Светлана Николаевна КРЮЧКОВА

Фото Вячеслава Прокофьева/ТАСС

Люди хотят
слышать слово

В родном БДТ любимая петербуржцами актриса Светлана Крючкова занята только в одном спектакле – «Васса Железнова», поставленном Сергеем Яшиным почти десять лет назад. Актриса много снимается в кино. Однако сегодня для нее из всех искусств важнейшее – поэзия.

– Светлана Николаевна, судя по тому, что на ваших поэтических вечерах всегда полные залы, у публики есть потребность в поэзии.

– Я всегда с гордостью говорю, что такого количества молодежи на поэтических вечерах, как в Петербурге, нет ни в одном городе мира. Я видела столько же молодых людей только в Праге, где читала Марину Цветаеву в русской языковой школе. Там в зале на 250 человек молодые чехи, изучающие русский язык, с восторгом слушали «Стихи к Чехии».

На вечере, посвященном 200-летию со дня рождения Лермонтова, в Большом зале Филармонии половина зала была заполнена молодыми людьми. Моя подруга, киновед из Москвы, и знакомый журналист из Благовещенска, не сговариваясь, мне сказали: «Как много молодых!». Что касается моего поколения 1950 – 1960-х, у нас интерес к поэзии неиссякаем. Народ потянулся к стихам, поскольку современный театр утратил связь со словом. Но у зрителей потребность в слове есть.

– А современной поэзией вы интересуетесь?

– Я внимательно изучаю все, что пишут в Интернете. Но поэзия для меня – это рифмованные строчки, продиктованные свыше. Как Ахматова писала: «И просто продиктованные строчки ложатся в белоснежную тетрадь». А сейчас публикуют зачастую бредовый, неотсортированный поток сознания, то есть абсолютно все, что мелькает у человека в мозгу. Мне кажется, что эту моду завел Евгений Гришковец: «...я встал, у меня зачесалось левое ухо, я посмотрел на небо... мне показалось... бог на меня посмотрел, улыбнулся...» И находятся желающие смотреть и слушать этот чужой бред (прошу не путать Гришковца с Камю, Прустом, Сартром и т. п.). С прозы Гришковца началась такая же поэзия. Возводят в степень Веру Полозкову. Но ее стихи тоже нерифмованный поток сознания, который художнику следует все-таки фильтровать.

Еще раз хочу напомнить тем, кто считает себя поэтом: «настоящий поэт «СЛЫШИТ» рифмованные строчки», это редкий дар! Между тем я получаю талантливые стихи от людей, которых никто не знает. Например, Андрей Пастушенко, работающий администратором в ДК Ленсовета, просто передал мне свои стихи. Замечательные! Я ему позвонила и сказала, чтобы он продолжал писать, оказывается, ему то же самое посоветовал Александр Семенович Кушнер. Значит, я не ошиблась. В Петрозаводске мне подарили стихи «памяти Марины Цветаевой». Очень хорошие стихи, но я даже не знаю имени автора.

Я заметила закономерность: чем бездарнее пишущий, тем настойчивее и прилипчивее он требует как можно быстрее прочесть его стихи (или прозу) и сказать свое мнение. Таким людям в голову не приходит, что я тоже человек со своими заботами, болезнями, семейными и прочими проблемами, что мне надо, как ни странно, иногда спать. Времени на все не хватает.

У меня есть задумка сделать поэтический вечер, на котором я бы читала достойные стихи, подаренные мне зрителями. Но на это нужно время, а его катастрофически не хватает. Только лермонтовскую программу мне пришлось подготовить быстро для юбилейного вечера в Филармонии. Я успела поработать над ней всего один год, а этого мало. Но я продолжаю ее совершенствовать. Теперь она состоит из двух отделений, в ней звучит музыка Чайковского, Моцарта, гитариста-самородка, покорившего своей игрой Лермонтова, Тимофея Высотского, Дживана Гаспаряна...

Мне хотелось показать настоящее нутро Лермонтова, этого гениального мальчика, жизнь которого оборвалась в 26 с небольшим лет. Он был романтик, светлая душа. А не злой и желчный, как нам пытались внушить в средней школе. Я и читаю его «Молитву», посвященную Вареньке Лопухиной, исполненную благородства и самоотречения, под духовное песнопение. И мою любовь к поэту мне удается передать зрителю. Это главное.

– Какими-то театральными впечатлениями можете поделиться?

– Современный российский театр – это «объедки» немецкого театра. Но наши режиссеры называют себя новаторами. Что можно демонстрировать в любой стране мира? Оперу, балет, цирк и балаган. Сейчас русский театр превратился в балаган. То, что считается в Германии расхожим, дешевым трендом, превозносится нашими критиками. Но европейские режиссеры через диссонанс ведут зрителя к новому смыслу, а наши никуда не ведут – форма ради формы или замена содержания формой.

