Гость редакции - Валерий ГАЛЕНДЕЕВ

ФОТО Дмитрия СОКОЛОВА

Идти за словом,
ощущая силу

Когда Валерий Галендеев находится в зале, актеры на сцене бледнеют, боясь его замечаний - он слышит даже проглоченную точку. Заведующий кафедрой сценической речи, он учит артистов не просто правильно произносить слова и фразы. Как заметила однажды Елизавета Боярская, «Галендеев научил нас не только голосоведению, он научил нас мыслить, идти за словом, ощущать его силу и значимость». Кстати, Валерий Галендеев больше 30 лет трудится в МДТ - Театре Европы, именно при его участии были созданы легендарные спектакли «Дом», «Братья и сестры», Gaudeamus, «Московский хор», «Жизнь и судьба». И можно только удивляться, что лишь недавно ему вручили высшую театральную премию Петербурга «Золотой софит» «за уникальный вклад в воспитание новых театральных поколений для российского театра».

- Валерий Николаевич, какая главная проблема современной речи?

- Вялость. Умирание. Вроде начинают говорить - ничего, но уже через 10 секунд наступает, образно говоря, полулетаргия, затем летаргия и, наконец, клиническая смерть.

- Что же это? В чем причина?

- Думаю, если не бросаться словами, то это диагноз общества. Вот, допустим, открывается новое кафе. Вначале все отлично, потом все хуже, хуже и хуже - сервиса никакого, еда невкусная. А ведь все так хорошо начиналось! Это модель нашего современного общества. Как в капле отражается океан, так и в речи, в слове отражается общественная жизнь: у нас либо умирание, либо шепот, либо истерический крик. До сих пор дают о себе знать десятилетия жизни в коммуналках, бараках, с тонкими перегородками с обеих сторон, когда стараешься шипеть, чтобы не слышали за стенкой, или срываешься в истерику, когда уже невмоготу. Я живу пусть не в коммунальной квартире, но в панельном доме и знаю всю историю моих соседей сверху, вплоть до интимнейших подробностей. Там живут простые, непосредственные люди, они не заморачиваются: слышно - не слышно. Что они знают про меня - не знаю. Наверное, только то, что я слушаю оперу. Особенно раньше, когда много работал в оперном театре. И это моих соседей, конечно, озадачивает. Они смотрят на меня, как на пришельца. Но я не об этом. А о том, что у нас либо шипение, либо истерика, либо умирание. Очень часто выход в истерический крик - это борьба с умиранием. И, кстати, все это распространяется, естественно, на театр. Современному актеру трудно захватить зал художественными средствами, истерика же дает хоть какую-то возможность вылезти из энергетической ямы.

- Коли заговорили об искусстве. Почему в голливудских фильмах говорят почти безынтонационно? Даже в фильме-катастрофе «2012» главный герой торопит своих детей спасаться от катаклизма таким ровным тихим голосом, словно просит сделать что-то заурядное.

- В кино - да. В жизни - нет. Посади сейчас рядом с нами американца, мы бы не смогли общаться, нас с вами запросто заглушили бы. Исключение - слависты, эти шуршат, как будто выросли под Пензой. А у простых американцев хорошим тоном считается говорить громко, звучно. Это означает, что тебе нечего скрывать от общества. И наоборот, когда человек переходит на тихую речь, это кажется подозрительным. Так же как в Голландии гигантские окна не зашторены. Потому что считается: задернул шторы, значит, тебе есть что утаивать.

- Почему же у нас это стремление - утаить?

- Это следствие все тех же десятилетий. Я впервые оказался во Франции в 1988 году, когда еще были живы эмигранты первой волны. Они приходили на наши (Малого драматического театра - Театра Европы. - Прим. ред.) спектакли и, разумеется, хотели общаться. Вот тогда я услышал тот язык, который мы утратили. И никто из этих эмигрантов не понизил голоса. Так что аристократия не шептала. А вот дальше началась деформация. У Бертольда Брехта в одной пьесе, написанной в 30-е годы прошлого века, говорится: в наших пивных люди говорят так же секретно, как до нас научились говорить только в одной стране. И все понимают, о какой стране идет речь.

- Но, может, все дело в деликатности? Почему мы своей громкой речью должны мешать чужим разговорам?

- В какой-то степени это тоже сидит в подсознании. Особенно в Петербурге. Никогда не забуду, как много лет назад мы с женой пошли на комедию «Три девушки в голубом», которую в Петербург на гастроли привез московский Ленком. Спектакль начинался с того, что на сцену выходила Татьяна Пельтцер, великий комик, и одно ее появление вызывало смех. Мы с женой и засмеялись. К нам тут же повернулась дама, сидящая перед нами, со словами: «Как не стыдно! Вы же находитесь в театре!». В Москве мы вряд ли получили бы эту отповедь, москвичи смеются в полный рот. В Петербурге реакции намного сдержаннее, скрытнее.

- Так откуда у нас такая деликатность?

- От архитектуры. От планировки города. От окон зеркальных... Трудно сказать... И петербургская речь, разумеется, отличается от московской - она изначально менее динамичная. Речь соответствует темпоритму жизни вокруг. Исключение разве что речь отшельников-анахоретов, которые живут своей внутренней жизнью, не обращая никакого внимания на окружающий мир. Им все равно, какое тысячелетие на дворе. И говорят они так же неспешно, как думают. Но это же единицы.

