Вернуться в свой город
Узнаваемое место - Московский вокзал, платформа № 5. Отсюда в конце августа 1941 года отошли последние эшелоны с эвакуированными, сумевшие в последний момент проскочить через станцию Мга и последовать дальше - в Горьковскую, Кировскую области, на Урал и т. д. Многие не хотели уезжать, но были вынуждены, если эвакуировалось их производство, институт. Матери, плача, расставались с детьми, с тревожным сердцем отпуская их одних в глубь страны. За весь период блокады из Ленинграда были вывезены более 1,5 млн человек. Вернуться надеялись все. Получилось не у каждого.
ФОТО из архива редакции
Нет, не был я на той войне
Владислав ДЮКОВ, житель блокадного Ленинграда
Лето 1941 года мы с мамой проводили у сестры отца в Старицах, маленьком старинном городке близ Калинина (ныне Тверь). Там и застала нас война. Мне было всего лишь четыре года, но я на всю жизнь запомнил свою встречу с ней.
Враг продвигался стремительно, и ленинградские семьи с детьми, отдыхающие в Калининской области, было решено спешно вывезти домой. Для этого в Ленинграде сформировали спецэшелон. Сопровождать его поручили отряду военизированного подразделения Октябрьский железной дороги, командиром которого был мой отец Валентин Иванович Дюков. Эшелон благополучно добрался до Калинина и на обратном пути, останавливаясь на каждой станции, забирал ленинградцев.
По длинному металлическому мосту мы пересекли широкую реку. Как мама мне сказала, это была Волга. От реки железнодорожный путь поворачивал влево по большой дуге, и, если посмотреть назад, были видны хвост состава, река и мост. Вдруг мы услышали какой-то шум. Как оказалось, это был рев моторов немецких самолетов, летевших бомбить мост. Мама прижимала меня к полу, не давая выглядывать в окно, но мне было интересно видеть, что происходит. И я увидел мост, который вдруг, как игрушечный, стал проваливаться в реку, задержавшись лишь одной стороной на опоре.
Мост был разрушен, и самолеты повернули в нашу сторону, выбрав состав с женщинами и детьми очередной целью. Поезд остановился, паровоз начал беспрерывно гудеть, и прозвучала команда: «Всем покинуть вагоны и бежать в лес!».
Я помню бегущих женщин, которые влекли за собой или несли на руках детей, и пролетающие низко над нашими головами самолеты с белыми крестами. Я и сейчас не забыл треск пулеметных очередей с самолетов и с прицепленной к составу открытой платформы, на которой стояли какие-то орудия. Ни взрослые, ни дети при этом не кричали, видимо, были парализованы страхом и лишь бежали в сторону леса, надеясь укрыться от охотившихся на них немецких летчиков и чтобы не слышать неумолкающий тревожный паровозный гудок.
К нам с мамой подбежал отец и, накрыв меня плащ-палаткой, схватил на руки и понес. Над головой заревел мотор самолета. Отец упал со мной в свежую воронку, закрыв меня своим телом. Между плащ-палаткой и землей была щель, и сквозь нее я увидел ежа, который, видимо, от ужаса происходившего вокруг, прижался к нам. Я помню, как удивленно и радостно сказал отцу: «Папа, смотри, ежик!».
Отец встал и исчез куда-то. Как позже рассказывала мне мама, это было вызвано сообщением, что немцы сбросили поблизости десант, и всем, имеющим оружие, было приказано собраться у паровоза, так как самолеты улетели.
Люди бросились из леса обратно к вагонам, теперь уже спасаясь от десанта.
Стенки вагонов были сильно иссечены пулями. Состав быстро заполнился вернувшимися пассажирами, паровоз дал короткий гудок, и мы поехали. Нам повезло, что железнодорожный путь оказался цел. Когда поезд уже тронулся, я, несмотря на запрет мамы, посмотрел в окно. И еще раз увидел уткнувшиеся в дно реки фермы моста и пустоту на месте стоявшей недалеко от реки водонапорной башни.