Сейчас в БДТ вышел новый спектакль «Пьяные», на сцене сделано нечто вроде батута, на котором артисты держатся неустойчиво, шатаются. Но суть-то не в том, что люди шатаются, а в изменении мировосприятия. Пьяный человек – неадекватен, потому и смешон. А зритель видит какие-то пластические этюды, однообразные и невнятные. Люди выходят из театра с опустошенными душами. Искусство должно нести свет, давать хотя бы какую-то надежду. Жизнь у нас сложная – мы отличаемся от Запада, которому не хватает адреналина. Я часто бываю за границей, недавно была в Цюрихе, там абсолютно спокойная жизнь. Поэтому они придумывают какие-то уродливые маски, что-то оголяют, татуируют, потому что у них скучная, размеренная, буржуазная жизнь. Они ищут, чем «разбудить» свою душу. А при нашей совсем непростой и нелегкой жизни нам хочется найти красоту и гармонию.

Мы слепо повторяем то, что на Западе придумано давным-давно. Особенно грустно видеть, когда в пространстве прекрасного классического театра, со своими тайнами, памятью, декором и своими живыми «священными чудовищами», возводят немецкий эрзац. Зачем? Либо стройте на пустом месте – либо считайтесь с масштабом мысли тех, кто был до вас. Иначе будете выглядеть по меньшей мере наивно.

Раньше зал БДТ был на 1200 мест, теперь сделали на 750, которые не собрать. Не знают, что делать с этой большой сценой. Зрители спрашивают: «У вас что, ремонт до сих пор не закончился?». Артисты в спектакле произносят текст, который можно слушать в 15 – 16 лет, даже в двадцать уже поздно.

Опера держится на классических традициях. Петь ты должен так, как пели лучшие певцы два века назад. В танце, прежде чем танцевать модерн, ты каждый день повторяешь классический станок. Почему в драматическом театре сейчас такая дискриминация? Почему уничтожается русский психологический театр, который называют нафталином?

Я приехала в Баден-Баден, и в тот вечер на сцене немецкого театра шел «Вишневый сад» Чехова. Кстати, туда Вера Глаголева привезла свой фильм «Две женщины» (в основе пьеса Тургенева «Месяц в деревне»): получилось светло, красиво, о человеке и для человека. Значит, мы умеем так делать. А у нас в БДТ теперь в зал приходят в бейсболках. В таком виде на порог бы не пустили при Товстоногове. Это публика «Комеди клаб», а театр все-таки предполагает, что туда идет человек, желающий изменить себя к лучшему. У нас есть свои корни, свой самостоятельный путь, и только следуя этим путем, мы будем интересны в Европе.

– И вы ушли от театра в поэзию.

– Да, я внутренний эмигрант, ушла в поэзию. Поэтические залы полны – люди хотят слышать слово. И когда я говорю, я это делаю четко и громко. В театре должно быть «видно, слышно и понятно». Мне интересен высокий профессионализм. А нашему руководству БДТ сейчас интересны те, кто высоко прыгает. Сейчас группа, которую привел за собой худрук, набрана по системе «весенний призыв» – все одного возраста, малоопытны и недостаточно профессиональны. В нашем театре сегодня есть актеры старшего поколения и полупрофессиональная молодежь, а среднего возраста артистов нет, потому что никто не занимается формированием труппы. Я вспоминаю Евгения Леонова, с которым мы много работали вместе. Он говорил: «Я не знаю, что мне делать, я прыгать давно перестал, а Захарову нужны прыгающие артисты». Но, слава богу, что у Марка Анатольевича хватило здравого смысла поставить с ним «Тевье-молочник» и «Иванов».

– Но все-таки что-то хорошее в театре вы в последнее время видели?

– Из последних положительных впечатлений могу выделить «Пристань» Римаса Туминаса. Замечательный спектакль, радующий зрителей. Там заняты мэтры – артисты, которые сильны русской театральной школой, и режиссера не пугает их возраст, а привлекает их высокий профессионализм и внутренняя наполненность. И еще я видела превосходный спектакль в московском Театре им. Пушкина, посвященный столетию Камерного театра Александра Таирова.

Кто будет хранить традиции русского театра, если мы все заполоним оголтелыми юнцами, которые не умеют играть произведения, привлекающие режиссеров всего мира? Мне лично непрофессионалы неинтересны ни в каком деле.

– Чем вы порадуете любителей поэзии в ближайшее время?

– У меня большие планы, только бы хватило жизни их исполнить. Год заниматься поэтом – это очень мало, сорок шесть лет я занимаюсь Ахматовой и Цветаевой, сорок четыре – Самойловым, двадцать шесть – Петровых. Если хотя бы один человек из зала придет домой и ему захочется взять сборник поэта, о котором я говорила, это уже очень много.

Моя задача – инфицировать зрителей любовью к русской поэзии. Чтобы они помнили, сколько талантов рождено в России! За четыре года (с 1889-го по 1892-й) с разницей в год родились Ахматова, Пастернак, Мандельштам, Булгаков, Цветаева. Пять гениев за четыре года! Я не знаю другой страны, кроме России, рождавшей гениев в такой концентрации! Я хочу, чтобы молодые люди гордились своей страной и знали о значимых юбилеях.