И, кстати, из-за темпоритма города в том числе петербургская речь отличается правильностью. Уберите из речи человека все лишние слова, и вы получите стих Цветаевой, уплотненная ткань стиха которой изобилует знаком «тире», часто заменяющим опускаемые слова. Получается безумно динамично. Чем больше необязательных слов, слов, созданных исключительно для связок, исключительно для грамматической оформленности, для соответствия нормам, тем речь менее экспрессивная. Экспрессивная речь почти всегда неправильна.

- А что случилось с голосами артистов? Раньше актеры обладали уникальными тембрами. Ради одного закадрового голоса Юрия Яковлева можно пересматривать «Берегись автомобиля», про легендарную «информацию к размышлению», озвученную Ефимом Копеляном в «Семнадцати мгновениях», и не говорим...

- Таких, как Смоктуновский, Стржельчик, Луспекаев - это я вспоминаю наш БДТ - и в самом деле сейчас нет. Но появятся.

- С чего бы?

- Опыт подсказывает. Вы же видите готовый продукт, а я знаю точку, с которой они стартовали. Безусловно, произошло вырождение, на самых разных уровнях, в том числе на уровне тех структур, которые отвечают за тембр. А туда, между прочим, входит мозг. Ведь проблема не в постановке голоса. Проблема пустоты в головах. Так вот, последнее поколение меня удивляет. Я веду сейчас три курса, это 74 студента. И я заметил: это поколение приходит не с пустотой в голове, потому что отзывчивость такая, что ты понимаешь: пустота так резонировать не может. Может, в их головах не привычный нам контент, но это контент. Так что у меня есть надежда.

- По логике, тембр голоса человека образованного отличается от необразованного?

- Да. Хотя, безусловно, бывают исключения - игра природы. Но в целом тембр образованного ближе к мышлению, необразованного - к животному инстинкту. Тембр - это спектр сверхвысоких, высоких, средних, низких и ультранизких тонов. Чем более сбалансирована гармония, тем более благоприятное впечатление производит тембр. Отсюда певческие голоса. Есть громкие, звучные, а есть - облагороженные теми гармониками, которые обеспечивают не напор, звучность, резкость, а гармоничность тембра. И это играет огромную роль. Как запах человека может вас притягивать или отталкивать, так и его голос. Человеку с приятным тембром вы готовы многое простить, со многим в нем смириться.

- Вы сравнили голос с запахом, а можно вспомнить героя романа Патрика Зюскинда «Парфюмер», многие видели его экранизацию. Жан-Батист Гренуй искал идеальный, способный всех покорить запах. По аналогии, каким тембром голоса должен обладать человек?

- Гибким. Вариативным. Меняющимся в зависимости от ситуации. Одним словом, чичиковским. В этом смысле вспомнил историю, связанную не с тембром, но с вариативностью. В свое время Институт русского языка и литературы проводил опрос, кто как говорит «звонИт» и «звОнит». И спросили академика Ивана Бардина, директора Института металлургии. На что он ответил: «Смотря где. Если я в Академии наук, то «звонИт», а если я начну с рабочими так говорить, то они меня сразу отторгнут». И я с ним полностью согласен. Единственное, что я не могу заставить себя произнести, это «вклЮчит».

- А что вы скажете о влиянии Интернета на речь?

- С одной стороны, сама технология, конечно, неблагоприятно отражается на речи - то, что доверялось речевым органам, теперь доверяется пальцам, а это совершенно другой контакт. А что касается лексики, то это интересно. Не скажу, что происходит обогащение, но расширение - точно. По этому поводу я не переживаю, потому что язык должен быть живым, а не скрижалями.

Году в 2005-м мы с Львом Абрамовичем Додиным, будучи на гастролях в Москве, после спектакля решили поужинать в ресторане. Приехали в «Узбекистан», но передумали и пошли в ресторан тут же, по соседству, «Белое солнце пустыни». Встречает нас Петруха со штыком. Говорит: «Что, ушли из того ресторана? Ну и правильно». «Почему?» - «Потому что у нас есть шведский стол, а у них нет шведского стОла». Я присмотрелся: парень откуда-то из глубинки, но русский. И ведь теперь это тенденция: стОла вместо столА, двОра вместо дворА. Пошел процесс переноса ударения к более унифицированной форме. И в самом деле, почему стул - стУла, а стол - столА?

- Да, ударения со временем могут переноситься. Кто сегодня знает, что когда-то слова «роскошный», «тигровый» имели ударение на первом слоге? Нам уже и не произнести так. И, к слову, о прилагательных. Считается, что их обилие - это особенность женской речи.

- Признаюсь, никогда не задумывался по поводу гендерного различия речи. Но вот что интересно: Ахматова по поводу «Доктора Живаго» Пастернака сказала: есть страницы, которые точно писал не Борис, а Ольга. Описания природы - это его, они гениальны, так до него никто не описывал пейзажи, ни Тургенев, ни Толстой. А вот все остальное писала Ольга, Борис же выдает за свое. И Варлам Шаламов, который в отличие от многих принял роман Пастернака, даже поставил его в один ряд с прозой Достоевского, Толстого, Чехова, заметил, что персонажи «Доктора Живаго» говорят одинаковым языком - что крестьяне, что пролетариат. И долгое время я соглашался с Шаламовым. Но вот сейчас перечитал «Доктора Живаго» и понял: нет, все-таки Шаламов не прав. У Пастернака такая тонкая языковая филировка! Никто не говорит у него одинаково. Но почему-то раньше этого не замечали...

Подготовила Елена БОБРОВА