Поезд набирал скорость, унося нас от пережитого в Ленинград. Наверное, никто из пассажиров не представлял, что будет впереди, но то, что это война - война жестокая и кровавая, поняли все. А далее - блокада и эвакуация.
Ничего не забылось из военного времени, которое пришлось на мое детство. И только спустя много лет, когда мне многое пришлось совершить и пережить, я написал в апреле 2004 года вот это стихотворение.
Нет, не был я на той войне,
Но кажется, что все же был.
В атаку шел, фашистов бил,
Друзей погибших хоронил.
В болотной жиже и в снегу
Я полз, стреляя по врагу,
И дрался за свою страну,
За дом, за мать и за сестру.
Нет, не был я на той войне,
Но кажется, что все же был.
С бикфордовым шнуром за пазухой
Эрна ЗОТОВА, ветеран войны
Когда началась война, мне было пятнадцать лет и я только что окончила семилетку. Конечно, я и мои товарищи не сидели без дела. Строили на улицах баррикады, потому что немец наступал быстро. Тушили зажигательные бомбы, которые враг сбрасывал на город. А в начале июня 1942 года нас, пятнадцать тысяч ленинградских женщин и девушек, оформили в военкоматах и перевели на казарменное положение, поручив строить блиндажи, доты и дзоты, рыть окопы и траншеи вокруг Ленинграда вместо ушедших на фронт мужчин.
Помню, возводили огневую точку и командный пункт около Лесотехнической академии. Яму пришлось копать глубиной пятнадцать метров. А еще мы, девчонки-малолетки, с бетонного завода, который находился на территории академии, возили тяжелые тачки с цементом. Когда наши войска пошли в наступление, нас отправили на лесозаготовки.
Жили в землянках и палатках. Работали в своем, потому что нам не выдали спецодежду. Ели что придется, пайков не полагалось. Бригадиром была пожилая женщина, которая, жалея нас, говорила: «Испортите вы, девчонки, весь свой организм». А что делать? Каждое утро с пилой и топором шли к поваленным деревьям обрубать ветки и сучья, потом таскали бревна, складывая их в штабеля...
После заготовок перевели нас в Ленинград на Кузнецовскую улицу. Заставили натягивать на разные объекты Международного (ныне Московского. - Ред.) проспекта маскировочные сетки, зачастую даже под обстрелом, потому что немец стоял на Пулковских высотах.
Однажды выстроили нас и спросили: «Хотите учиться, чтобы получить военную специальность?». Мы, естественно, хотели, но не знали, какие есть специальности. Оказалось, что за нас уже все решили и отправили учиться минному делу.
Я попала в 217-й отдельный отряд разминирования. Показали нам миноискатели, но ими нельзя было эффективно работать, потому что они реагировали на все железяки, а наши мины были в основном деревянные, танковые - М-5 и Ф-10. После учебы отряд был передислоцирован в Пушкин. Мы там жили, а на разминирование ходили шесть километров до Пулковских высот.
Каждому выделили участок пятьдесят на пятьдесят метров. Сначала нужно было сделать на нем безопасную тропинку, потом натянуть канат по границе участка и ходить, на ощупь определяя, что там в земле. Я по звуку понимала во что попадает щуп - в деревяшку, мину или камень. Потом мы собирали мины в кучи и подрывали их.
Самыми страшными были мины «спринг» - прыгающие. Их искать надо было либо рукой, либо голой ногой: над землей торчали три малюсеньких тоненьких проводка. И такая вот мина, взрываясь, подпрыгивала на полтора метра, а из нее разлетались во все стороны шарики. В общем, много наших погибли... Другой раз несу гранату, а она уже без чеки, и кричу: «Отойдите!». Если гибнуть, то только одной. Командир, конечно, отчитал: нужно было гранату подорвать на месте.
