессов оказалось совершенно не достаточно для преодоления нацизма. Об этом, в частности, шла речь и на международной конференции «Цифровая история», в которой вы участвовали. С чем связано то, что многие факты о преступлениях нацистов и их пособников только сегодня получают широкую огласку?
– Отвечу вопросом на вопрос: а вы никогда не задумывались, почему из сорока двух томов заседаний Нюрнбергского процесса, опубликованных на английском языке Секретариатом международного военного трибунала в 1949 году, на русский язык были переведены только восемь? Потому что там было очень много «лишнего» и нелицеприятного. Не хотели бросать тень на дружбу народов внутри СССР и соцлагеря, а позже опасались навредить политическому единству соцлагеря – Варшавского договора и Совета экономической взаимопомощи. Берегли западных украинцев, западных белорусов, дорожили отношениями с Финляндией...
Изучением оккупации у нас, по сути дела, вообще очень мало занимались: боялись трогать эту тему, поскольку оказывалось, что тех, кто сотрудничал с нацистами, было довольно много – и на Украине, и в Белоруссии, и особенно в Прибалтике, да и в России тоже. В том же сожжении Хатыни участвовали в основном бойцы карательных батальонов, сформированных из украинцев и белорусов...
Все это замалчивание продолжалось до того времени, пока со стороны стран Восточной Европы и Балтии не стали раздаваться обвинения в том, что СССР не освободил их от нацизма, а принес новую оккупацию. Поляки вообще попытались представить себя главной жертвой войны: мол, они первыми пострадали от нападения, предпринятого на них сразу с двух сторон, то есть Германией и СССР. А вот помнить многое из того, что они делали вместе с Советским Союзом, ведя борьбу против нацизма, не хотят. Как будто в Польше не было прокоммунистических сил, искренне симпатизировавших Москве и после войны видевших в ней союзника! Они предпочитают говорить о том, что Красная армия не поддержала варшавское восстание, но не хотят слышать ни о том, какую цену СССР заплатил за освобождение от фашизма Польши, ни о том, как в результате войны изменились ее границы.
Другие страны тоже начали заниматься откровенным мифотворчеством. Например, та же Венгрия, которая стала провозглашать себя жертвой нацизма и коммунизма. Как будто не было ни правителя венгерского королевства Миклоша Хорти, втянувшего страну во Вторую мировую войну на стороне нацистской Германии, ни коллаборационизма, ни массового убийства евреев.
Обратите внимание: президент Чехословакии Вацлав Гавел, диссидент, пострадавший от советского режима, никогда не называл солдат Красной армии, пришедших в Прагу в 1945-м, оккупантами. Увы, сейчас пришло поколение тех, кто интерпретирует историю по-своему и озабочен сиюминутной политической выгодой...
История намного сложнее, нежели пакт Молотова – Риббентропа. Много чего плохого было сделано Сталиным, но надо во всем этом беспристрастно разбираться, не привнося сегодняшней политики. А по факту нас стали обвинять во всех смертных грехах. В том, что мы вместе с Гитлером развязали Вторую мировую войну. Стали говорить о массовом насилии Красной армии в отношении мирных жителей Восточной Европы. Но кто выступил с обвинениями? Нередко это были те, кто во время войны запятнал себя сотрудничеством с нацистами.
Начался снос памятников советским воинам-освободителям. История с «бронзовым солдатом» в Таллине весной 2007 года уже почти забылась, но это ведь был не отдельный случай, а звено в целенаправленном процессе.
А теперь отвечаю на ваш вопрос: раньше нам было политически невыгодно говорить о преступлениях тех, кто был нашим союзником или тем более принадлежал к числу братских народов СССР. А теперь об этом можно сказать открыто. Вот и все.
– То есть, по вашему мнению, нынешнюю «историческую повестку» нашей стране навязали?
– В немалой степени – да. Россию вполне устраивало то знание о Второй мировой войне, которое было до начала 2000-х годов. Но началась нечестная политическая игра. Некоторые государства, относящие себя к числу «цивилизованных», стали разговаривать с Россией весьма высокомерно, обвиняя ее в преступлениях во время Второй мировой войны, хотя им, причастным к коллаборационизму, мягко говоря, надо было бы вести себя куда скромнее.
В результате происходит размывание сформированного после войны международного порядка. История стала важнейшим инструментом политики. Безучастно смотреть на то, что происходит, нельзя, нам ничего не остается, как принять вызов: разбираться, кто и чем занимался в той войне. В ответ на их аргументы приводить наши. Давать адекватный ответ, опираясь исключительно на архивные материалы. Тогда перед нами предстанет неретушированная история оккупации и преступлений нацизма.
Мне наиболее близка тема блокадного Ленинграда. Еще пятнадцать лет назад сами немецкие исследователи высказывали тезис: германское военное руководство осуществляло геноцид в отношении жителей блокированного Ленинграда. И сегодня мы находим все больше доказательств в пользу этого утверждения. Германское командование имело четкую установку: капитуляцию Ленинграда не принимать, даже если она будет предложена. Иными словами, стратегия сводилась к уничтожению гражданского населения путем голода.
– А военнослужащие вермахта и их союзники, которые находились под Ленинградом, знали о том, что ждет осажденный город?
– Знали! Поскольку приказы о том, что капитуляцию принимать не следует, что надо открывать огонь по гражданскому населению, если оно попытается вырваться из города, офицеры зачитывали перед строем. И высшие командиры неоднократно выезжали в части, чтобы выяснить, готов ли личный состав эти приказы выполнять. Ответ был такой: готовы, по крайней мере один раз, а затем эти части придется выводить в тыл, поскольку нельзя будет ручаться за моральное состояние солдат.
Иными словами, самое важное: ответственность за жертвы блокадного Ленинграда лежит не только на высшем нацистском руководстве, но и фактически на всех военнослужащих, которые здесь находились. Поскольку они прекрасно знали, что делают. Вот о чем речь...
И когда наши оппоненты пытаются так представить дело, что во время войны они были «святее Папы Римского», а нас обвинить во всех грехах, мне так и хочется ответить словами Высоцкого: «нет, ребята, все не так...». Наш главный нарратив – наши деды спасли мир. И это правда. И нельзя приравнивать освобождение Восточной Европы от нацизма к ее советизации. Это совершенно разные вещи. Наши деды, проливавшие кровь в Восточной Европе в 1945-м, не имеют никакого отношения к тем, кто подавил восстание в Венгрии в 1956-м и «пражскую весну» в 1968-м. Никакого! Точка.
Материал опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 8 (6846) от 20.01.2021 под заголовком «Истории «с чистого листа» не бывает».
Комментарии