В прошлом году Ахматовой 125 лет со дня рождения, Окуджаве – 90 лет, Володину – 95. Я начала этот сезон с программы «Поэтический театр Светланы Крючковой» в арт-кафе «Подвалъ Бродячей собаки», в историческом зале на шестьдесят мест. Туда приходит отборная, подготовленная публика, и я смело пробую что-то новое. Каждый месяц – другой поэт. Я рассказывала о молодых Ахматовой, Гумилеве, Блоке, Кузмине, Судейкиной, Маяковском и других, собиравшихся в 1911 – 1915 годах в этом зале. К дню рождения Осипа Мандельштама сделала новую программу «В разноголосице девического хора...». В Москве я читала одно отделение в Театре эстрады, и москвичи стали говорить, что я открыла Москве «другого» Мандельштама. Марина Цветаева, Анна Ахматова, Ольга Гильдебрандт-Арбенина, Ольга Ваксель, Мария Петровых – вот адресаты любовных стихотворений Мандельштама. Свою, всякий раз внезапно и горячо вспыхивающую влюбленность (взаимную или безответную), Мандельштам выражал в небесных по звучанию и глубине стихах.

Второе отделение – Анна Ахматова «Осип Мандельштам. Листки из дневника», ведь она дружила с ним всю жизнь. Короткая, сильная и безответная любовь к Марии Петровых. В этот период Мандельштам написал стихотворение, названное Ахматовой «лучшим любовным стихотворением ХХ века». Каждый человек хочет, чтобы его любили, поэтому любовную лирику люди слушают с благодарностью. На будущий год – 125 лет Мандельштаму, надеюсь прочесть эту программу в Большом зале Филармонии.

До тех пор пока я не углубилась в тему «Истории посвящений», мне Пушкин казался отчасти поверхностным ловеласом, а оказалось, что с некоторыми адресатами своих шедевров он даже не был не то что в близких отношениях, а и не целовался ни разу... Пушкин – Бакунина – первая юношеская любовь поэта, а какие написаны стихи! Анну Оленину он знал еще ребенком, потом сватался, но ему отказали. И Пушкин вписал ей в альбом бессмертный шедевр: «Я вас любил, любовь еще, быть может, в душе моей угасла не совсем...». Ах, эти женщины!.. Мария Волконская, Амалия Ризнич, Каролина Собаньская – тайный агент, приставленный к Пушкину... А он, как наивный мальчик, не хотел этого замечать, хотя предчувствовал, поэтому и бросился от демона к мадонне – к Наталье Гончаровой.

Мне очень помогают сотрудники Музея Ахматовой. 23 июня, в день рождения Анны Андреевны, я обычно читаю там ее стихи. Одна из новых программ, сделанная с их помощью, рассчитана на подготовленную публику – это стихи 1940-х годов «Ташкентский цикл», «Луна в зените» и вся история с Исайей Берлиным: пришел к Ахматовой на полчаса – остался до утра. В ждановском постановлении было сказано, дескать, не пристало принимать у себя по ночам английских шпионов. Когда все это зрителю объясняешь, поэтические строчки звучат по-другому.

Я немножко популяризатор, переводчик с поэтического на слушательский. Люди по-другому начинают воспринимать поэзию, когда обращаешь их внимание на какие-то важные вещи.

В подготовке цветаевских программ бесценную помощь всегда оказывает мне крупнейший специалист по изучению жизни и творчества Марины Цветаевой, автор многих книг о ней петербурженка Ирма Викторовна Кудрова.

– В телевизионном интервью вы сказали, что в день вашего рождения, 22 июня, в БДТ состоится премьера спектакля «Игрок» с вашим участием.

– Да, мы планировали выпустить «Игрока» по Достоевскому к моему юбилею. Режиссер спектакля Роман Мархолиа, с которым в 2002 году в Москве в Центре Галины Вишневской мы выпустили спектакль «Квартет» с Игорем Дмитриевым, Кахи Кавсадзе, Барбарой Брыльской, мной и четырьмя великолепными молодыми оперными артистами. Я специально высвободила время для репетиций, которые должны были начаться в январе-феврале, но пока все «заморожено». Режиссер сделал инсценировку, художник все подготовил, я даже (с помощью друзей) достала инвалидную немецкую коляску для своей героини (в театре было на нее заложено 170 тысяч, а я достала за 50!). Теперь говорят, что премьера будет в ноябре (?!).

А 22 июня для тех, кому интересно то, что я делаю, в БДТ будет мой творческий вечер в двух отделениях. В первом буду говорить о самом запомнившемся из моей жизни, а во втором прозвучат стихи о любви юбиляров нынешнего года. Это Пастернак, Баратынский, Блок, Бунин, Бродский и Куприн.

Хочется, чтобы людям после этого вечера стало чуть полегче переносить то, что дано нам испытать в этой короткой жизни. «Радуйся жизни! Ведь, пока ты ею недоволен, она проходит». Это по большому счету – девиз моего вечера.

Подготовила Полина Виноградова

Эту и другие статьи вы можете обсудить и прокомментировать в нашей группе ВКонтакте

Материал опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 109 (5482) от 19.06.2015.