Иногда появлялась возможность отдохнуть. Девять дней отработаешь - на десятый можешь заскочить домой. А там только мама. Папа умер в январе 1942 года от голода, маленький брат - в 1943 году от болезни. Мама очень боялась моего появления дома, потому что у меня за пазухой ватника всегда находились бикфордовы шнуры со взрывателями, а в руках чемоданчик с двухсотграммовыми толовыми шашками под пулеметной лентой. Оставить это хозяйство было негде, все возили с собой. «Не подорви дом», - каждый раз беспокоилась мама.
Напоследок наш отряд разминировал территорию Лужского района. Жили мы в бывших немецких землянках. Поехали однажды на телеге на станцию Мшинская за продуктами. Там и узнали про победу. Так обрадовались, что даже лошадь свою расцеловали. А возвращаясь назад, чуть не подорвались на мине...
15 мая 1945 года я устроилась работать на завод, где и трудилась до пенсии. Потом поступила на службу в пожарную охрану Театра им. В. Ф. Комиссаржевской. Это время вспоминаю с большой радостью.
У меня дочка, двое внуков и правнук Вася. Он меня про войну часто спрашивает. Медали смотрит, интересуется: «Баба, а вот это что?» Внук так не интересовался. Он меня только раз спросил: «Бабушка, ты была командиром?» Я говорю: «Нет»... Что со мной тогда разговаривать, раз я не командир?
Сказки во время налетов
Татьяна ГОРОДУЩЕНКО (РОЧЕВА)
...Я помню наш деревянный двухэтажный дом на Прибытковской улице и другой дом через дорогу, где жили дедушка с бабушкой и их взрослые сыновья. Сейчас нашей улицы нет, на ее месте - современные дома, выходящие на площадь Мужества.
Наша семья занимала 10-метровую комнату, над столом висели карта Европы и еще севера Африки - так захотел отец. Мне запомнилось название Алжир, которое я тогда могла прочитать. У дома был палисадник с сиренью. Вечерами там собирались студенты Ленинградского политехнического института, которые жили в общежитии, что находилось рядом с нашим домом. Пели песни.
Когда грянула война, моего отца Максима Степановича Рочева оставили по брони в инженерном отделе Краснознаменного Балтийского флота. Мама работала в Государственном оптическом институте. Она ждала третьего ребенка, и ее вместе со мной, моим братом Володей и бабушкой институт решил отправить в эвакуацию. Был приготовлен чемодан с надписью «г. Йошкар-Ола, ГОИ, Колесникова Ольга Александровна». Мы уже находились на вокзале, но в поезд не сели, а вернулись домой, потому что дедушка не захотел оставаться один в Ленинграде. Он, как и многие тогда, считал, что война скоро закончится.
Когда началась блокада, мне не было еще и шести лет, но продукты по детской карточке я получала сама. Удивительно, что меня не боялись посылать за ними одну. Правда, один раз в парадном меня подкараулил мужчина, но он выхватил из сумки только то, что лежало сверху.
В декабре 1941-го мама родила Ирочку. Из роддома они с отцом шли пешком - транспорт не работал. В конце декабря мама, которой было только 28 лет, умерла. Бабушка с дедом похоронили ее на Богословском кладбище. Ирочка не выжила тоже. А спустя месяц умерли дед с бабушкой.
Отец сдал двухлетнего Володю в детдом, и мы остались с ним вдвоем. Он слабел с каждым днем и не мог больше работать. В мае 1942-го папы не стало. Было ему 35 лет. Похоронен в братской могиле на Пискаревском кладбище. В день его смерти нас пришел навестить родственник, уезжавший на фронт. Он отвел меня к двоюродной сестре моей мамы - Федосье Ивановне Алексеевой. И она стала моей доброй приемной мамой.
