Дон Хиль – зеленые носки

Середина 1950-х годов – рубеж в жизни нашей страны и Ленинграда в частности. Минули десять лет мирной жизни. Но следы войны еще зримы и в облике города, и в душах, поведении его жителей. Однако новое уже ощутимо. И в жизни, и в людях, и в... костюмах.

Фотография из Центрального архива кинофотофонодокументов Санкт-Петербурга запечатлела образ Невского проспекта 1950-х годов: тротуары, как и сегодня, заполнены публикой, а проезжая часть, по сегодняшним меркам, – почти пустая. Автор съемки В. Логинов.

Впервые возвращаюсь на берега Невы после войны и многолетней армейской службы в местах, куда, как говорится, Макар телят не гонял. Тяжело «дышит» сверкающий медью паровоз у обреза перрона. Пассажиры торопливо покидают видавшие виды вагоны и направляются на площадь.

А мне вроде некуда спешить. Ни кола ни двора. Два чемодана и вещмешок за спиной. Вот и весь нехитрый скарб. Не торопясь выхожу из здания вокзала, поворачиваю налево, перехожу трамвайные пути и направляюсь в дешевую гостиницу на углу Невского и Лиговки. Снимаю койку, сдаю вещи и выхожу подышать воздухом любимого города, в котором не был много лет, а заодно и встать на учет в комендатуре.

На другой день поднимаюсь пораньше и направляюсь на «кроваточный» рынок, расположенный на углу Садовой и Майорова (ныне Вознесенский проспект). На небольшой площадке жизнь кипит. Одни стремятся снять, а другие сдать. Сначала меня хватает женщина лет пятидесяти, которая предлагает жилище в самом центре.

Садимся на трамвай и сравнительно быстро добираемся до ее апартаментов. По пути она мне рассказывает, что в блокаду служила дворником и сумела «застолбить» за собой одну из комнат, освободившихся после смерти какой-то старорежимной дамы. Живет там с дочерью. Уже точно не помню, была это Дворцовая или Кутузовская набережная. В памяти осталось только впечатление от дворцовой комнаты, сохранившей остатки прежней роскоши, обои, лепнину, внушительный камин. И хозяйка, и комната, и отсутствующая дочка вселяли в меня какой-то страх и подозрение в нечистых намерениях... Побыстрее откланялся и вновь возвратился на рынок.

После непродолжительных поисков наткнулся на подходящую старушку Милену Романовну, которая за вполне приемлемую плату предлагала маленький диванчик в крохотной комнатке на углу 10-й Советской и Полтавской улиц. Такой вариант меня устраивал.

Дом старый. Этаж третий. Входим в большой темный неширокий коридор. Слева дверь в небольшую опрятную комнатку, которая принадлежит отставной актрисе Театра музыкальной комедии. За ней обширные апартаменты бывшей хозяйки всей квартиры. Все жилище давным-давно не ремонтировалось, пропахло нафталином и еще какими-то не совсем удобоваримыми запахами. А третья крохотная комнатка принадлежит моей хозяйке. В ней едва помещаются видавший виды диванчик, небольшая кровать Милены Романовны, крохотный столик и два стула.

Затем дверь в обширнейшую кухню с огромной старой дровяной плитой, на которой уже давным-давно никто не готовит. На плите керосинки, примус и еще какие-то нагревательные приборы. А за кухонной дверью выход во двор. Все старое-престарое, требующее ремонта. Потолок в трещинах. На подоконниках какие-то бутылочки, завалявшиеся еще, вероятно, с блокадных времен. Во дворе небольшой сарайчик для дров и угля. В блокаду там складывали умерших от голода жильцов окрестных домов. Из окна на другой стороне улицы виден дом-музей Сталина – бывшая квартира Аллилуевых, где вождь проживал в «оные времена»...

На следующий день с утра иду записываться в научные читальные залы Публичной библиотеки имени Салтыкова-Щедрина. Прихожу ежедневно к открытию, работаю до позднего вечера. Здесь же обедаю, ужинаю, готовлюсь к поступлению в аспирантуру, пишу кандидатскую, потом докторскую диссертации и все научные работы, разрабатываю курсы лекций. В социально-экономическом зале знакомлюсь со своей будущей женой Ларисой Кувшиновой, приехавшей из Крыма – курортного поселка Гурзуф близ Ялты. Словом, Публичка если не первый, то уж второй дом всенепременно...

В ту же пору я решил сшить себе гражданский костюм – как тот, что я привез из Германии. В последние дни войны в одном из только что захваченных городов на пути к Берлину офицеров полка пригласили на вокзал. Там лежала большая куча чемоданов. Каждому из нас предложили присмотреть подходящий. Выбрал темно-желтый чемодан, в котором лежал костюм. На кармашке пиджака была приколота позолоченная свастика с мечами. В чемодане находились и еще разные мелочи. Кстати, чемодан остался у меня до сих пор как память.