Мы жили с ней на улице Комсомола. Каждый день ходили на ее работу пешком от Финляндского вокзала до Фрунзенского универмага. Нередко мимо горящих после бомбежек зданий. Я посещала детсад, расположенный в бомбоубежище на территории Молочного завода, что напротив универмага. Была девочкой грамотной и читала ребятам сказки, чтобы им не было страшно во время налетов.
После войны мы начали обходить детдома Ленинграда в надежде найти Володю. Но только шестнадцать лет назад в архиве комитета по здравоохранению мне показали учетные карточки Иры и Володи. В Володиной была лишь одна запись - принят в детдом, и больше ничего.
Как мы «храпанули» у барона
А. ПЛЮШКИН, в годы войны старший сержант Это произошло вскоре после перехода нашего 83-го отдельного штурмового батальона 5-й ударной армии через реку Нейсе. Танкисты, перебравшиеся на фашистский берег раньше нас, сделали на высокой кирпичной выбеленной ограде стоявшей здесь фабрики огромными буквами надпись: «Вот она, проклятая Германия!». И теперь нам предстояло идти по этой проклятой всем русским народом фашистской стране...
Глубокая ночь, ярко светит луна. Перед нами ворота, перекрытые кирпичным сводом. А на нем позолоченными буквами большие слова: «Хайль Гитлер!». Рядом идущий солдат спросил: «Что написано?». Я объяснил. Он матерно выругался, а после поинтересовался: «Может быть, в этом «хайле» малость храпанем?».
Батальон «просочился» в узкую калитку. Ухоженная дорожка вела к великолепному двухэтажному дому - дворцу с колоннами и портиком, который, как мы узнали, принадлежал гитлеровскому сподвижнику барону Вейдеману. Парадная дверь была открыта. Войдя в вестибюль, мы повернули направо и очутились в громадном, слабо освещенном луной зале. На всем его полу лежали в обнимку с автоматами солдаты. Бойцы спали на диванах, в креслах, на столах и под столами! Отовсюду слышался храп. Я нашел небольшое местечко и моментально заснул. Как я узнал после, остальные солдаты батальона спали в других парадных помещениях первого этажа и в жилых баронских комнатах второго.
Спать всем пришлось недолго, на улице уже занимался рассвет. Вообще солдаты на фронте никогда не высыпались - у нас были в разное время суток только «клочки» сна, поэтому мы часто засыпали на ходу.
Проснувшись, я увидел, что на стене этого громадного зала под лепным карнизом было натянуто широкое красное полотнище с накладными буквами: «Хайль Гитлер!». А в центре его - белый круг и черная свастика. Вот под таким лозунгом пришлось отдыхать моим дорогим фронтовым товарищам. На минуту я представил, как здесь в мягких креслах, раскуривая сигары, сидели какие-нибудь главари рейха и обсуждали «дела», которые причинили столько разрушений и слез нашей Родине. А сейчас вот мы, русские, здесь!
Ко мне подошел старшина батальона и спросил: «Интересно, какая-нибудь живность имелась у этого фашиста?». Он был крестьянин и потому интересовался. «Пойдем посмотрим во дворе», - предложил я. Сперва мы прошли столовую. В ней я обратил внимание на длинный полированный стол на массивных бронзовых львиных лапах и шкаф со множеством небольших ящичков.
Выдвинув некоторые, понял, что эти ящики - футляры, обитые внутри шелком, предназначались для хранения столового и чайного серебра и прочих принадлежностей. Старшина покачал головой и сказал: «Вот приеду в деревню, обязательно такой же шкаф состряпаю, а то моя жинка раскидает по всей избе серебро, а потом не знает, где найти». И мы громко расхохотались его шутке.
Войдя в кухню, мы увидели стоящих кучкой немецких мужчин и женщин пожилого возраста. По их одежде я сразу определил, что это рабочий народ. Сказал громко: «Гутен таг», - и подошел к ним. Видимо, ночью они боялись попадаться нам на глаза, а утром, убедившись по нашим солдатам, что мы не убийцы и не звери, выползли из своих «нор». Зная немного немецкий язык, я выяснил, что они действительно прислуга барона, а где теперь хозяин с женой и детьми, не знают.
Время у нас уже истекало, поэтому мы зашли только в стоящее недалеко от кухни одноэтажное деревянное строение с остекленной крышей. Войдя, увидели на антресолях, идущих вдоль стен, за решетчатой оградкой несколько разгуливавших царственной походкой каких-то крупных красивых птиц. Мне сейчас 83 года, но таких птиц я не видел никогда. Туловище у них было, как у индюшки, очень длинная шея и совсем крошечная головка, оперение, кажется, пестрое. «Вот какой «курятинкой» питался сукин сын», - сказал старшина, и мы побежали обратно.
Батальон уже готовился к выходу. Вдоль кустов сада выстроилась вся баронская прислуга. Я это расценил как дружелюбное, спокойное отношение с их стороны к русскому народу, солдатам. Вынесли в чехле наше знамя, и батальон взял путь на Фридеберг, Ландсберг, Одер, Кюстрин и в логово Гитлера - Берлин! Я оглянулся на ворота - слова фашистского лозунга исчезли. Конечно, их содрали мои боевые товарищи.
Не забывайте!
Валерия ФЕДОРИЩЕВА
Весть о Победе застала нас в немецком городе Ратиборе. Большую часть апреля наш 46-й зенитно-пулеметный полк Юго-Западного фронта охранял железнодорожные магистрали, переправы, пути, ведущие к передовым позициям, отражая налеты врага с воздуха.
Рано утром командование сообщило о полной капитуляции Германии. Огромная радость охватила нас. Каждый выражал ее по-своему: плакал, пел, плясал, обнимался и целовался. Мы победили! Мы живы, мы будем жить! Осознание этого буквально переполняло нас. И мы салютовали из зенитных орудий и карабинов.
На одной из улиц города обнаружили поврежденный, но работающий фонтанчик. Конечно, все девушки захотели привести себя в порядок. Умываясь, мы заметили выглядывающего из-за угла полуразбитого дома мальчика лет восьми. В руках он держал бидончик. Видимо, хотел набрать воды, но, увидев русских, испугался. Я решила приободрить его, сказав: Deutsch der knaben ist sehr gut («Очень хороший немецкий мальчик»). Он кивком головы поблагодарил и быстро скрылся в развалинах.
Не прошло и десяти минут, как ватага ребятишек с ведрами, бидонами и громыхающими по мостовой колясками, на которых стояли фляги, подбежала к фонтанчику. Мы поняли, что мальчик был послан в разведку. Но дети не торопились набирать воду. Они, улыбаясь, внимательно разглядывали нас. Перешептывались. А мы, построившись, с песней отправились в расположение полка.
С криками: «Гитлер капут!» - дети, забыв про воду, присоединились к нам. На песню из подвалов, развалин стали выходить и женщины. Они тоже отправились вслед за нами. Простой трудовой немецкий народ как мог выражал нам благодарность за освобождение от фашизма.
А наш полк вскоре направили в Чехословакию, в город Моравская Острава. Много лет прошло после окончания войны, но я никогда не забуду, как чешские женщины и дети, встав на одно колено, целовали полы наших шинелей.
В родной Ленинград я вернулась в июле 1945-го. С горечью увидела раны, которые нанесла любимому городу война и блокада. Особенно тяжело было смотреть на уничтоженный Дом сказок, который находился на углу Маклина и Декабристов.
Каждый День Победы я обязательно встречаю вместе с внуками и друзьями на площади Победы у монумента Героическим защитникам Ленинграда. Счастлива, когда к нам присоединяются еще и мои однополчане, приехавшие из других городов. Но время идет, а с ним уходим и мы. Не забывайте нас!
Комментарии