Решив сшить костюм, нашел, как оказалось, популярное мужское ателье у Московского вокзала. Оно располагалось сразу же за домом Перцева, о котором мне неоднократно рассказывала мама. В нем она останавливалась, когда ездила к отцу на фронт в годы Первой мировой войны.

Выяснилось, что в ателье большая очередь. Записался. Застолбил два номера в очереди на пальто и два – на костюм. Как ни странно, в моей записной книжке сохранилась даже запись: пальто – номера 62, 63, костюм – 91, 92. Несколько месяцев еженедельно бегал отмечаться. Наконец мой номер подошел. Закройщик оказался внимательным, выбор материалов обширный. Решил взять самый лучший (кажется, драп-велюр). Надо было выбрать фасон.

Синий костюм решил сделать двубортным, официальным, с неширокими лацканами. А коричневый – выходной, однобортный тоже с неширокими лацканами. Выбор ширины брюк стал трудной задачей. В те годы сохранялась тенденция к клешу. Но шил-то я не на год, не на два. Поэтому остановился на умеренной ширине... Начались примерки, переделки, и недели через три получил на руки два отличных костюма – синий и коричневый.

Приоделась и Лара. Сшила себе красивый светло-коричневый крепдешиновый костюм. А с обувью тогда было трудно. Хорошие ботинки и туфли, сделанные в ГДР, Чехословакии и Венгрии, появлялись лишь в одном магазине в начале Невского, но нечасто. Пришлось довольно долго охотиться. Но в конечном счете добыли. Теперь не стыдно было выйти в Кировский, Пушкинский театры, к Николаю Акимову в Театр Комедии, к Георгию Товстоногову, который тогда еще завоевывал себе место под ленинградским солнцем в Театре им. Ленинского комсомола...

В середине 1950-х годов облик Невского несколько изменился. Любимым местом прогулок ленинградцев стал широченный тротуар Невского проспекта, тянувшийся от площади Восстания до Литейного проспекта. Одними из первых в ту пору его облюбовали городские модники и модницы. По вечерам они выходили сюда, чтобы удивить, позабавить и пощекотать нервы горожанам. Почти ежедневно можно было наблюдать фланирующие группы непривычно разодетых граждан, которые, прохаживаясь, демонстрировали свои носки, чулки, пальто, шляпки, вуалетки и прочие аксессуары.

Особенно запомнился молодой человек, который появлялся на этом амвоне ленинградской моды в... зеленых носках. Для того времени подобный цвет мужских носков казался необычным. Все привыкли к портянкам, черным и коричневым дешевеньким носкам. А тут на тебе – зеленые носки. Непривычно и как-то дико. Мы с Ларой, даже не знаю почему, дали ему персональное имя: Дон Хиль – зеленые носки. Он не шел по тротуару, а вышагивал, демонстрируя «невидаль», на которую одни глазели с удивлением, другие с завистью и восхищением, третьи – с недоумением. Ничего обращающего на себя внимание в его одежде, кроме зеленых носков и зеленой же велюровой шляпы, кажется, не было. Но с них прохожие не спускали глаз.

С Дон Хилем – зеленые носки конкурировала группа молодых женщин. На их ножках красовались красные, синие узорчатые чулки. Шубки с горжетками были кокетливо приталены, плечики подложены, головы спрятаны в причудливые шляпки с вуалетками разных расцветок, прозванные позже «менингитками». Дамы непринужденно громко разговаривали и смеялись, как бы подчеркивая свою независимость, самостоятельность и неповторимость.

Если учесть, что многие годы на полках магазинов и на ножках ленинградок чулки были только двух стандартных расцветок – черные и коричневые за восемь и тридцать четыре рубля (последние для большинства казались голубой мечтой), то можно себе представить, как екали сердечки молодых девушек, заглядывавшихся на подобное великолепие.

Ленинградские модницы и модники середины 1950-х годов старались изо всех сил, чтобы удивить и ошеломить. Это была новая генерация горожан – поколение оттепели. И сам новоявленный «Бродвей», и его обитатели были признаками, элементами этого времени...

В середине 1950-х годов на Невском почти ежедневно можно было наблюдать фланирующие группы непривычно разодетых граждан, которые, прохаживаясь, демонстрировали свои носки, чулки, пальто, шляпки, вуалетки и прочие аксессуары. Это была новая генерация горожан — поколение оттепели.

Эту и другие статьи вы можете обсудить и прокомментировать в нашей группе ВКонтакте

Материал опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 184 (5557) от 02.10.2015.